Отступник

Покойная Карина очень редко его целовала, (а уж так, как эта женщина — вообще никогда), в минуты близости жена была скованной (может быть, стеснялась своей юной неопытности), и, хотя вроде бы не пряталась явно, однако избегала мужа. Впрочем, Олег тоже мгновенно забывал о ней, стоило только выйти за дверь, ведь жизнь воина требовала суровой сосредоточенности и полной самоотдачи, а сейчас он впервые задал себе вопрос: может быть, Карина любила кого-то другого? Теперь уже не узнаешь... Юноша будто смотрел

на

себя со стороны — что смог дать он своей жене? Неуклюжее безрадостное супружество, беременность и смерть... Но погибни он в бою, его юной вдове через пару месяцев нашли бы другого мужа. Стала бы она хоть когда-нибудь вспоминать о первом, сравнивать с новым? А вот теперь она умерла, и не прошло еще и недели, как он сравнивает Карину, но не с новой женой, а со шлюхой...

Олег наклонился, обхватил Алёну Третью за плечи, резко поднял и отстранился. Женщина посмотрела с недоумением.

―

Что такое, милый? — спросила она то ли обиженно, то ли растерянно. — Я тебе не нравлюсь?

―

Не нравишься.

―

Я, по-твоему, некрасивая? — обида и растерянность исчезли из голоса путаны, но появилась неприкрытая озабоченность.

―

Нет, ты красивая, — юноша сел на топчан.

―

Тогда в чем дело? — Алёна Третья снова говорила мягко, ровно и убаюкивающе. —Я сделала что-то неправильно?

―

Просто я тебя не хочу... — злясь на себя, Олег отвернул голову, чтобы не пересечься с ней взглядом.

Дом Алён был запретно-манящим местом, мальчишкой он столько раз представлял себе, как приходит сюда, и вот сейчас, когда это случилось, ничего кроме досады не было.

―

Бедный мой мальчик, — Алёна Третья села Олегу на колени, провела рукой по коротким волосам и поцеловала в лоб, — тебя что-то тревожит, мой отважный воин? Расскажи мне, расскажи все, что у тебя на душе. Расскажи не таясь, я смогу принять всю твою боль, всю без остатка...

Олег внезапно вскочил, отчего Алёна Третья свалилась на пол. Он поднял кулак, лицо его исказила гримаса ярости.

―

Как, ты, тупая телка, — зашипел он точно раненная в самое сердце азовская гидра, — можешь принять всю мою боль, если ее не смогли поглотитьдаже священные воды Миуса!

Сейчас он очень хотел ее ударить... Со всего размаха, не щадя кулака... Чтобы она завизжала, как сучка, которую ошпарили кипятком, чтобы она взвыла... Может, хоть так удалось бы сорвать на ком-то свое смятение, которое лишало жизнь привычной жесткой четкости, вырваться из замкнутого круга, где обязанность замыкается на почетном праве, а почетное право — на обязанности. Но, конечно же, шлюшка была тут совершенно ни при чем, она делала то, что должна была делать, старалась угодить, и бить ее не было никакого смысла.

Алёна Третья испуганно глядела на взбешенного парня, который, подняв кулак, разбрызгивая слюну, испускал гортанно-шипящие звуки. А потом он вдруг опустился на топчан, обнял голову руками и в таком положении замер. Путана поднялась, потерла ушибленную голень, подумав, что завтра там будет огромный синяк, подобрала с пола халат и накинула на плечи.

―

Ты прав, воин, — больше она не улыбалась, голос ее стал глухим, а взгляд колючим. — Я всего лишь тупая шлюха. И никогда чужую боль я не принимала как свою. Я умею принимать в себя только чужое семя. Но твой друг заплатил за эту ночь, и я обязана тебя развлекать. Я не смогла разрядить твою плоть, я не сумела облегчить твою душу... что же остается делать? Скажи мне!

Олег вскинул голову, взглянул на путану затравленно, с отчаянием.

―

Сколько ты родила детей? — вдруг спросил он.

Олег протянул руку и коснулся ее живота. Алёна Третья непонимающе качнула головой, потом сделала шаг назад.

―

Троих, — голос женщины дрогнул. — Двух мальчиков и одну девочку.

―

И все здоровы, без отклонений?

―

Да... то есть, нет, — сказала Алёна. — Младший умер в трехмесячном возрасте, но двое других здоровы.

Олег притянул женщину к себе, поцеловал кожу живота, где ее избороздили тонкие линии растяжек, и тихо, почти одними только губами прошептал:

―

Счастливая ты...

Странная горечь подступила к горлу Алёны. Она опустилась на топчан, прижалась к юноше, обняла его и долго-долго почти по-матерински гладила по коротко остриженному затылку. Может быть, прошло полчаса, а может быть, и целый час, Олег потерял счет времени, он не ощущал рук женщины, будто ее и вовсе не было здесь. Он смотрел невидящим взором в один из темных углов маленькой душной комнатки, словно сейчас сидел не на жестком топчане, а стоял на возвышенности и созерцал безмятежность Миуса.

―

Я ничем не могу тебе помочь, — сказала наконец Алёна, поднимаясь. — Я не ведаю ответов на твои вопросы, я не знаю лекарств от ран на твоем сердце. Я просто тупая шлюха. Но, может, это даст тебе какое-то облегчение.

Подойдя к столику, гетера достала из-под него бутылку странного вида, оплетенную трубками. Откуда-то в ее руках появилась мелкая сеточка, на которую она бросила щепотку сухих листьев из свертка, полученного от Алёны Первой.

―

Что это? — спросил Олег.

―

То, что дает отдых от обид, — женщина взяла одну из свечей, поднесла к горлышку бутылки, обхватила губами трубку. Послышались булькающие глухие звуки, в воздухе разнесся необычный, немного терпкий запах горелого. — Вдыхай в себя.

Алёна протянула бутылку Олегу, и когда он вдохнул дым, горло зажглось неистовым пламенем, будто в него заползла целая сотня жгучих многоножек.

―

Держи дым в себе, как можно дольше, — тихо произнесла Алёна, откинув голову.

Олег пытался делать так, как подсказывала ему путана, но не выдержал и надрывно раскашлялся.

―

Ничего, — Алёна забрала бутылку, затянулась, выдохнула, потом снова отдала ее юноше. — Пробуй еще...

Олег заглотнул новую порцию дыма.

Алёна, склонив голову набок, вяло улыбнулась, погладила виски юноши.

Вскоре вся трава выгорела, и они просто сидели — расслабленные, отрешенные, улыбающиеся, бездумно глядя в темноту.

Олег проснулся оттого, что упал с топчана на пол. Алёна Третья мирно посапывала возле стенки. Было еще темно, но рассвет неотвратимо приближался. Он чувствовал, как кровавое солнце мчится на всех парах, чтобы в триллионный раз взойти над горизонтом и увидеть среди прочего, как отец задушит беспомощного ребенка.

«Нет, нет, не в этот раз... — бормотал Олег, быстро одеваясь и стараясь не задеть что-нибудь. — Я этого не сделаю, и никто этого не сделает».

Как молния пронесся он по темным коридорам, расположение которых непостижимым образом отпечаталось в памяти, и выскочил на улицу. Ночной воздух ударил в нос пронзительной свежестью, но легче не стало, наоборот, юношу стошнило: вчерашнее вино, шашлыки, салат, все то, что считалось деликатесом, спустя несколько часов вдруг оказалось ядом более страшным, чем радиоактивные воды Азовского моря. «Единственный выход — бежать. Забрать дочь и исчезнуть, будто нас здесь никогда и не было... Бежать! Но куда?..» — спросил он себя, вытираясь рукавом.

На ум пришел вчерашний разговор с Артуром. Таганрог! Там, в заброшенном городе вроде бы живут мутанты, выродки, твари, которых Лакедемонская Полития убивает в младенчестве. Да, он пойдет на восток в радиоактивный город, и найдет этих загадочных обитателей Таганрога. Он отдаст им на воспитание свою дочь, а потом будь что будет...

Олег побежал по безлюдным улицам к своему дому. Главное — успеть! До рассвета осталось совсем немного. А с первыми лучами солнца покинуть Лакедемон незаметно и думать нечего. Жаль, как жаль, что он потерял столько времени в кабаке, а потом у путан, а еще зачем-то сдал свою «Сайгу» на хранение в Арсенал. Сейчас бы забрать ее... Но это вызовет подозрение, поэтому придется довольствоваться шашкой. Заскочив в дом, Олег кликнул Лизу, старую рабыню, которую он арендовал у Общины, с того времени, как беременность жены перевалила за седьмой месяц. Старуха в ночной сорочке, заспанная, с распущенными космами седых волос, охая и часто моргая выскочила со свечкой навстречу хозяину.