Афганцы.

Борисов, мокрый от пота, с отрадой ощутил в зное признаки приближающегося вечера, помечтал о кондиционере, о ветре, о кружке ледяного кваса. Страх в теле блуждал по-прежнему.

Офицерская столовая была большой палаткой. За столами шумели танкисты, связисты, саперы. Две официантки, некрасивые и не молодые, но чувствовавшие себя под сдержанно-жадными глазами мужчин и красивыми и молодыми, улыбчиво сновали между столов.

— А вот и наши там, в углу, сумел десант захватить самое прохладное место. Вот вам взводные, ротные, начштаба, замполит, связь. Остальные работают. Товарищи, прошу любить и жаловать — старший лейтенант Борисов Владимир Владимирович. Принял командование вторым взводом, ночью пойдет на соединение со Сторонковым и Бодрюком.

Офицеры встали, некоторые странно щелкнули каблуками и наклонили резко головы. Борисов вспомнил: в училище любили играть в русских офицеров дореволюционного времени, многие искали в своем роду знать, царских офицеров, а находя или выдумывая их, хвастались. Но это было фантазией курсантов, забавой молодых людей. Боевым офицерам вести себя так в присутствии командира полка и замполита… немыслимо! «Они тут действительно дошли до ручки, что ли?»

— Зарулов.

— Саркян.

— Платонов.

— Андропов. Ничего не поделаешь…

— Звонарь. Борисов, пожимая руки, ощутил желание тоже так подурачиться, щелкнуть каблуками, но сдержался, зная, что он, только прибывший, новичок, выглядел бы при этом глупо.

Сапер майор Платонов воскликнул, вертя круглою головой и всем своим видом подчеркивая свою принадлежность к средней полосе России, где в характере смесь упрямства и фатализма:

— Лида, бутылку заветную мою принесите. Нашего полку прибыло, нужно же отметить.

Раздался веселый голос официантки:

— Какую же заветную твою? Их много.

— Коньяк, коньяк! Господа, это сюрприз для всех. Прибытие нового нашего боевого товарища следует отметить… бутылкой французского коньяка. Что скажете?

Радостные возгласы были заглушены проходящей колонной, струйки пыли проникли в столовую, напоминая о стали и огне войны. На мгновение, следя за ползущей к нему змейкой пыли, Борисов напрягся, ожидая взрыва, вздрогнул, словно взрывная волна прокатилась над головой, передернул плечами и рассмеялся, отгоняя наваждение:

— Что, действительно, есть французский коньяк? Здесь?!

Замполит полка подполковник Звонарь грустно улыбнулся:

— В капиталистической стране Афганистан можно найти буквально все — от «Стингера» до самого причудливого японского презерватива. А уж коньяк… Вы не можете себе представить, лейтенант… как будто мусульманская страна, а когда мы пришли, оказалось, что спиртного, кроме, правда, водки — полно. Афганцы в Кабуле ни в чем себе не отказывали. В провинции дело другое, в провинции до сих пор средневековье. А коньяк можно и сегодня добыть, еще остался.

Командир десантного батальона капитан Саркян поднял стакан, полюбовался на переливающуюся орехово-красными тонами жидкость и воскликнул:

— Тост, господа. Предлагаю выпить за нашу 105-ю гвардейскую десантную дивизию. Да хранит ее Бог! Да ниспошлет ей Господь победу! Да защитит ее Всевышний… не только от храбрых афганцев!

Подполковник Звонарь развел руками:

— Хватит, товарищи, хватит. Ну что за мальчишество! Стоит новенькому появиться, сразу театр. Пейте лучше да советы хорошие лейтенанту давайте, а то действительно подумает, что мы несчастные реакционеры, а я не замполит, а глава монархического кружка. Скажи им, Вася.

Полковник Осокин мягко улыбнулся:

— Мы здесь среди своих, старший лейтенант это понимает. Мы с ним уже подружились. На войне побаловаться не грех, но — меру, меру нужно знать. А мы здесь, замполит, ее не нарушили. Вот после второй бутылки… у меня тоже заветная бутылка есть, но только водки, не обессудьте. Кстати, что у нас сегодня на второе? Пача? Отлично, как раз к водке. Пача, старший лейтенант, чудесное афганское блюдо — плов с отварными овечьими ножками. Пальчики оближете. Но вам ночью на работу, так что советую остановиться на коньяке.

Командир десантного батальона майор Андропов поднял свои стакан:

— За вас, лейтенант. Получаете отличных ребят. Я их в Деванче в деле видел. Деванча, лейтенант, это квартал Герата, там жарко было, уличные бои самые паршивые, какие только могут быть. В горах вольготнее. Быстро привыкнете. Что-то заботит, лейтенант? Лицо у вас хмурое. Говорите смело, тут действительно все свои. Сами видите, сами слышите. И до нас перестройка докатилась, а с ней и гласность.

Борисов помнил предостерегающие слова полковника, думал об осторожности, но кругом была обескураживающая откровенность, боевое товарищество плотно обступало его. Такого он в жизни еще никогда не испытывал. И Борисов отказался от осторожности:

— Дома все только и говорят об эвакуации, о нашем поражении. Я был уверен, что мы вешаем американцам лапшу на уши. Но в Кабуле мне серьезно сказали, что это — не липа. Я… я не понимаю, как же так? Неужели нас ждет позорное поражение?

Борисов увидел, что все переглянулись, словно то ли сказал он глупость, то ли нарушил табу. «Я так и знал, полковник мне наврал, боевой дух против духов поднимал, блядь!»

Раздался спокойный голос замполита:

— Вопрос вы задали серьезный. В таких случаях нужно отвечать что положено: о возможно уже выполненном интернациональном долге, об успехах политики национального примирения. Либо напомнить на худой конец, что мы — солдаты и наше дело выполнять приказ, а не обсуждать его, тем более размышлять о высокой политике. Но я все же скажу следующее, понимайте как хотите: англичане обещали уйти из Египта в 1887 году, но обещание свое выполнили в 1946. А теперь давайте выпьем и поговорим о чем-нибудь другом.

Новая колонна сотрясла палатку, пустила пыли, прогрохотала победно-тяжело. На этот раз пыль, проникшая в столовую, словно была навеяна гибелью врагов, славой. «Мы не можем не победить». А страх про-должал себе прыжками холода давить на сердце и на что-то в затылке старшего лейтенанта Борисова.

II

В вертолете было привычно тесно. Борисов устроился так, чтобы дать телу максимально расслабиться. Когда он подошел к группе, ожидавшей у МИ-8 погрузки, кто-то, не разобравшись в темноте, хлопнул его по плечу:

— Вместо Земляного послали копыта откидывать? Откуда взялся? Салага? Чугунок? Курева набрал? Чего не отвечаешь? Или уже в отключке?

Говорившего оттянули, прошипели на ухо об ошибке.

— Простите, товарищ старший лейтенант, обознался. А то знаете, некоторые для спокойствия перед вылетом по три-четыре косяка шабят, а анаша афганская она черная, сильнее не бывает. Одни цепенеют от нее, другие без воды жить не могут, тырят ее у всех, а страшнее этого в нашем деле ничего не бывает. Тут один поиграл, говорят, в Гастелло: взорвал «пчелку», людей и себя. А все потому, что не хотели ребята его подвести под монастырь, видели, что он в отключке, а все равно пустили… Так что я решил проверить…

Еще на пороге офицерской столовой молчавший весь ужин капитан Зарулов, коллега-десантник с тремя орденами, шепнул ему:

— Будь осторожен, лейтенант. Солдаты наши совсем озверели. Бойся их больше, чем духов. Вот тебе мой совет.

Действительно, пока Борисов готовился к операции, получал харчи, комбинезон, оружие, боеприпасы, ИП, прорву таблеток, он везде ощущал на себе взгляды, начиненные какой-то сосредоточенной злобой. «Или мне так кажется? Ведь они меня не знают, я им ничего еще не успел сделать плохого».

Пока перекуривали, отойдя от вертолетов, Борисова обступила группа. Мусульманский месяц слабо освещал лица, придавая им трупную бледность. Здоровенный старший сержант, судя по легкому акценту прибалт, горячо заговорил, играя машинально десантным ножом:

— Таищ старлейтенант, вы только что из страны…

— Откуда ты это знаешь?

— Видно. Вы еще не «афганец». Скажите, что, действительно нас скоро выведут? Действительно войне конец, а нам дембель будет? Когда домой? Да говорите вы, сейчас ведь позовут!