Верняк

– Уродство, да? – спросил Моррейн жизнерадостно. – Этот хлам я собирал по всему свету. Но кое-что из него просто не имеет цены! Например, эта кукла в человеческий рост с острова Бали. Или вон тот бюст из нефрита. Бог знает сколько они стоят, даже если оценивать на вес, но какова работа! Я знал этого художника, мы познакомились, когда я был на Бали, это его жена, по крайней мере такой была прекрасная Мелюма пять лет назад.

Он помолчал, глядя через комнату на скульптуру.

– Возможно, Мелюма растолстела, покрылась морщинами и постарела, но эта моя каменная красавица навсегда останется молодой и прекрасной, даже когда все мы умрем и превратимся в прах.

Он откинулся на спинку стула и скрестил свои длинные ноги.

– Но ведь вы пришли сюда не для того, чтобы любоваться моими трофеями и безделушками. Кроме того, я слышу, что в ванной комнате течет вода.

– А может, огромное количество джина, – сказал я, прислушиваясь. – Ну так вот, я здесь потому... Кстати, Джиппи упомянул, что я частный детектив?

Моррейн кивнул.

У меня между тем появилось предчувствие, что я недолго буду пользоваться безраздельным вниманием Моррейна, так что следовало поторопиться. И начинать, наверное, надо с того, чтобы взять да и пересказать ему всю не слишком лестную для него информацию, которую собрал о нем, пока добирался сюда. Потом задать несколько вопросов и послушать, что он на них ответит.

Это самое я и сделал, начав с того, что меня наняла Одри, и завершив беседой, которую только что имел с Баннерсом. Нет нужды уточнять, что я не стал повторять свои замечания, относящиеся ко времени рождения, йогам и прочей экзотике.

Когда я закончил, Моррейн помолчал несколько секунд, и объявил:

– Я и гроша не дам за то, что говорит Трапмэн. Там есть нефть. И не пятнадцать – двадцать баррелей в день. А пятьсот, если не больше...

– А этот ваш прибор, Дев... Если я правильно понимаю, он показывает не только есть или нет тут нефть, но и ее количество?

– Да, в определенных пределах.

Он пробежал рукой по своим черным волосам.

– Я совершенно точно могу определить наличие углеводородов – в объеме, достаточном, чтобы оправдать бурение. И могу определить, сколько будет давать в день та или иная скважина. Погрешность при этом – плюс-минус двадцать процентов. А теперь очевидно, что выработка из скважины уменьшается постепенно в соответствии с математической формулой и стоимостью продукции. Но на нее могут влиять и другие факторы. Они могут широко варьироваться. Это же так ясно! Вы понимаете меня, Шелл?

– Кажется, понимаю, – ответил я не очень уверенно. – Но не понимаю, к чему вы клоните.

– О'кей. Предположим, я осматриваю участок и прихожу к заключению, что нефть есть, и скважина, если ее пробурить на оптимальную глубину, должна давать сто двадцать баррелей в день. При этом добыча будет уменьшаться, скажем, на пять процентов в год в течение первых десяти лет ее работы. Это будет означать, что за десять лет... объем добытой нефти будет равен... трем-пяти-единице-трем-восьми-пяти-точка-плюс... то есть тремстам пятидесяти одной тысяче тремстам восьмидесяти пяти баррелям, а может, и четыремстам тысячам двумстам шестидесяти трем, но скорее где-то посередине между этими пределами.

Какое-то время я молчал, воздерживаясь от замечаний. Потом сказал:

– В это немножко трудно поверить, Дев, даже больше чем немножко. Не только в эти последние цифры. А в то, что я слышал, будто вы можете установить с абсолютной точностью, как вы это называете, присутствие углеводородов.

– Я это делаю, – проговорил он спокойно. – По крайней мере двадцать моих скважин функционируют успешно. И это только за последний год. Пять из них бурила компания "Трапмэн Ойл энд Гэз", уже после эпопеи с Джиппи. Но пока мало кто верит в мой прибор, только я сам и еще несколько человек. Пусть так. Но, вот увидите, Шелл, скоро все изменится.

Я улыбнулся:

– Возможно, так и будет. Но звучит фантастично. Двадцать скважин только за последний год? Да? И никаких проколов?

– Ну, пару раз прокололся. И до сих пор не знаю, в чем там дело. Иногда такое случается. Я над этим работаю.

– Отлично. Я тоже сейчас работаю над одним делом. Но хвастаться нечем. А вот ваши достижения потрясают воображение. И как вам удается держать в голове все эти даты, факты и цифры: икс баррелей в такое-то время по игрек долларов и так далее...

– Вы имеете в виду цифры, которые я вам назвал? Ну, сами данные я просто с потолка взял – для наглядности. Но я ведь не вызубрил их и все расчеты вчера или в прошлом месяце, чтобы при случае покрасоваться перед вами. – Он улыбнулся. – Я думаю, вы имели в виду как раз это?

– Верно.

– Иногда я забываю, что мое математическое мышление большинству людей кажется чем-то странным, даже противоестественным. А для меня оно обычное дело.

Он переменил позу, скрестив ноги по-новому, и продолжал:

– Когда я был ребенком, все думали, что из меня выйдет гений по ! части цифр, эдакий математический супермаг. Я оперировал шестизначными числами: в уме умножал, делил, вычитал, складывал, а также извлекал квадратные корни – и все это с невероятной скоростью и точностью. Простите за нескромность, но так было. Кстати, я все еще способен это проделывать.

– Вы хотите сказать, что в том примере вы все считали в уме прямо на моих глазах? Что, начиная со ста двадцати баррелей в день, эта продукция может снижаться на пять процентов в год в течение неизвестно какого числа лет, и если все это сложить, то получается... Именно это вы хотели сказать?

– Это была математическая модель процесса. В жизни так, конечно же, не бывает. Не бывает, что в каждый из трехсот шестидесяти пяти дней вы добываете стабильно одинаковое количество нефти, и вдруг на триста шестьдесят шестой день – ровно на пять процентов меньше. Но я должен был изобразить это именно таким образом, а иначе вы бы не поняли. И так я рассчитал.

– Черт знает что вы говорите!

– Ничего подобного. В первый год сто двадцать баррелей в день, во второй – сто четырнадцать, в третий – один-ноль-восемь-точка-три, на десятый – семь-пять-точка-шесть-три. То есть добыча снижается к этому времени до семидесяти пяти баррелей в день.

– Дев, я девять раз из десяти ошибаюсь, когда начинаю складывать или вычитать. Поэтому не пытайтесь доказать мне...

– Да, вы, возможно, ошибаетесь, Шелл. Но я это делаю автоматически и всегда правильно. Я вовсе не вижу цифры на той доске, которая помещается у меня в мозгу. Я просто ставлю себе задачу и тут же получаю ответ. Я не учился этому. Я просто умею это. И всегда умел, сколько себя помню. Что сейчас помогает мне в интерпретации показаний моего холаселектора. Но об этом нет смысла говорить.

– Дев, вы кажетесь мне славным малым, но, черт возьми, если вы собираетесь морочить мне голову своими...

– Давайте возьмем другой пример. Давайте будем исходить из того, что в первый год скважина дает пятьсот пятьдесят баррелей в день, но постепенно добыча снижается на четыре процента во второй год эксплуатации скважины и на пятьдесят в одиннадцатый и последующие два года...

И Моррейн снова, как ни в чем не бывало, стал сыпать математическими выкладками, еще более сложными, чем те, что он выплеснул на меня в первый раз, оперируя цифрами, которые он называл дневной выработкой то в конце тринадцатого года эксплуатации, то в начале пятнадцатого – при условии, что тем временем на скважине проводится то, что называется "посреднической" работой. При этом он бойко переводил разговор с баррелей на тонны, с тонн на доллары, приводя цены за баррель сырой нефти разного качества, головоломной цифрой, которая, по его мнению, означала величину общей добычи и общего дохода, получаемых за пятнадцать лет.

– Дев, – сказан я тупо. – Как мне в этом разобраться? Я предоставляю это вам. Раз вы способны все это произнести и не сломать себе зубы. Но все-таки это не...

Без малейшего колебания он промолвил:

– Сто двадцать девять тысяч семьсот девяносто два.