Страница 27 из 115
Но немцы, видно, поленились или не захотели рисковать, не стали к нам подходить, и мы долго еще лежали, пока совсем не продрогли. И вот последний рывок! Но что такое?! Бежим, а немцы не стреляют! Они или не видят нас, или совсем забыли про нас? Ну повремените хоть минутку еще, пока мы в снег не бросимся! — молю на бегу не то немцев, не то господа бога. И вдруг страшная догадка мелькает: мы нужны им живыми! Наверное, они уже ползут по снегу наперерез, чтобы взять нас в плен! Во все глаза всматриваюсь в белеющий впереди снег — но ничего подозрительного не замечаю. Поднимаю глаза чуть выше и вижу летящий навстречу немецкий самолет. Он быстро приближается, уже хорошо видны зловещие кресты на его крыльях. Неужели будет бомбить?! Нет, не станет он тратить бомбу на двоих. Но ведь двое-то из окружения выходят — это же связь. Однако летит-то он из нашего тыла, уже отбомбился, у него и бомб-то нет. А потом, он уже так близко подлетел, что и бомбить-то опоздал. Теперь, если и кинет, она далеко сзади нас упадет. Только я все это обнадеживающее передумал, как увидел, что от самолета отделяется какое-то полено. Да это же бомба! Схватил Ахмета за руку, и мы изо всех сил припустили вперед, чтобы как можно дальше отбежать от места вероятного падения бомбы. Но тут мой Ахмет поскользнулся, упал, схватив меня за шинель, и мы вместе забарахтались на отполированном поземкой льду. А бомба уже в свист перешла, ее и не видно. В какое-то мгновение я с лютой злостью и смертельной обидой вспомнил своего погубителя — командира дивизиона, который пожалел для меня коней, а главное, не отпустил Яшку Коренного, моего разведчика, — тот бы не споткнулся, и мы бы успели убежать от своей смерти!! Пока мы с нерасторопным Ахметом пытались расцепиться и подняться для бега, бомба рванула! Но не сзади, как я предполагал, думая, что немец запоздал бомбить, — а в десяти метрах перед нами! Земля содрогнулась, с жутким шипением и свистом проскочили поверх наших голов бесчисленные осколки. Мы так близко оказались от бомбы — как раз в ее мертвом пространстве, что на нас не упал ни один осколок. И тут я подивился точности расчета немецкого пилота: он суммировал свою скорость и скорость нашего бега. Не упади мы — точно бы оказались под бомбой.
Надо же, как вовремя поскользнулся Ахмет!
Вот так получилось, что от смерти нас спасли жадность и бессердечие Гордиенко, который не дал мне в дорогу хорошего разведчика. Не пожадничай командир, мы с Яшкой подбежали бы точно под бомбу — и не было бы в живых ни резвого Яшки Коренного, ни меня. Оказывается, и во зле благо таится.
Не мешкая, вскочили с Ахметом, обежали еще дымившуюся воронку и кинулись в снег. Все! Прозевали нас немецкие танкисты! Не стреляли в нас — наверное, гадали, будет нас самолет бомбить или нет, а не будет — всегда, мол, успеем их пристрелить. А вот и не успели! Но скорее всего немецкие танкисты успели связаться с самолетом по радио и уступили ему лакомую цель. У них же, не то что у нас, связь по радио очень четкая.
Умный Ахмет
Итак, самый опасный участок нашего пути позади. Счастье улыбнулось нам: мы с Ахметом живы. Теперь надо поскорее выбираться отсюда. По-пластунски, зарываясь в глубокий снег, мы быстро поползли к ближайшему омету соломы. Передохнув, дальше двинулись уже в рост. Но населенные пункты, чтобы не встретиться с немцами, обходили стороной.
К вечеру, совсем обессиленные, зашли в небольшую деревушку. Там оказалась полевая армейская хлебопекарня дивизии, снабжавшая хлебом все наши части и подразделения. Голодные, мы так обрадовались, что сейчас раздобудем буханочку хлеба и подкрепимся! Но откормленный лейтенант-тыловик Букреев, начальник пекарни, проверив наши документы, потребовал продовольственный аттестат. А откуда он возьмется у нас, этот аттестат, мы же не в командировку направляемся, а с донесением бежим! Как ни умоляли его, как ни убеждали, что вот-вот в деревню придут немецкие танки, хлеба он нам так и не дал. Обозленные, мы молили бога, чтоб этот жирный тыловик в лапы к немцам попал вместе со своим хлебом.
Уже после войны на одной из встреч ветеранов дивизии капитан Букреев, кстати тоже курянин, к старости располневший до неприличия, полез со мною приятельски обниматься как старый боевой друг. Вспомнив тот случай, а больше я с ним за всю войну ни разу и не встречался: он — в далеких тылах, я — на передовой, я едва удержался, чтобы не дать ему в морду. Тем более что бывшие штабные работники ранее рассказали мне, как Букреев все три года, пока мы воевали, услужливо кормил начальство мучными деликатесами, а четверых девушек-пекарей отправил в тыл рожать, пообещав каждой после войны пожениться.
Получив от ворот поворот в родной пекарне, мы направились к очередной деревне. Зашли в одну из хат и слезно попросили покушать. Милосердная старушка поделилась с нами тем, что имела, сварила картошки, и мы вместе с хозяйкой поужинали.
За оставшуюся ночь мы испытали множество мытарств. Под утро, проделав за ночь более двух десятков километров, а идти приходилось осторожно, зашли мы в одну небольшую деревеньку. Немцев в ней не было. Стучимся в опрятный домик с верандой. Нам долго не отвечали и не открывали. Попытались докричаться через наглухо запертую дверь:
— Мы — советские солдаты, дайте нам попить!
После долгих уговоров дверь все-таки открылась. Зашли в темную комнату, свечу фонариком. Человек в нижнем белье сидит, свесив ноги, на кровати, в руке направленный на меня пистолет. Обезоружив его, я выяснил, что это наш, советский военнослужащий, старшина, направляющийся из госпиталя в свою часть. Взмолился старшина: пистолет ему нужен для самообороны в дальнейшем пути — и я вернул оружие. Хозяйка, до смерти перепуганная нашей схваткой со старшиной, чуть не упала в обморок. Но быстро справилась с волнением и решила нас с Ахметом задобрить. Продолжая метаться по комнате в одной спиднице, выставила на стол кринку молока и краюху хлеба. Мы подкрепились и пошли дальше.
Уже светало, когда на нашем пути оказался небольшой хутор, дворов на десять. Одинокий старик предложил нам часок поспать в его хате. Настелили соломы на полу, улеглись. Но только заснули, как он будит:
— Хлопцы, вставайте, немецкие танки въезжают в хутор. Да вы не торопитесь, они еще только на краю хутора. — В представлении старика, сто метров для танков — большое расстояние.
Мы мигом выскочили во двор; пригнувшись, проскочили вдоль плетня, через огород — и к ометам соломы, а дальше, уже бегом, направились на Изюм.
Опять на пути хутор. Но, в какую хату ни зайдем, никто не хочет нас покормить: все немцы позабирали, отвечают. Несолоно хлебавши, вышли мы из очередной хаты. Смотрю, а у Ахмета под мышкой деревянное корыто с мукой — прихватил в сенях хаты, где нам также отказали в куске хлеба. Спрашиваю:
— Ахмет, зачем нам эта мука?
Ахмет молча ссыпал муку в вещмешок, а корыто бросил хозяйке во двор.
— Была бы у вас мука, я бы вам испекла лепешек, — посочувствовала нам хозяйка следующей хаты, подбрасывая в русскую печь сухой хворост.
Тут Ахмет и высыпал на стол муку из вещмешка. Через пятнадцать минут мы уже ели горячие лепешки.
К вечеру второго дня пути мы вошли в село, располагавшееся на правом берегу Донца, почти напротив Изюма. Там оказался штаб артиллерии нашей дивизии. Командующий артиллерией дивизии полковник Чубаков обрадовался нашему приходу, тут же передал по связи содержание донесения в штаб армии, а мне разрешил перемещаться дальше вместе с его штабом.
Много обстрелов миновали мы со стариком Ахметом, но задание выполнили. А у меня будто гора с плеч свалилась.
Так закончилась моя вожделенная «прогулка» в тыл. С пакетом-донесением средь бела дня я сумел-таки выбраться из окружения и, отмахав более полусотни километров, доставил его по назначению. А наши окруженные в Барвенкове полки получили приказ вырваться из окружения. Что они и сделали следующей ночью. С боями им удалось прорвать кольцо немцев. Не без потерь, конечно. На то и война.