Бунт в «Зеленой Речке»

Бунт в "Зеленой Речке"

Посвящается Джозефу Рою Уиллоксу, который пробудил во мне вкус к творчеству и научил вести себя как мужчина.

„Теперь я понял, что могу сравнивать свою тюрьму со всем остальным миром“.

Слово

„Если хочешь, представь себе тьму, а во тьме той — стальные прутья, проросшие ржой и вековой грязью. Прутья вбиты в глыбы гранита, столь же древнего, как и холмы, что держат на себе эти скрепленные известковым раствором стены, громоздящиеся на многие десятки метров.

Промеж прутьев, глубоко под стеной течет поток сточных вод, вспененных извержениями не только двух с половиной тысяч затравленных людей, ныне здесь живущих, но и несчастным количеством их предшественников.

Вдохни же этот адский воздух: ощути его вкус и осознай, что это вкус и запах наказания в чистом его виде. В этом гниющем шлаке таится парадокс страдающей породы людей, и нет ей подобной. Здесь эта раса находит цель своего пути, сливаясь наконец в слепом единении с ненастным, не знающим преград потоком отбросов, которые есть судьба всего сущего. Эти сточные воды, текущие в жилах тюрьмы-монстра, стекаются со всего мира; здесь заканчивается необходимость и начинается вероятность. Здесь, в торжестве и боли полного забвения.

Это „Зеленая Речка“.

А это история ее бунта“.

Пролог. Долина

За миллион человеколет ноги заключенных отшлифовали гранитные булыжники до маслянистого блеска, впитавшего в себя людскую боль и унижение. Когда начальник тюрьмы Джон Кемпбелл Хоббс вышагивал по центральному проходу блока „В“, его ноги мистическим образом чувствовали под собой въевшиеся в камень отпечатки подошв тяжелых ботинок. В горле застыл привкус разлагающегося застарелого пота и инфицированной мокроты вперемешку с вонью никотина и гашиша. Концентрированное зловоние человеческих отходов и страдания — страдания высшей степени, многие десятилетия копившегося под высокой стеклянной крышей, грандиозным сводом вздымавшейся над тремя вертикальными ярусами переполненных камер. Здесь людям предписывалось стоять на коленях, а тем, кто не желал, надлежало преподать суровый урок.

Безусловно, в мире есть места и похуже, но все они далеко за пределами Соединенных Штатов. По-своему это одно из самых совершенных заведений, продукт цивилизации, той самой цивилизации, которая разлагалась прямо на глазах Хоббса и которую он презирал с такой страстью, на которую только был способен его выдающийся интеллект.

Стальные подковки ботинок Хоббса выбивали о камни пола ритмичную дробь, и этот звук вернул мысли начальника к его служебному долгу — воспитывать и наказывать. Хоббс выполнял его со всем возможным старанием. Еще до сегодняшнего дня он не стал бы принимать происходящее так близко к сердцу, но отныне начальник тюрьмы пойдет другим путем.

Сегодня Джон Кемпбелл Хоббс собственноручно разобьет драгоценный сосуд дисциплины зубилом и молотом, имя которым — война…

Следом за Хоббсом, отстав согласно уставу на три шага, маршировала фаланга шести охранников с полной боевой выкладкой: в шлемах с забралом, кевларовых бронежилетах, при дубинках, перспексовых щитах и баллончиках „мейс“ со слезоточивым газом. Из восьми громкоговорителей над дверью, выходящих во двор ворот блока, непрерывно доносился громкий марш, в такт которому вышагивали Хоббс и его люди. Барабанная дробь, наполняя все существо Хоббса недюжинной силой, заглушала недовольное ворчание заключенных, сгрудившихся на ярусах, нависших над проходом. Его слепо и бездумно ненавидели. В прошлом это причиняло ему страдания, но сегодня он только приветствовал такое отношение.

Гранит. Барабанная дробь. Наказание. Власть.

Дисциплина — превыше всего.

Хоббс — превыше всего.

В любом смысле.

Нить его мысли прервалась. Хоббс прислушался к себе, проверяя, не затаилось ли в извилинах его мозга сомнение в собственной правоте, но ничего не обнаружил. Все шло как надо. Перестроить вселенную можно, только высвободив апокалиптические и непредсказуемые силы. Великий физик был не прав: Бог все-таки играет в кости. А в мрачной убогой вселенной государственного исправительного учреждения „Зеленая Речка“ Джон Кемпбелл Хоббс был самим Богом.

Здание тюрьмы было спроектировано английским архитектором по имени Корнелиус Клюнз еще в те далекие времена, когда существовала возможность слить философию, искусство и инженерную мысль в единое целое. С полного одобрения тогдашнего губернатора штата Техас Клюнз решил создать тюрьму, где каждый кирпич заключал бы в себе идею зримой и неоспоримой власти. Не просто темный зловещий острог или вульгарная приземистая коробка: „Зеленая Речка“ была задумана как гимн во славу воспитательных возможностей солнечного света.

От цилиндрической центральной башни под грандиозным стеклянным куполом, подобно спицам исполинского колеса, разбегались четыре жилых и два рабочих блока под углом в шестьдесят градусов друг к другу. С центральной вышки хорошо просматривались проходы всех жилых блоков. Крыши блоков с гладкими гранитными стенами находились над верхним ярусом камер на высоте шести метров. Стропильные опоры, поперечины и сами стропила были сделаны из кованого металла и покрыты сверху толстенными плитами зеленого стекла, сквозь которые внутрь проникал всевидящий свет Божий. По замыслу архитектора это порождало в затравленных душах заключенных постоянное чувство беззащитности и обнаженности, усиливая чувство подотчетности и автоматически гарантируя дееспособность власти. Из окна своей камеры заключенный видел только тюремную стену с дежурными стрелками; сквозь прутья дверной решетки просматривалась центральная сторожевая вышка, оборудованная телекамерами, и охранники на ней. Всю ночь напролет камеры освещались тусклыми зелеными лампами, а стены и проходы — прожекторами. Попадая в „Зеленую Речку“, человек мог позабыть о мраке в течение всего срока пребывания в ней. Темнота обеспечивала, по крайней мере, иллюзию приватности уединения, что располагало к поискам смысла своего существования. Свет дисциплинировал, а темнота освобождала. В силу того что заключенный все время находился на виду, он никогда не был уверен в отсутствии слежки, постоянно ловил на себе взгляд надзирателя и невольно становился своим собственным тюремщиком. „Зеленая Речка“ была монументом власти, воздвигнутым на параноидальном ощущении вины.

Здесь, в блоке „B“, расположилась „Долина Бегунов На Длинные Дистанции“. Во всяком случае, такое название дал блоку лидер местных заключенных Робен Уилсон. Здесь отбывали срок только чернокожие узники. Администрация не поддерживала расовую сегрегацию официально, но в обстановке опасности и страха люди инстинктивно сбивались в племенные группки. В интересах пусть худого, да мира Хоббсом и его сотрудникам это не возбранялось. Блок „C“ населяли чернокожие и латиноамериканцы; блок „A“ — латиноамериканцы и белые. Блок „D“ отводился исключительно для белых. Враждебные группировки в своем неизбывном антагонизме только и ждали повода начать в открытую войну. Война всегда была естественным состоянием человечества: мир — это только прелюдия к войне и время, отведенное для подготовки к ней. И, шагая по „Долине“ вдоль рядов озлобленных потных лиц, Хоббс в глазах заключенных отмечал только одно — разъедающий все нигилизм, порожденный затянувшимся и бессмысленным страданием.

В конце блока, поближе к выходу, был установлен помост с микрофоном. Приближаясь к нему, Хоббс чувствовал, как пот ручейками стекает за ворот рубашки, катится по лицу, жаля глаза. Начальник подавил в себе желание вытереть лицо.

Дело в том, что Корнелиус Клюнз создавал свой архитектурный шедевр в сырости и сумраке викторианского Лондона. В субтропическом климате Восточного Техаса его экстравагантная привязанность к стеклу и металлу привела к непредвиденным последствиям солнечные лучи, аккумулировав их энергию в измученных зноем телах заключенных. В былые времена условия содержания здесь были настолько кошмарными, что число заключенных регулярно сокращалось вследствие вспыхивавших то и дело эпидемий холеры, тифа и желтой лихорадки. Во время подобных инцидентов тюрьма предоставлялась в полное распоряжение самих заключенных. Пока зараза не умирала сама собой, пищу им сбрасывали со стен. Заключенные, облеченные властью, поступали так, как администрация ни за что бы не осмелилась, то есть уничтожали на месте любого с малейшим признаком заболевания. Таким образом, любая эпидемия влекла за собой вспышки такого дикого насилия, какого даже Хоббс не в силах был себе представить.