Страница 78 из 115
— Товарищ капитан, — толкает меня Коренной, — люди какие-то.
Действительно, человек десять немцев цепочкой по одному шустро спускаются по тропинке с горы и уже направились к нашим пушкам. Автоматы на шее, а в руках каждый несет по небольшому ящичку. Вот они подошли к орудиям и стали укладывать ящички на казенники пушек. Я сразу же догадался: хотят взорвать наши пушки, чтобы легче было отправить как металлолом в свой тыл. Приказываю Коренному:
— Ну-ка, уложи их, Яша, из пулемета!
Ни один подрывник не успел спрятаться, Яшка короткими очередями всех замертво уложил на землю. Никакой посторонней реакции на нашу стрельбу не последовало. Немцы не обратили внимания на выстрелы своего пулемета у себя в тылу. Хорошо, что мы догадались взять с собою не свой пулемет!
С нетерпением ждем пушечные передки. Уже стемнело. Неужели подвели соседи, не выслали коней с передками?! Ан нет: едут. Тихо так, крадучись, подъехало четверо передков во главе с Копыловым. Теперь нас семеро. Подогнали передки к орудиям. Хорошо, что ездовые догадались прихватить с собою гибкие стальные тросики, ими привязали за что попало орудия к передкам и поволокли их на лед. Станины у орудий свести не удалось, и кони потянули пушки со станинами враскорячку. Хотя станины и пахали лед, но бельгийские битюги справились с делом, повезли орудия по льду в наше расположение.
Мы с Коренным остались на месте, ждать возвращения коней, чтобы ехать на западную окраину городка за орудиями 1-й батареи. Мороз крепчал. Взошла луна. Нам она только помеха: далеко видно. Слава богу, одну батарею отправили, полдела сделали. Ждем передки обратно. А их все нет и нет. Я заволновался: неужели немцы на передовой их заметили и задержали или еще что?.. Но никакого шума слышно не было. Должны приехать, успокаиваю себя. А вот и они! Едут! Но как! — тихо, деловито, вроде и не в тыл к немцам едут, а за соломой к колхозному омету.
Я повел коней по загородной дороге на 1-ю батарею. В лунном свете далеко все видно. На окраинах и в самом городке безлюдно — ночь, тишина. Это хорошо. Подъезжаем к орудиям 1-й батареи. Та же картина. На мерзлом грунте не стоят, а лежат сплющенные пушки. Шестеро солдат принимаются за работу, а я поднялся метров на пятьдесят на пологий бугор к дороге, что идет мимо нас в городок, чтобы наблюдать за местностью. По-прежнему никого нет, тихо, немцев не видно. До ближайших домов метров двести. Оглядываюсь назад — наблюдаю за быстрыми действиями ездовых и разведчиков, привязывающих пушки к передкам. Пока я смотрел на своих людей, у крайних домиков вдруг раздался шум многих человеческих голосов. Смотрю, на дорогу вываливается беспорядочная толпа людей. У кого на шее, у кого за спиною висят автоматы. Это ватага немецких солдат. Скорее всего после попойки по случаю взятия городка они направляются в свои блиндажи на прежних позициях, чтобы отдохнуть за ночь, а на передовой оставили только дежурных у пулеметов. Немцы громко разговаривают, смеются, настроение у всех разгульно-приподнятое. По развязной манере поведения и по отдельным донесшимся и понятым мною словам решаю, что офицеров среди них нет. Всего их человек двадцать. Они застали меня врасплох, появились так неожиданно и, конечно же, меня заметили. Быстро соображаю, что предпринять. Если побегу к своим солдатам или упаду на землю, заподозрят неладное, прибегут сюда разбираться. В лунном свете они видят и коней, что стоят сзади меня. Если останусь на месте и буду продолжать стоять, могут пройти мимо. Но могут и подойти, тогда сразу же поймут, что я не немец. Вступать с ними в бой невыгодно — люди с передовой, бывалые, боевые, у меня же только два разведчика, а четверо стариков-ездовых — не сможем оказать должного сопротивления. К тому же немцев втрое больше. Ну побьем мы их даже с десяток, а что будет с нами, неизвестно, самое ужасное — будучи раненным, попасть к ним в плен. А главное, пушки не вывезем. Нет, мимо они не пройдут. Люди подвыпившие, такие за что угодно готовы зацепиться, чем угодно могут заинтересоваться: нами, лошадьми, пушками. С другой стороны, могут постесняться своего непотребного вида и пройдут мимо начальника. А что перед ними стоит начальник, заметно: сам ничего не делает, праздно стоит и наблюдает за работой подчиненных. Стою ни живой ни мертвый. И не из страха за собственную жизнь. Ее ресурс уже давно иссяк. Сколько можно быть «неубиваемым»? Страшно за срыв важного мероприятия. Да еще: что подумают наши, если не вернемся? Без вести пропали? Сдались в плен? Предателем могут посчитать. А это ужасно. Про меня уж точно скажут: суда военного трибунала испугался. Нет, мне обязательно надо вернуться к своим, даже трупом! Все эти мысли проскакивают в голове со скоростью молнии, за долю секунды. Решаюсь стоять на месте. Будь что будет. Только не плен! Пистолет я давно уже вытащил из кобуры, держу его в руке, прижимая к бедру. Могу быстро выстрелить несколько раз, но надо успеть и застрелиться.
Между тем немцы приближаются. Поравнявшись, остановились против меня на дороге, до них двадцать метров. Большинство заинтересованно смотрит мимо меня — на лошадей и людей, цепляющих орудие к передку. Видят привычных их взору бельгийских битюгов. Лошадей они наверняка считают своими, немецкими. А мои ребята настолько увлечены работой, что скорее всего и не замечают немцев. Они с самого начала положились на меня: капитан знает, что делает.
Подвыпившие немцы задержали свое внимание на конях и работающих солдатах дольше, чем сделали бы это трезвые люди. Смотрины длятся уже больше минуты. Потом несколько человек одновременно закричали что-то в мою сторону. Слышу смех остальных. Но в этом шуме я уловил несколько слов: «руссиш… канонен… фарен…» — и понял их так: зачем, дескать, вам эти разбитые русские пушки, куда вы собираетесь их везти? По тому, что немцы кричали все сразу, беспорядочно, я окончательно утвердился в мысли, что офицера среди них нет. Меня они, видно, приняли за офицера-тыловика. Наверняка у них, как и у нас, солдаты с передовой смотрят на офицера-тыловика как на начальника, но свысока. Однако настроены они снисходительно-миролюбиво. Но ведь им и идти пора, а то не выспятся.
Чтобы прекратить односторонний, опасный и непредсказуемый для нас контакт с подвыпившими немцами, я громко, отрывисто-командно крикнул:
— Генуг! — что значит по-русски «хватит». При этом резко, как бы в возмущении, опустил поднятую руку, давая понять, что никчемный разговор надоел мне, окончен, и тут же демонстративно и четко повернулся к ним спиной.
Повернулся, а сам не уверен, насколько по-немецки получилась моя речь из единственного пришедшего мне на ум слова. Замер в ожидании, какова будет реакция немецких солдат. Сердце билось учащенно: не выдал ли себя сказанным? Но ведь и молчать мне, «немецкому начальнику», в данной обстановке дальше было нельзя — заподозрят неладное. К нашему счастью, немцы затихли и пошли по дороге в горы.
Пушки мы благополучно вывезли к реке. Потом, по льду, через немецкий передний край — и в лес, на свою опушку.
Так выручила меня в беде маленькая промерзшая речка Антал. Господь, наверное, сжалился надо мною и послал мне эту речушку-спасительницу.
Отправил лошадей с ездовыми к хозяевам, а сам с разведчиками и новым парторгом Шевченко стою среди металлолома и думаю: отчитаться-то я отчитаюсь, пушки действительно поломаны, но стрелять-то из чего будем? Новые пушки дадут не скоро, пока еще прокуратура и особисты разберутся что к чему да сочинят, к своему огорчению, оправдательный вывод, а немцы-то ведь ждать не будут, их завтра же придется отваживать.
Наутро собрал тыловиков, остатки расчетов во главе с артмастером и приказал:
— Чтобы через два дня вместо этого хлама здесь стояли готовые к стрельбе четыре орудия!
И работа закипела! Пришла подмога из других дивизионов, из тылов полка. За двое суток на голом месте — в лесу, а не в заводских условиях, собрали три целых пушки, а у четвертой не хватало только одной детали — ствола.
— А в деревне в одном дворе на тележке запасной ствол лежит. Там его солдаты из ушедшего полка караулят, — сказал один из осведомленных по части местного населения солдат.