Светила

– Я ничего дурного не сделал. Ничего противозаконного, – тихо произнес он.

Его норвежский акцент почти не давал о себе знать: прожив тридцать лет в Бате, он сделался британцем практически во всем, даже в интонациях.

– Вопрос в том, кому это выгодно, – отозвался Джозеф Притчард. – Вот чем правосудие заинтересуется в первую очередь. Ты, похоже, очень неплохо заработал на смерти этого человека.

– На легальной продаже его собственности! И продажей этой я занялся уже после того, как тело легло в землю!

– Легло, да еще не остыло, сдается мне.

– Кросби Уэллс упился до смерти, – напомнил Нильссен. – Не было никакого повода для коронерского расследования, никаких таких неожиданностей. Он был пьяницей и отшельником, и, когда я получил эти документы, я полагал, что имущество его невелико. Я про клад понятия не имел!

– Ты говоришь, это просто удачная сделка.

– Я говорю, что ничего противозаконного не совершал!

– Но кто-то – совершил, – возразил Притчард. – Кто-то за всем этим стоит. Кто знал про клад? Кто дождался, чтобы Кросби Уэллса зарыли на глубину шести футов, а потом втихаря по-быстрому продал его землю – даже без аукциона? Кто документы подал? И кто подбросил ему под кровать мой пузырек с лауданумом?

– Ты говоришь «подбросил»?..

– Именно подбросил, – кивнул Притчард. – Я готов поклясться, что так. Я этому человеку ни драхмы[34] не продал. Я знаю своих покупателей в лицо, Харальд. Кросби Уэллсу я не продал ни единой драхмы.

– Ну так вот, пожалуйста! Ты же можешь это доказать! Предъявить записи и квитанции…

– Не стоит сосредотачиваться на нашей с тобой роли в этой интриге – надо глубже смотреть! – возразил Притчард. Когда он, разволновавшись, начинал говорить с пеной у рта, он не повышал голоса, а, наоборот, понижал. – Мы повязаны. Проследите цепочку событий достаточно далеко в прошлое, и вы обнаружите виновника. Все это часть единого целого.

– Ты хочешь сказать, все это было спланировано заранее?

Притчард пожал плечами:

– По мне, так весьма смахивает на убийство.

– На сговор о совершении убийства, – поправил его Нильссен.

– А в чем разница?

– Разница в составе обвинения. Если речь идет о сговоре – нас осудят за преступный умысел, а не за преступные действия. Ведь Кросби никто не убивал, знаешь ли.

– Так нам сказали, – поправил Притчард. – Ты доверяешь коронеру, мистер Нильссен? Или возьмешь в руки лопату и откопаешь отшельника?

– Не говори таких ужасов.

– Я тебе больше скажу: ты в могиле найдешь больше, чем одно тело!

– Не надо, прошу тебя!

– Эмери Стейнз, – безжалостно гнул свое Притчард. – Какого дьявола с ним случилось, если его не убили? Уж не испарился ли он, часом?

– Конечно нет.

– Уэллс умер, Стейнз исчез. Все происходит в пределах каких-то нескольких часов. Два дня спустя Уэллса хоронят… а где лучше всего спрятать тело, как не в чьей-то могиле?

Джозеф Притчард всегда искал скрытых мотивов и подспудных истин, заговоры его завораживали. Он формировал убеждения, как другие люди формируют зависимости, – вера для него была что жажда – и подпитывал их всем эротическим пылом добровольного конфирманта. Этот экстатический восторг распространялся и на самоуважение. Стоило потревожить подземные воды его мыслей, и он решительно нырял в поток и погружался все глубже мощными, целеустремленными рывками, как если бы мечтал прикоснуться к ископаемым глубинам своих собственных темных фантазий, как если бы задумал утопиться.

– Пустые домыслы, – отмахнулся Нильссен.

– Они похоронены вместе, – настаивал Притчард. Он откинулся к спинке стула. – Жизнью ручаюсь.

– Да какая разница, что ты там себе навоображал, – что ты там ставишь на кон? – взорвался Нильссен. – Ты его не убивал. Ты вообще никого не укокошил. Эта смерть на чьей-то еще совести.

– Но кто-то явно хочет выставить виновным меня. И кто-то явно уже выставил тебя дураком набитым: ишь кинулся на наживку, а крючка-то и не заметил!

– Игра воображения!

– Суд очень заинтересуется этими играми.

– Да полно, – без особой уверенности возразил Нильссен. – Ты вправду думаешь, что суд…

– Понадобится? Не будь ослом. Эмери Стейнз здесь, в Хокитике, что принц крови. Как ни странно. Те, кто на процедуре опознания среди десятка пьяниц не разглядит комиссара полиции, и то знают Стейнза по имени. Разумеется, будет коронерское расследование. Да если бы он с лестницы свалился и сломал себе шею при дюжине свидетелей, все равно без расследования не обошлось бы. Нужен лишь какой-нибудь обрывок доказательства, чтобы увязать его пропажу с делом Кросби Уэллса, – вероятно, такой уликой послужит труп, как только его найдут, – и бац! – ты уже впутался. Ты – соучастник. Ты под судом. И как ты тогда станешь защищаться?

– Скажу, что я не… что мы не… сговаривались.

Но тут его захлестнуло ощущение полной беспомощности, и продолжать он не стал.

Притчард тоже молчал: ел глазами владельца кабинета и ждал. Наконец Нильссен продолжил, стараясь, чтобы голос его звучал невозмутимо-практично:

– Нам ничего не следует скрывать. Нужно пойти в суд самим и…

– И самим подставиться под обвинение? – Притчард понизил голос до шепота. – Мы половины игроков не знаем, парень! Если Стейнз убит – слушай, даже если ты во всем остальном мне не веришь, ты должен признать, что совпадение чертовски странное: исчез он в самый неподходящий момент. Если его пришили – а предположим, что так, – кто-то в городе должен быть в курсе.

Нильссен надменно выпрямился:

– Лично я не собираюсь стоять и ждать с веревкой на шее…

– Так я и не предлагаю нам стоять и ждать.

Торговец-оптовик слегка обмяк:

– А что тогда?

Притчард усмехнулся:

– Ты говоришь, у тебя петля на шее. Ну так и славно – следуй за веревкой.

– В смысле, обратно к банковскому служащему?

– К Чарли Фросту? Может быть.

Нильссен скептически сощурился:

– Чарли – не обманщик. Когда вдруг «обнаружился клад», он удивился ничуть не меньше прочих.

– Удивление сымпровизировать легко. А что там насчет того парня, который землю купил? Некто Клинч, из гостиницы «Гридирон». Ему наверняка дали наводку.

– Поверить не могу, – покачал головой Нильссен.

– А ты попробуй.

– Как бы то ни было, – нахмурился Нильссен, – Клинч ни пенни не получит теперь, когда вдова о себе заявила. Вот о ком стоит задуматься-то.

Но насчет вдовы Притчард мнения пока не составил.

– Клинч ни пенни не получит: от Кросби Уэллса – пожалуй, – отозвался он. – Но поразмысли вот о чем. Стейнз сдает «Гридирон» Клинчу в аренду, верно?

– К чему ты клонишь?

– Всего лишь напоминаю, что о смерти кредитора должник никогда не горюет.

Нильссен побагровел:

– Клинч никогда не покусился бы на чужую жизнь. Никто из них на такое не пойдет. Чарли Фрост? Да брось, Джо! Он тише мыши.

– Глядя на человека, никогда не скажешь, на что он способен. И уж конечно, не скажешь, что он уже совершил.

– Такого рода домыслы… – начал было Нильссен, но снова замолчал, поскольку не знал, в какую форму облечь возражения.

Пропавшего старателя Эмери Стейнза Нильссен знал не то чтобы хорошо, хотя, если бы его спросили, он бы принялся уверять в обратном: Нильссен всегда претендовал на близкое знакомство, ежели таковое ему льстило, а Стейнз был как раз таким человеком, с которым Нильссену очень бы хотелось завязать тесную дружбу. Нильссена слепил и завораживал яркий блеск, а уж тем более блеск личности человека, которым он искренне восхищался. Эмери Стейнз, обладающий и молодостью, и непоколебимой уверенностью в себе, естественным образом возбуждал зависть. Вызвав в памяти его образ, Нильссен вынужден был согласиться с Притчардом: крайне маловероятно, что Стейнз уехал из Хокитики втайне, по своей воле, под покровом ночи. Его участки нуждались в постоянном присмотре и надзоре, на него работало более пятидесяти человек – что ж, его отсутствие обойдется в кругленькую сумму, подумал Нильссен, причем с каждым днем долг станет расти как снежный ком. Нет, Притчард был прав: Стейнза либо похитили, либо – что куда более вероятно – убили, а тело надежно спрятали.

34

Драхма – 1/8 унции в аптекарском весе.