Страница 41 из 89
По заданию гестапо в Брюсселе он оказался задолго до оккупации и превосходно подготовил почву для контроля за русской эмиграцией. Часть русских с приходом немцев была арестована и бесследно исчезла, часть отправлена на работы в Германию, некоторых месяц-другой продержали в тюрьме и выпустили, дав понять, что повторное задержание такого счастливого исхода иметь не будет. Старцев работал настолько чисто, что находился вне подозрения русской эмиграции и пользовался ее доверием.
Заслуги «Дворянина» перед рейхом накладывали определенный отпечаток на отношение к нему Нагеля, заставляли считаться со своим высокомерным агентом.
— Прошу, прошу садиться, — повторил Нагель.
Старцев важно опустился в кресло, достал серебряный портсигар, с разрешения Нагеля раскурил сигарету и пустил ароматное облачко дыма.
Испытывая в душе неприязнь, Нагель недовольно, но терпеливо наблюдал за его артистически четкими движениями рук, извлекавшими сигарету из портсигара, зажигавшими спичку.
— Так какие есть новости? — наконец спросил он.
Старцев еще раз пустил облачко дыма, отвел в сторону от лица руку с сигаретой с оттопыренным мизинцем, ответил:
— У нас, русских, есть такая поговорка: «За что купил, за то и продал».
Серое лицо Нагеля потемнело. Неприязнь к Старцеву явно брала верх над сдержанностью. Он еще не остыл от терзавших душу размышлений в розыске убийцы, не избавился от чувства страха за свою судьбу и не намерен был выслушивать какие-то поговорки.
— К черту все! — прохрипел он и хлопнул ладонью по полированному столу. — Какие новости принесли вы мне?
Старцев пожевал губы, что означало недовольство, окинул Нагеля обидчивым взглядом, ответил бесстрастно, холодно.
— Мне стало известно, господин штурмбанфюрер, что майора Крюге убила женщина.
Какое-то время Нагель сидел неподвижно. Широко раскрытые глаза, устремленные на Старцева, не мигали, а на мрачном лице застыло выражение откровенного неверия. «Нет, этот Старцев что-то напутал, — думал он, — или, поддавшись служебному рвению, выдал ложную информацию. Да знает ли этот надменный русский генерал, какое впечатление произведет такое сообщение в ставке Гитлера? Доблестного офицера вермахта убила женщина? Там этому не поверят и сочтут его, барона фон Нагеля, если не сумасшедшим, то до крайности несерьезным человеком, держать которого в Брюсселе дальше просто нельзя».
— В своем ли вы уме, генерал? — спросил он с издевкой, — Майора Крюге, — показал руками рост, богатырскую фигуру Крюге, — убила женщина? У вас богатое воображение. Дешево купили, дешево продаете, — вспомнилась русская поговорка.
Неверие, оскорбительные слова Нагеля вызвали у Старцева горечь обиды.
— Простите, господин штурмбанфюрер, но, слава Богу, я пока в своем уме, — ответил он осторожно, но с видимым достоинством. Нагель выдавил улыбку, проговорил примирительно: «Ну, ну», что, видимо, означало извинение и, Старцев, получив таким образом удовлетворение, продолжил: — Представьте себе, что Крюге действительно убила женщина.
— Откуда вам это известно?
— Видите ли, — затянулся дымом Старцев, вновь обретая прежний барственный вид, — Случайно я присутствовал при разговоре трех бельгийцев. Один из них рассказывал, что видел, как на площади Порт де Намюр немецкого офицера ножом заколола женщина.
— Кто он, этот бельгиец? — спросил Нагель, пересиливая себя и смиряясь с тем, что докладывал Старцев, — Надеюсь, вы уже узнали, кто он?
Старцев ответил ему самодовольной улыбкой, погасил сигарету в хрустальной пепельнице, стоявшей на столе.
— Того, кто был свидетелем убийства майора Крюге, разумеется, я не мог оставить без внимания. Это было делом моей чести. Я негласно сопроводил его домой. — Поморщился, будто испытывая отвращение к себе за работу филера. — Вот его фамилия и адрес. — Вырвал из записной книжки листок, передал Нагелю. — Думаю, не ошибся.
— Ван де Брок, авеню, дом 8, — прочел Нагель.
— Простите, — упредил его Старцев, — По соображениям конспирации я не мог войти в подъезд и выяснить, в какой квартире живет этот Ван де Брок.
— Выясним сами. Возьмем, допросим, — перевел Нагель довольный взгляд на Старцева. — Благодарю вас, генерал. Я доложу об этом в Берлин.
— Буду премного благодарен вам, — ответил сдержанно, но с явным удовлетворением Старцев.
Сообщение Старцева в определенной мере меняло положение дела, значительно сужало круг лиц, среди которых надлежало искать убийцу, это обрадовало Нагеля, но не настолько, чтобы он успокоился. Сумрачным взглядом смотрел штурмбанфюрер на Старцева, не высказывая особой радости его сообщением, думая, что не так-то просто будет найти среди тысяч женщин Брюсселя ту, которая взяла нож в руки и убила Крюге. Да и где гарантия, что эта женщина живет в Брюсселе? Ведь она могла приехать в столицу из провинции.
— Кто она, эта женщина? — глухо прозвучал голос Нагеля.
Старцев и сам думал об этом. С того момента, когда Нагель объявил ему об убийстве Крюге, он потерял покой. Без устали мотался по Брюсселю, под различными предлогами навещал семьи русских эмигрантов, и о чем бы не говорил с ними, неминуемо сводил разговор к убийству Крюге, надеясь услыхать что-то такое, что могло навести на след убийцы. Он был убежден, что владел искусством утонченного понимания психологии русского эмигранта, его мыслей, чувств, настроений, и это понимание заронило в его сознании мысль о том, что убийство Крюге мог совершить кто-либо из русских.
Придя к такой мысли, он часами просиживал в своем кабинете, с дотошностью исследователя изучая годами накопленные материалы на русских эмигрантов. Архиву Старцева Нагель мог позавидовать. Чего только не было припрятано в несгораемом сейфе с хитроумными секретными замками! В нем хранилась редкостной работы металлическая шкатулка с картотекой на белых эмигрантов, с которыми когда-либо сводила его судьба. Графы картотеки разработал он сам, учитывая при этом все — и заслуги перед монархией, белой армией, преданность «белой идее», и лояльность к бельгийским властям, и политическую ориентацию. С оккупацией Бельгии в картотеке появилась новая графа «отношение к немецкой администрации, Адольфу Гитлеру». Это была самая важная графа. Ответ на нее нередко определял судьбу эмигранта.
Подслушанный разговор бельгийцев о том, что Крюге убила женщина, заставил Старцева вновь вернуться к своему архиву, картотеке, придирчиво пропустить через свое сознание все, что знал о русских женщинах в Брюсселе, Бельгии, мысленно выискивая среди них ту единственную, которую следовало выдать гестапо. Да, он знал многих русских женщин, вынесших на своих хрупких плечах такую тяжесть эмигрантской жизни, под которой порой не выдерживали, сгибались плечи мужчин. Среди них, бесспорно, были и такие, о которых писал Н. Некрасов: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». «Так кто же из них? — спрашивал себя Старцев, перебирая в руках карточки на русских женщин, — Может быть, эта? А, может быть?…» В его руках появилась карточка Шафровой-Марутаевой Марины Александровны и он ощутил себя так, словно сейчас, а не в январе 1940 года, натолкнулся на ее горячий взгляд в квартире после возвращения Шафрова из советского посольства. Он запомнил ее решительную готовность защищать отца. «Может быть, она?» — билась в его голове вопрошающая мысль. Он вспоминал все, что знал о ней лично, что говорили другие эмигранты, что в разное время заносил на карточку: «Учится средне. По характеру спокойная, несколько замкнутая и стеснительная. Ничем среди сверстниц не выделяется. Любит поэзию. Много читает». Это гимназические годы. «Работница внимательная и старательная. В обращении со всеми ровная. Сильно любит семью и своих детей. Верующая. Христианка. К обсуждению политических вопросов безразлична. Желание вернуться в Россию изъявила скорее под влиянием отца, чем по своей воле. Благонадежна». Это за время работы на швейной фабрике. Он вспомнил ее — среднего роста, худощавую, постарался мысленно представить ее в роли убийцы и после некоторого размышления отрицательно покачал головой, — «Нет, не она. Разве могла она, мать двух малолетних детей, пойти на верную смерть? Нет, не она, — утверждал он себя в своем выводе, — Так, кто же тогда?»