Страница 54 из 89
Легковая машина «Опель-капитан» с номерными знаками немецких оккупационных войск в первом часу ночи выехала из Брюсселя на магистраль Брюссель—Намюр.
— Наконец-то, — произнес ворчливо Марутаев, после проверки документов на контрольном пункте при выезде из города и нажал на акселератор, набирая скорость.
Одет он был в форму ефрейтора немецкой армии. Рядом с ним в машине сидел Гастон в форме капитана. Они были взволнованы и довольны тем, что благополучно закончилась проверка документов. Невольно вспомнился Киевиц, который, вручив им документы, сказал: «Будьте осторожны. Помните, что еще ни одному самому искусному мастеру не удалось сделать фальшивку, которая была бы точной копией оригинала. Так что будьте ко всему готовыми».
— Я думал, что они станут и машину досматривать, приготовился, — сказал Марутаев, — Первая пуля досталась бы толстому лейтенанту в очках. Уж очень придирчиво он проверял документы, так придирчиво, что у меня, порой, замирало сердце.
Говорил он громко. Возбуждение, вызванное проверкой, еще владело им и освобождался от него он медленно.
— Ничего, — успокоительно ответил ему Гастон. — Сейчас мы имели возможность убедиться, что документы Анри достал надежные, а это уже полдела.
Плавно мчался по автостраде «Опель», ровно работал мотор, спидометр торопливо наматывал километры пройденного пути. За окнами салона машины в ночной темноте, разбавленной лунным, светом, мелькали аккуратные домики, различные строения, рощи. Все казалось сказочно красивым, мирным, и Марутаеву даже не верилось, что ему и Гастону поручено нарушить это спокойствие — взорвать на автостраде бензовоз и таким образом напомнить Фолькенхаузену и Нагелю, что ультиматум Сопротивления — не пустая угроза.
— Зачем так быстро, Жорж? — указал Гастон на спидометр, стрелка которого замерла на отметке сто километров в час. — Мы не на пожар едем.
Марутаев покосился на спидометр и сбавил скорость. Спустя какое-то время, недовольно, с тенью горечи и упрека в голосе протянул:
— Н-да-а, приказано немцев не уничтожать. А? — повернул лицо к Гастону, вызывая его на разговор. — Не борьба, а прямо-таки игра какая-то.
— Для террора еще не наступило время, — пояснил Гастон. Чувствуя, что такое объяснение Марутаеву, видимо, давали не раз и вряд ли оно его удовлетворяло, уточнил, — Сегодня еще нельзя. Понимаете? Мы добиваемся освобождения заложников. Освобождения! В таком случае уничтожение немца-шофера бензовоза помешает этому. Иной раз, в иной обстановке пощады оккупантам не будет. А сейчас Деклер и Киевиц правы — надо проявить гуманность, но подтвердить нашу решимость привести в исполнение требования, изложенные в ультиматуме.
Серая лента асфальта стремительно бежала под колеса машины, сосредоточенный взгляд Марутаева был направлен в темноту ночи, которую раздвигал свет фар. Он не отвечал Гастону, думал, будто бы на весах справедливости взвешивал каждое его слово, определяя его весомость, убедительность.
— Может быть, оно и верно, — неопределенно сказал он, — Но только после того, как мотоциклист едва не удушил меня, руки мои чешутся, когда я вижу немца. Мне так и хочется вцепиться ему в горло.
— Потерпите, — посоветовал Гастон. — Если казнят заложников, то фашистов начнем убивать в тот же день.
— Жаль, что меня не включили в боевую группу, — высказал сожаление Марутаев, — А то бы я рассчитался с бошами и за Бельгию, и за Россию.
— Вы это еще успеете сделать, мсье Жорж, — после небольшой паузы раздумчиво произнес Гастон, — Все еще впереди. Борьба с фашистами только начинается и до победного конца далеко.
— Верно, далеко, но бить их надо уже сейчас. В этом я твердо убежден, — решительно прозвучал голос Марутаева, и Гастон понял, что его убеждение глубоко выстрадано, непоколебимо.
Миновали городок Вавр, пересекли реку Диль, железную дорогу Лёвель—Лималь. Гастон посмотрел на часы, показания спидометра, огляделся по сторонам.
— Кажется, приехали? Не так ли?
Марутаев остановил машину, заглушил мотор, пояснил:
— Здесь недалеко должен быть спуск в лощину, а затем развилка дорог. В случае чего, мы сможем легко уйти, свернув с основной магистрали.
— Отлично, — сказал Гастон и вышел из машины на студеный сырой ветер.
В просвете туч показалась луна. Сколько можно было видеть, асфальтная лента дороги, резко спускавшаяся вниз, была пустынной. Только изредка по ней на предельной скорости проезжали одиночные машины, как в сторону Брюсселя, так и в сторону Намюра.
По данным разведки Киевица, по автостраде Намюр—Брюссель вторую неделю немцы усиленно возили бензовозами горючее на аэродром в Эвере в Брюсселе. Возили днем, а больше всего, ночью, когда дорога была свободна от транспорта. Осмотревшись на месте, Гастон вернулся к машине, сообщил:
— Место действительно удобное для нашей акции. Приготовьтесь.
В его голосе Марутаев уловил волнение и на правах уже побывавшего в опасных ситуациях и обретшего некоторый опыт, хладнокровно ответил:
— У меня все готово, — показал толовую шашку с присоединенным к ней бикфордовым шнуром, — Остается только поджечь.
— Вот и отлично. Тогда приступаем к делу.
Марутаев открыл капот машины, включил аварийное освещение, стал осматривать двигатель, что-то отвинчивать и тут же ставить на место, всем своим видом создавая впечатление, что занимается устранением какой-то поломки. От него не отходил Гастон.
Оба они с напряженным ожиданием прислушивались к движению на магистрали, обостренным слухом ловили натужный гул двигателей бензовозов на крутом подъеме дороги. Но вокруг стояла ночная тишина, изредка нарушаемая шумом проходящих машин.
— Может быть, они сегодня и не возят горючее? — усомнился Гастон.
Марутаев недовольно посмотрел на него, и он сконфузился, устыдившись своего неуместного предположения.
— Надо подождать, — возразил Марутаев, — У Анри сведения точные. Ошибки быть не может.
Гастон поежился и от недовольного взгляда Марутаева, и от пронизывающего ветра, который пробирал его до костей, довольно легко проникая сквозь офицерскую шинель.
— Подождем, — согласился он и поднял воротник шинели, пряча лицо от ветра.
Шел третий час ночи. Время тянулось до того медленно, что Марутаеву и Гастону казалось остановившимся. Когда же они достаточно намерзлись и изнервничались, а терпение подходило к концу, подводя к мысли ни с чем вернуться в Брюссель, ветер донес до их слуха отдаленный гул тяжело груженных автомашин. Гул этот постепенно нарастал, приближался, и через какое-то время на подъеме шоссе показался свет фар колонны из десяти бензовозов, следовавших один за другим на незначительном расстоянии.
По мере приближения колонны у Гастона росло волнение, повышалось чувство опасения за исход операции. Он полагал и даже был убежден в том, что дело придется иметь с одним бензовозом, а, стало быть, с одним, от силы, двумя немцами, оказавшимися в кабине. В таком случае выполнить задание Киевица было легко. Но вот совершенно неожиданно на дороге появилась колонна машин, и это нарушило его расчет, осложнило положение и в его душу заползло сомнение.
— Десять машин, — прошептал он, и Марутаев не смог с толком разобрать, чего больше было в этом шепоте — удивления, опасения или плохо скрытой растерянности перед немцами.
А гул машин нарастал и раздавался в лощине раскатистым, громким ревом, приближаясь к вершине подъема. Дорогу, до этого скрытую покровом ночи, залил яркий свет фар, высвечивая из темноты бензовозы. Наблюдая за нею, Марутаев ощутил, как и ему начало передаваться состояние напряженности и даже растерянности, которое он обнаружил в Гастоне. Это ощущение больно хлестнуло его самолюбие. «Да не уж то я трушу?» — неприязненно подумал он о себе и, чтобы выйти из этого неприятного и опасного состояния и вывести из него Гастона, с подчеркнутой бодростью сказал:
— А-а-а, русские в таких случаях говорят: «Семи смертям не бывать — одной не миновать». Берем последнюю машину, мсье Гастон!