Страница 25 из 55
Морсу же информация, собранная по крупицам из вопросников, принесла чувство удовлетворения, и, когда в 10.50 утра Седрик Даунс направился от «Рэндольфа» в сторону Саут-Парк-роуд и к университетскому музею, а с ним все (кроме мистера Эдди Стрэттона) члены группы, Морс был до некоторой степени доволен собой. Особенно интересен был тот факт, что один из двоих явно затруднившихся с заполнением пункта (в) вопросника, Говард Браун (Морс не мог понять, почему его жена не захотела прикрыть его), проставил в графе «Дата приезда» 27 октября — или, точнее, .
Морс помнил и о единственном человеке, не присутствовавшем на собрании, человеке, который все еще лежал в постели со страшной головной болью и едва притронулся к поданному в номер завтраку. Он лежал в номере 201, куда проводила его Ширли Браун, когда он ввалился, после так и необъясненного отсутствия, в «Рэндольф» накануне вечером.
Но в данный момент самый большой интерес Морса приковывал к себе Ашенден. Ашенден! Человек, которого, по словам Седрика Даунса, он обогнал на велосипеде, человек, солгавший о Магдалене, о том, что ходил туда, человек, который, как и Говард Браун (а возможно, и Эдди Стрэттон), не сумел представить хотя бы одного свидетеля, подтвердившего бы его местонахождение в послеобеденное время предыдущего дня.
Трое. До чего же просто оказалось немедленно выявить троих подозреваемых в убийстве Теодора Кемпа.
Не слишком ли просто?
Глава двадцать восьмая
И я когда-то к магам и святым
Ходил, познанья жаждою томим,
Я им внимал, но уходил всегда
Чрез ту же дверь, как и являлся к ним.
Эдуард Фицджеральд.
— Как настроение, Морс?
— Оптимистичное.
— О! — Можно было подумать, будто Макс был разочарован ответом, когда снова повернулся к своей вызывающей у других людей отвращение работе.
В то утро любой человек со стороны поразился бы контрасту между этими двумя людьми. Полноватый горбун-врач, человек осторожный, но в то же время веселый и жизнерадостный, — и Морс, заметно уставший, плохо выбритый электрической бритвой, давно уже перевалившей пик надежности, и все же откуда-то изнутри светящийся добрыми чувствами.
— Здесь обширная гематома, — Макс показал на левый висок Кемпа, — но главный удар, — он повернул голову на себя и ласково провел рукой по разбитому черепу, — пришелся сюда.
К горлу подступила горечь, Морс постарался проглотить ее, врач понял его и снова натянул на голову трупа простыню.
— Немного грязновато, верно? И вытекло много крови. Тому, кто убил его, пришлось отмывать целое ведро крови.
— Значит, он был убит?
— Что? Ах ты, черт побери! Сказал немного лишнего, а?
— Но его убили, ведь убили же?
— А это уже твоя работа, не моя.
— Который из ударов был смертельным?
— При таком-то тоненьком, как бумага, черепе? Любой мог быть смертельным. Легонько стукнуть в нужное место...
— Возможно, удар по голове сзади, Макс?
— Ну, да, конечно, могло быть и так.
— Или?..
— Да. Могли трахнуть в висок и убить.
— Кто-то мог его ударить, а потом он мог упасть и стукнуться о каминную решетку, дверную ручку, спинку кровати...
— Или о край тротуара или камень, если он был на улице.
— Но ты не считаешь, что это произошло на улице?
— Это уже не моя епархия...
— Не мог ли он получить повреждения, находясь в воде?
— Как сказать...
— И к тому же на нем ничего не было надето, верно?
— Ты это хорошо подметил, Морс. И у меня еще кое-что...
Макс открыл теперь торс Кемпа и на несколько дюймов поднял тело над столом. Сзади по правому плечу тянулась царапина длиной пять-шесть дюймов — легкая, довольно поверхностная царапина, как казалось на первый взгляд, но нанесенная, вероятно, совсем недавно.
— Чем могло его оцарапать, Макс?
— А я почем знаю, дорогой мой мальчик.
— Подумай!
— Каким-то орудием.
— Не очень тупым.
— Я бы сказал, острым орудием, Морс.
— Поразительно!
— Довольно острым, сказал бы я.
— Нанесена, когда он, как Офелия, плыл по воле волн?
— О, я не могу этого утверждать.
— Не могло ли это случиться до того, как его убили? Когда он еще был в рубашке?
— О! Вот это вопрос, свидетельствующий об интеллекте!
Оба внимательно посмотрели на небольшую ранку, протянувшуюся по диагонали от шеи сзади к подмышке.
— Могло так быть, Макс?
— Думаю, что нет.
— В таком случае он был убит голым?
— Я бы не стал делать таких далеко идущих выводов. Во всяком случае, он мог оцарапаться о любую корягу.
— Какие еще есть возможные варианты?
— Ранение неглубокое, даже, я бы сказал, поверхностное, он, наверное, был одет в наброшенную на плечи тогу.
Морс закрыл глаза и отвернулся от тела.
— Тога, застегнутая Волверкотским Языком, как пить дать.
— О нет! Могу заверить тебя в одном: на нем этой штуки не было.
— Ты... Не хочешь же ты сказать...
— И он его не проглотил.
— И он не пошел ко дну.
— Нет. Он не утонул, в легких никаких следов грязи, которая попадает туда, когда человек пытается дышать, захлебываясь. Кстати, он умел плавать?
— Не знаю. Я еще не встречался с его женой.
Патологоанатом вдруг отбросил свою обычную насмешливость и посмотрел в глаза Морсу.
— Я понимаю, старина, что у тебя сейчас забот полон рот. Но на твоем месте я бы поспешил встретиться с ней.
— Ты прав, — согласился Морс. — Только скажи мне, пожалуйста, не думаешь ли ты, что он был голым в момент убийства? Это все, что я хочу знать.
— Я же сказал тебе: не знаю.
— Не так уж и много причин, по которым люди оказываются голыми, согласен?
— Чего не знаю, того не знаю. Ну, принимая ванну, взвешиваясь на весах, загорая в Испании, так мне говорили.
— Занимаясь сексом, — медленно проговорил Морс. — Похоже не столько на корягу, сколько на женский ноготь.
— Это менее вероятно, так мне кажется.
— Но ты иногда ошибаешься.
— Не так часто, как ты, Морс.
— Посмотрим.
Макс ухмыльнулся:
— Я рад, по крайней мере, что это ты вспомнил про секс. А то мне начало казаться, что ты совсем забыл про него.
— Нет, ну что ты. Об этом не может быть и речи, Макс. Во всяком случае, пока.
Глава двадцать девятая
В наше время стало ужасно много пьяниц. Меня нисколько не удивит, если в один прекрасный день и сам станешь таким.
Если не считать его бывшей жены, мистер Эдуард Стрэттон был единственным членом первоначальной группы, который не слышал в то утро обращения Морса. Хотя нестерпимо болела голова, он достаточно протрезвел, чтобы позвонить и потребовать себе в номер завтрак.
Эдуард Стрэттон всегда интересовался машинами, или «рабочими частями», как он любил называть вещи. Учась в средней школе, он перешел от моделей самолетов времен Первой мировой войны к моделям железных дорог, и его мозг и руки лучше всего управлялись со сборкой поршней, клапанов, колес, их подгонкой, смазкой. Он не женился, с головой уйдя в созданный им небольшой бизнес в сфере специализированных сельскохозяйственных машин, который в 1975 году вылетел в трубу. После затянувшегося периода депрессии и недолгого времени, затраченного на учебу, он взялся за новое дело, также требующее проворства рук: он стал гробовщиком. Знает ли кто-нибудь о другой такой странной перемене профессии? Но Стрэттон быстро поднаторел в этом ремесле, порой отвратительном ремесле, и однажды, готовя старца-филантропа к обитому шелком месту последнего упокоения, он встретился с женой усопшего, безутешной вдовой по имени Лаура. А через год женился на ней. Или, вернее будет сказать, она женила его на себе. Для нее это был брак по расчету, точнее, из соображений удобства, ничего более. Может быть, и для него тоже? Он полагал, что у нее есть деньги, все полагали, что она при деньгах. Но он никогда не знал этого наверняка и не знал даже сейчас.