Истребители

После этой беседы я вернулся в расположение дивизии с ясным планом действий. Не теряя времени, мы изучили с летно-техническим составом общий характер предстоящих задач 4-й воздушной армии, усилили штурманскую подготовку по освоению нового района боевых действий, привели в порядок самолеты, требовавшие ремонта, полностью завершили летную подготовку молодого пополнения.

Прошло несколько дней. Я был снова вызван к генерал-полковнику авиации К. А, Вершинину, который дал [257] указание о перебазировании полков на передовые аэродромы фронта. В тот момент, когда я записывал его указания, вошел связист и передал Вершинину телеграмму. Командующий прочитал ее и помрачнел. Потом, стукнув в сердцах кулаком по столу, бросил:

— Сейчас на всем фронте нет никого свирепее, чем Хрюкин. Он у кого хочешь отберет любое соединение. — Константин Андреевич посмотрел на меня и как-то устало сообщил: — Ваша дивизия передается в состав 1-й воздушной армии 3-го Белорусского фронта. Ну, до свидания, — сказал он, зачитав телеграмму вслух. — Желаю успеха. Наверное, это распоряжение уже имеется и у вас в штабе дивизии.

Так, практически не начавшись, закончилось наше пребывание в составе 4-й воздушной армии 2-го Белорусского фронта.

В штабе дивизии меня ждали две телеграммы. Одна — вроде бы прощальная, от генерала К. А. Вершинина с благодарностью личному составу соединения за высокую выучку и пожеланием ему новых боевых успехов. Другая, покороче, — от командующего 1-й воздушной армией генерал-полковника авиации Тимофея Тимофеевича Хрюкина. Ссылаясь на вышестоящие инстанции, он приказывал полкам 240-й истребительной авиационной дивизии перебазироваться на передовые аэродромы 3-го Белорусского фронта.

«Багратион»

К 10 июня мы закончили перебазирование на передовые аэродромы 1-й воздушной армии и приступили к изучению района предстоящих боевых действий. Началась тщательная, всесторонняя подготовка к Белорусской операции, настолько продуманная и целенаправленная, какой я на четырех фронтах, где уже довелось воевать, еще не видел.

На 1944 год Коммунистическая партия и Советское правительство ставили перед Вооруженными Силами крупные военно-политические задачи: изгнать фашистских захватчиков с нашей земли, приступить к освобождению народов Польши, Чехословакии и других стран Европы. Предусматривалось наступление на всем советско-германском фронте протяженностью свыше четырех тысяч километров. А главный удар планировалось нанести [258] в его центральной части — в Белоруссии. Войскам 3-го Белорусского фронта, в составе которых находилась 1-я воздушная армия, ставилась задача во взаимодействии с 1-м Прибалтийским фронтом разгромить витебско-оршанскую группировку противника и выйти на реку Березина.

Воздушная обстановка в полосе фронтов, наступавших на Белоруссию, была на этот раз неблагоприятной для противника. Наша авиация господствовала в воздухе. Мы имели значительное количественное и качественное превосходство над врагом. Группу немецких армий «Центр» поддерживали авиасоединения 6-го воздушного флота, в составе которого было 1342 самолета{12}. У нас в составе ВВС четырех фронтов после их усиления одиннадцатью корпусами и пятью авиационными дивизиями действовало свыше 5300 самолетов. Против 3-го Белорусского фронта противник имел 320 самолетов (180 бомбардировщиков, 80 истребителей, 30 разведчиков, остальное — самолеты связи и корректировщики), тогда как в составе 1-й воздушной армии насчитывалось более 2000 самолетов. 1-я ВА имела превосходство в самолетах в 7,7 раза{13}, Впервые за всю войну мы начинали крупную операцию с таким большим превосходством сил авиации. Это, конечно, радовало, но не должно было и расхолаживать командиров, летчиков, чтобы уберечь их от неоправданных потерь.

Чтобы с максимальной эффективностью и отдачей использовать такую массу боевых самолетов, требовалось во многом принципиально по-новому осмыслить масштаб стоящих перед нами задач и особо тщательно организовать взаимодействие с наземными войсками. При этом, как никогда раньше, повышалась роль средств управления и связи во всех без исключения звеньях. Тут, конечно, многое зависело от организаторских способностей и таланта военачальников.

К таким людям, вне всякого сомнения, принадлежал командующий 1-й воздушной армией генерал-полковник авиации Тимофей Тимофеевич Хрюкин. Он имел широкий оперативно-тактический кругозор и огромный боевой опыт. Меня не раз поражала безупречная логика мышления командующего и его способность быстро принимать [259] единственно правильное решение в самой сложной обстановке. За свою долгую жизнь в авиации я встречал немного авиационных военачальников высокого ранга, которых бы природа одарила так же щедро, как Т. Т. Хрюкина. В 1944 году ему было всего 34 года, по моим теперешним представлениям — совсем еще молодой человек! Но за его плечами уже были войны в Испании и в Китае, советско-финляндская война, Сталинградская битва, Донбасс и Крым... Тридцатичетырехлетний командарм обладал редкой проницательностью, безошибочно оценивал людей по их природным данным и деловым качествам. В отношении к подчиненным генерал Хрюкин был корректен, справедлив, но строг. За допущенные ошибки и просчеты, за проявленные слабости порой взыскивал сурово, но при всем том, пожалуй, больше всего на свете ценил и любил летчиков, из которых — без всякого преувеличения! — сотни знал в лицо и помнил пофамильно.

Попав в состав 1-й воздушной армии, я сразу ощутил тот напряженный деловой ритм жизни, который диктовался штабом армии и лично контролировался командующим. Особое внимание при подготовке операции уделялось системе управления авиацией на линии фронта, где располагались КП воздушной армии и ВПУ на каждом операционном направлении. Досконально изучался противостоящий противник — не только его ВВС, но и наземные войска, система обороны переднего края и основных опорных узлов. Особое внимание уделялось изучению районов базирования вражеской авиации. Тщательно отрабатывались вопросы взаимодействия истребителей, бомбардировщиков и штурмовиков. В свою очередь, очень важное значение приобретали вопросы слаженности действий всех видов авиации и наземных войск. Вся эта работа была развернута в таких масштабах, о которых раньше можно было только мечтать.

Наша дивизия должна была действовать в направлении Орша, Борисов, Минск. В предстоящем наступлении войск 3-го Белорусского фронта оно было главным. Мы выехали в полосу 11-й гвардейской армии генерал-лейтенанта К. Н. Галицкого. Вместе с нами были представители штурмовой авиадивизии, действия которой нам предстояло обеспечивать.

В четырех-пяти километрах от линии фронта все авиаторы были переодеты в красноармейскую форму, после чего нас доставили во вторую траншею первой полосы обороны. Отсюда хорошо просматривался противолежащий [260] участок переднего края обороны гитлеровцев. Особенно важным было такое ознакомление для штурмовиков, которые заранее могли присмотреться к конкретным целям. Нашим провожатым был пехотный офицер, который на своем участке прекрасно знал противника и систему его обороны. Перед тем как провести нас в траншею, он представился мне как старшему по званию:

— Макарченков Константин Иванович.

Этот человек произвел на меня тогда очень хорошее впечатление, держался скромно, но чувствовал себя уверенно и в обстановке разбирался досконально. Оба мы в тот момент еще ничего не знали о том, что в будущем нам суждено встречаться не раз при самых неожиданных обстоятельствах и что фронтовая судьба в конце концов пожизненно свяжет нас общими переживаниями — меня, летчика, и его, общевойскового командира.

Говоря о подготовке дивизии к предстоящей операции, следует отдать должное четкой работе связистов, оценить их огромный вклад в боевые достижения дивизии, и не только в Белорусской операции. Известно, что без надежной связи нет управления, а без управления невозможен успех боевых действий. Но теперь, когда управление стало более разветвленным и гибким, успех любой операции в большей мере, чем когда-либо, зависел от постоянной и надежной связи различных видов и родов войск, от возможности быстро получать и переосмысливать обширную информацию. А ведь поначалу у нас со связью было не все ладно. Это чувствовалось еще на Ленинградском фронте. Тогда я вскоре убедился, что начальник связи дивизии майор Л. М. Юмин не обладает необходимыми организаторскими способностями и настойчивостью. То ему, по его докладам, не давали каналов связи, то таких каналов не было вообще, то дали, да плохой, то аппаратура была старая... Все объяснения выглядели как будто убедительно, тем не менее никто не утешался этим, поскольку не был уверен, что в нужный момент связь не подведет. Выручало то, что мы действовали в условиях стабильного фронта, где была развитая и налаженная система связи, а менять аэродромы нам практически не приходилось. Впоследствии, приглядевшись к начальнику связи, я понял, что причиной всего во многом является его беспомощность и безволие. Все это откровенно обнажилось в условиях Калининского фронта, когда в ходе наступления на Духовщину и Невель нам приходилось менять места базирования, и положение со [261] связью сразу оказалось узким местом. Пришлось просить командующего и начальника штаба 3-й воздушной армии подобрать нам более подготовленного начальника связи. К концу Невельской операции к нам прибыл на эту должность капитан Петр Петрович Волохов, и с тех пор до самого конца войны никаких затруднений с этим вопросом не возникало. С теми же людьми, с теми же техническими средствами Волохов просто творил чудеса. У меня гора свалилась с плеч. Даже, представьте себе, работа начальников штаба и оперативного отдела стала при этом выглядеть солидней и весомей, чем раньше.