Страница 126 из 180
Вскоре пиеса была сыграна в Версале. Там зрители не стеснялись веселиться вовсю, и те, кто считал для себя неприличным смеяться на ее представлениях в Париже, в Версале были вынуждены смеяться, чтобы соблюсти приличия.
Они согрешили бы против истины, если бы упрекнули меня в том, что я утомил их слух судебными кляузами. Язык ябеды чужд мне более чем кому бы то ни было, и я заимствовал из него лишь несколько варварских словечек, усвоенных мною во время одного процесса,[133] в котором ни я сам, ни мои судьи так и не смогли толком разобраться. Если я чего-нибудь и опасаюсь, то лишь одного: как бы серьезные люди не сочли озорством изображение суда над собакой и чудачеств судьи. Но в конце концов я перевожу Аристофана, а ведь он имел дело с довольно требовательной публикой: афиняне-то уж хорошо знали, что такое аттическая соль, и когда что-нибудь вызывало их смех, то это, конечно, не были просто глупые шутки.
Я придерживаюсь того мнения, что Аристофан поступал правильно, выходя в своих пиесах за пределы правдоподобия. Надо полагать, что судьи Ареопага[134] были бы недовольны, если бы он списал прямо с натуры их алчность, увертки их писцов и хвастливую болтовню адвокатов. Было уместно несколько сгустить краски в изображении действующих лиц, чтобы судьям было труднее себя узнать. Публика умела разглядеть истинное сквозь смешное, и я уверен, что лучше предоставить свободу безудержному красноречию двух ораторов в деле по обвинению собаки, чем посадить на скамью подсудимых настоящего преступника и занимать зрителей судьбой человека.
Во всяком случае, могу заметить, что, как оказалось, наш век — не более хмурого нрава, чем век Аристофана, и если целью моей комедии было посмешить людей, то никогда еще комедия лучше не достигала цели.
Я отнюдь не жду для себя больших похвал за то, что довольно долго веселил публику, но вменяю себе в некоторую заслугу, что мне удалось сделать это, нимало не прибегая к грязным намекам и недостойному зубоскальству, которыми теперь без стеснения пользуется большинство наших писателей, заставивших театр вновь опуститься до той пошлости, откуда его извлекли более щепетильные авторы.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Данден, судья.[135]
Леандр, его сын.
Шикано, купец.
Изабелла, его дочь.
Графиня де Пенбеш.[136]
Пти Жан, швейцар у Дандена.
Интиме, секретарь Дандена.
Суфлер.
Действие происходит в одном из городов нижней Нормандии.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Пти Жан
(Ложится на землю перед домом.)
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Интиме
Пти Жан
Интиме
Пти Жан
Интиме
Пти Жан
Интиме
133
...во время одного процесса… — Видимо, это намек на тяжбу самого Расина из-за церковного бенефиция Эпинэ в 1667 году.
134
Ареопаг — высшее афинское судилище; в переносном смысле означает любое авторитетное, беспристрастное в своих решениях собрание.
135
Данден — это имя носит в книге «Пантагрюэль» Франсуа Рабле один из судейских чиновников. Имя Шикано — также заимствовано у Рабле: автор «Пантагрюэля» называет «шикану» приставов в суде. Имя Интиме взято из средневекового судейского лексикона: так называли в суде защитника.
136
Графиня де Пенбеш. — Старинные комментаторы сообщают, что актриса, игравшая графиню де Пенбеш, появлялась на сцене в платье цвета увядшей розы и с маской, висящей на ухе; по этим приметам зрители безошибочно угадывали, что этот персонаж «Сутяг» — сатира на известную во времена Расина любительницу тяжб графиню де Криссе. Гротескные портреты Графини, Дандена, Пти Жана, Шикано — свидетельство того, что Расин довольно смело выходил за рамки «правильной» классицистской комедии, используя в «Сутягах» приемы аристофановой сатиры.
137
Амьен — город на севере Франции, древняя столица провинции Пикардия.