Необитаемый город

— Майкл, я ведь вас предупреждал. — Ванек трет лоб похожими на сардельки пальцами. — Разве не говорил, когда вы начали пропускать сеансы: отказ от терапии или приема лекарств может привести к усугублению симптомов?

— У вас есть мобильник?

Он вздыхает:

— Знаете же, что, встречаясь с вами, я никогда не беру мобильник. И насколько понимаю, ваше непримиримое отношение к электронике приобрело новые и весьма любопытные измерения. Расскажите мне об этих безликих.

— Врачи думают, что я их убил. Они считают, что я и есть этот… Хоккеист.

Ванек поднимает брови:

— С чего вы взяли?

Открываю рот, но ничего не говорю. Обещал ведь репортерше, что буду молчать. Пожимаю плечами:

— Это… так очевидно.

— Что ж, — соглашается Ванек, — это избавляет меня от необходимости смягчать то, что я собираюсь вам сообщить. Если мы хотим решить эту проблему, то, полагаю, вы должны мне сказать, где провели последние две недели. Несколько дней назад убийца прикончил охранника в промышленном районе. Было бы неплохо, если бы вы смогли доказать, что находились в другом месте.

— Прятался. — О врачебном такте Ванека говорить, судя по всему, не приходится, но вот умом он не обделен и вполне способен разглядеть правду. — Вы должны увезти меня отсюда. Мы можем поговорить обо всем в вашем кабинете или где сочтете нужным. Только не здесь.

— Я приехал не для того, чтобы вас увезти, — говорит он, пристально глядя на меня, — а для того, чтобы координировать ваш перевод в психиатрическую лечебницу города Пауэлла. Доктор Сардинья рекомендует повышенные меры безопасности, интенсивную терапию и нейролептики.

— Нейро…

— Лекарственные средства против психозов, — поясняет Ванек. — Майкл, вы теперь не просто буйный пациент, а буйный шизофреник. Не слишком хорошая комбинация в глазах представителей медицинской и правоохранительной систем.

— Я не сумасшедший.

— Мы предпочитаем термин «душевнобольной».

— Раздвоения личности у меня нет.

Ванек смеется — хриплый звук, похожий на лай.

— Черт бы драл того, кто запустил это ошибочное представление. Шизофрения не имеет ничего общего с раздвоением личности. Этот диагноз означает, что мозг реагирует на возбудители, которых не существует. У вас слуховые и зрительные галлюцинации вроде безликих, вы верите во всякие немыслимые вещи, как этот идиотский план преследования, — ничего подобного не существует.

Пытаюсь сесть, но ремни позволяют лишь слегка приподняться.

— Я не сумасшедший, — произношу скороговоркой. — И не параноик.

— Майкл, — говорит он, глядя на меня поверх очков, — вы были параноиком всю жизнь. Это вполне оправданная реакция для человека, похищенного еще до рождения, но «оправданная» и «здоровая» — понятия очень разные.

— Это не имеет никакого отношения к моей матери! — Затронутая врачом тема вызывает во мне прилив злости. — Послушайте, вы должны мне верить. Безликие — это реальность. Здесь вчера был один из них. Я его видел.

— Разумеется, — соглашается Ванек, — об этом я и говорю: вы видите вымышленные вещи, но мозг воспринимает их как реальность. Это называется галлюцинацией.

— Он был настоящий, — настаиваю я. Как сделать, чтобы Ванек мне поверил? — Такой же настоящий, как эта стена, этот стул. Он был такой же настоящий, как вы или я.

— Реальность… — Ванек хмурится. Он подается вперед, обводит рукой палату. — А вы думайте об этом так: человеческий мозг не имеет прямой связи с реальностью — ни ваш, ни мой и ничей другой. Мы воспринимаем окружающее через органы чувств — глаза, уши и прочее. Потом информация поступает в мозг. Тот, в свою очередь, получает ее и трансформирует, чтобы создать картину, максимально приближенную к реальности. Для большинства из нас это работает, но шизофрения разрушает систему — сигнал от органов восприятия на пути в мозг искажается. Когда мозг формирует картину реальности, в ней появляется много ложной информации. Некоторые люди слышат голоса, другие видят лица, или цвета, или что-то иное. Проще говоря, реальность, как ее воспринимаете вы, отличается от объективной реальности.

— Это смешно. Ничего такого мой мозг не делает.

— Любой мозг так работает. Что, по-вашему, представляет собой сон? Ложная реальность, создаваемая мозгом из тех возбудителей, что он запомнил, а где необходимо заполнить пробелы, он прибегает к экстраполяции. Разница, конечно, состоит в том, что сон обычно вещь здоровая, а галлюцинация — нет.

Качаю головой. Мало того что я в ловушке, мне еще и не верят, подвергают исследованиям и бог его знает что еще делают. Шансы на побег становятся призрачнее с каждым словом Ванека.

— То есть… — Аргументы закончились. — Это глупо, несправедливо и… противозаконно! — Приподнимаю связанные руки. — Нельзя объявить меня сумасшедшим только потому, что я вижу вещи, которых не видите вы. А как быть… как быть с Богом? Разве можно запереть человека в психушку за то, что он верит в Бога? Вы его никогда не видели, потому он тоже галлюцинация?

— Вот в такие минуты я жалею об отсутствии помощника, который умел бы объяснять вещи доходчиво, — вздыхает Ванек. — У меня на это не хватает терпения.

— Конечно не хватает. Иначе вы бы не перепрыгнули с «Майкл говорит странные вещи» на «Майкл — психопат, страдающий галлюцинациями».

— Это не мой диагноз. — Он закрывает глаза и снова трет лоб. — Доктора Сардиньи.

— Врача, которого я ударил? Вроде я ему нос сломал. Неудивительно, что он хочет упечь меня в психушку.

— Спасибо, что вернулись к тому, с чего я начал этот разговор десять минут назад.

— И его диагноз не кажется вам подозрительным?

— Майкл, послушайте, дело не в том, что вы говорите странные вещи. Галлюцинации и иллюзии — это самые очевидные симптомы шизофрении, но не самые главные. Главное — то, что составляет самую суть болезни, — депрессии. Вы страдаете ими уже много лет, и «неупорядоченный образ жизни» — это иной способ сказать… описать то, как вы жили последние полгода: опустились, бродите бог знает где, делаете странные вещи, например носите в карманах ручки от кранов…

— Ничего подобного я не делал.

Он показывает мне металлический рычажок — штуковину от раковины. Тут же опознаю ее, хотя и понятия не имею, откуда она взялась.

— Ее нашли в вашем кармане, но, как я полагаю, ничего такого уж страшного в этом нет. Пройдем по всему списку? — Он начинает загибать пальцы. — Вы перестали приходить на сеансы, бросили работу, а когда вас нашли — жили под виадуком. И еще не брились месяцами, не мылись неделями и, по сообщению полиции, несколько дней мочились в штаны.

— Меня преследовали, — говорю я, скрежеща зубами. — Мы пытались выбраться из города, и иногда… иногда, если ты прячешься от плохих ребят, приходится идти на жертвы. Что еще мог я сделать?

— Откуда такая уверенность, что вы прятались? Вы вообще помните, где были? Или почему именно там?

Молча смотрю на него, отчаянно пытаясь вспомнить хоть что-нибудь о двух последних неделях, но всплывают только какие-то обрывки — бессмысленные, словно в калейдоскопе, картинки, звуки, запахи, которые никак не удается соединить. Будто смотришь на мир через очки, разбитые и заляпанные грязью.

Он вздыхает:

— У вас не было ни денег, ни документов. Единственное, что у вас нашли, так это ручку от крана.

— Вспомнил! — кричу я вдруг, потрясенный собственной бурной реакцией. Во мне закипает возбуждение — пришло первое воспоминание о потерянных неделях. — Из памяти стерлось почти все, но про эту ручку помню! Я защищался.

— Вам повезло, что вы не ударили ею полицейского, — это грозило бы куда большими неприятностями.

— Все не так, — объясняю я. — Мне нужно было выключить горячую воду. Безликие выследили меня, но добраться, как обычно, через подслушивающую аппаратуру не смогли. Потому наполнили нагреватель цианидом. Я снял ручку, чтобы нельзя было включить горячую воду.

Ванек смотрит на меня, его короткие пальцы сцеплены на округлой груди.