Страница 109 из 115
Видно, бой пятой роты с немецкими танками длился недолго. Да и было ли вообще это боем, когда на безоружных, лежавших на ровной земле мальчишек после бомбежки и обстрела налетели танки. Крутясь то на одной, то на другой гусенице, они размазывали по земле несчастных ополченцев, а соскочившие с брони десантники в упор расстреливали из автоматов уцелевших.
Захватив село, немцы подобрали оставшихся в живых ополченцев, построили их в колонну и погнали в лагерь. Я знаю, что было с пленными дальше, но описывать нечеловеческие страдания не в состоянии. Это сделали за меня многие из тех, что сами перенесли ужасы немецкого плена и чудом выжили, а также те, что, сбежав из немецких лагерей, пробрались к своим, а потом, если их не расстреляли, то они преследовались своими же и мучились всю оставшуюся жизнь с клеймом предателей. Некоторые из этих людей весьма талантливо описали плен. Например, наш земляк Константин Воробьев.
Мой брат не перенес немецкого плена, через три месяца он погиб. Как же надо было издеваться, истязать, избивать, морить голодом, держать под проливным дождем, гонять в обносившейся летней одежонке с обмотанными в тряпье ногами по лютому морозу на непосильные работы, а на ночь загонять в нетопленые бараки и класть на голые нары несчастных людей, чтобы за месяц или два довести молодых, здоровых парней до полного истощения и смерти. О чем думали в немецком плену эти несчастные, замерзая и мучаясь от голода и побоев, когда лежали ночью на оледенелых кругляшах? Вспоминали родных, с которыми лишены связи? Возмущались зверствами фашистов? Жалели, что не удалось им по-настоящему повоевать на равных с врагом? А может, обижались на своих, так нелепо подставивших их?..
Но ведь в первые дни и месяцы войны были подставлены не только эти мальчики. Свыше трех миллионов красноармейцев да и офицеров, генералов попало в плен. Это более двух третей находившейся на западных границах армии. Остальные кое-как, ночами, блуждая по лесам и оврагам, выбрались из окружения. Но и свои встречали их неласково. Нужно было пройти систему проверочных лагерей и доказать, что ты не завербован врагом. Хотя иначе было нельзя. Немцы засылали множество лазутчиков.
В обзорном томе «Всероссийской книги памяти 1941–1945» (М., Воениздат, 1995) на 101-й странице говорится, что только под Брянском и Вязьмой попало в плен около 700 тысяч человек, а вот некоторым армиям Брянского фронта удалось выйти из окружения организованно: они потеряли все тяжелое вооружение и 90 % личного состава. Значит, «организованно» удалось вывести только каждого десятого.
Мученической смертью в немецком плену погиб и мой брат Николай. Прежде чем умереть, цепляясь за жизнь, он три месяца мужественно переносил чудовищный режим умерщвления. Спрашивается, за что такие муки, чем же он провинился за свои семнадцать лет жизни?
После войны Борисоглебский райвоенкомат известил, что Михин Николай Алексеевич пропал без вести в августе 1941 года. А 50 лет спустя Центральный архив Российской армии сообщил из Подольска, что он умер в плену 11 января 1942 года.
В газете «Известия» за 14 января 1971 года бывший советский военнопленный назвал фамилии нескольких человек, которые были вместе с ним в плену. Среди них был назван и мой брат. Только возраст не 17, а 37 лет. Тогда я подумал, что это был однофамилец брата. Только недавно до меня дошло: в плену изможденный брат мог выглядеть на 20 лет старше. Но ведь и связываться с автором статьи в ту пору было небезопасно. Органы следили за теми, чьи родственники были в плену. Может, и статью пропустили специально. Зачем, подумал я, трагедию брата превращать во вред собственной семье? До чего же мы были запуганы! Я, честно провоевавший и до изнеможения отдавший все свои силы на мирный труд, боялся, чтобы в личном деле не появилась пометка: брат был в плену.
Двое друзей Николая, уцелевших во время бомбежки в том селе, где они добывали лопаты для своего взвода, спрятались так, что немцы их не нашли. Из своего укрытия они наблюдали всю картину происходящего во время бомбежки и боя их роты с немецкими танками. Ночью, крадучись, они двинулись на восток. Как и многим окруженцам, им удалось дойти до линии фронта и незаметно перейти ее. По пути к ним присоединились еще двое ополченцев, также в гражданской одежде. Когда в очередном селе их спутников забрали милиционеры, ребята решили уже и на своей территории тайно бежать домой, в Борисоглебск. У одного из них отец до войны работал смазчиком на железной дороге. Парень с детства лазил под вагонами и хорошо знал, как можно устроиться для поездки под вагоном. Так они добрались до родного Борисоглебска. Можно только представить, как обрадовались и как испугались при встрече их родители. Дома прятаться им пришлось недолго. Однажды ночью их арестовали милиционеры. Но до этого в одну из ночей они посетили нашу мачеху, поинтересовались, не прибежал ли домой и их приятель. Рассказали о своих мытарствах. Что было с мальчишками после ареста, никто не знает. У родственников они никогда больше не появились.
Брат был почти на три года моложе меня. В раннем детстве больше общался с матерью, а я уже помогал по хозяйству отцу. Когда он стал ходить в школу, в наших местах случился страшнейший голод 1933 года. Люди пухли и умирали весной от голода сотнями. Мы с братом и отцом как-то выжили, мать же, отдавая все нам и отцу, умерла от голода.
Отец, потеряв после пожара дом, вынужден был из-за квартиры часто переезжать по области с места на место. Менял школы и брат. А я уже учился в Борисоглебске, затем в Ленинграде. Смена школ мешала нормальной учебе брата, и он, кое-как закончив семилетку, поступил в Борисоглебске в ремесленное училище. А там больше внимания уделяли приобретению навыков практической работы слесаря и выполнению производственных заданий по изготовлению деталей для завода. Троих-четверых ребят мастер сажал под замок в полутемный сарай, где они должны были целый день гнуть из проволоки скобы и кольца для панцирных кроватных сеток. Однообразный подневольный труд отбивал у ребят всякое желание учиться, они только и ждали, когда им дадут паспорта, чтобы уехать куда-нибудь по вербовке на настоящую работу.
Так трое друзей оказались в поселке Видное под Москвой. Там они устроились работать на завод. Их поселили в общежитии. Они с удовольствием влились в рабочий коллектив и почувствовали себя свободными самостоятельными людьми. Неизбалованные, работящие, добрые и отзывчивые подростки были горды и довольны своим положением. Им не хотелось вспоминать школу, ремесленное училище и голод. Настали самые счастливые дни в их жизни. Из первых же зарплат брат послал деньги родителям в Борисоглебск и мне, студенту, в Ленинград.
И тут началась война. Не сформировавшиеся еще ни умственно, ни физически, они не готовы были к службе в армии, тем более воевать. Но патриотический настрой тянул их в военкомат, им хотелось побыстрее оказаться на фронте и бить ненавистных агрессоров. Военкомат предложил им немного подождать.
В начале июля состоялось решение Госкомитета обороны о формировании добровольческих дивизий народного ополчения из лиц, не подлежащих мобилизации. В одну из таких дивизий — Вторую Ленинского района дивизию народного ополчения — и направил Наро-Фоминский райвоенкомат семнадцатилетних ребят. С каким воодушевлением вступили на военную стезю молодые парни! Политработники рассказывали им, что вот-вот у немцев кончится ресурс, а мы оправимся от внезапного удара и быстро разобьем фашистов. С такими убеждениями и надеждами ополченцы и попали на фронт. Но первая же нещадная бомбежка, первая атака немецких танков и вооруженных до зубов немецких головорезов развеяли их радужные надежды. Безоружному добыть оружие в бою с опытным, хорошо вооруженным немцем-бандитом оказалось непростым делом. Немецкие танки с пехотным десантом на броне быстро расправились с ополченцами в первом же бою. Многие из них погибли, а большинство оставшихся в живых попали в плен. И только некоторым счастливчикам удалось уползти, спрятаться, а потом отступить к тылам дивизии. Так сохранилось название дивизии. Остаткам двенадцати Московских ополченческих дивизий были присвоены номера разбитых в первые недели войны стрелковых дивизий.