Страница 38 из 43
Что касается «черствости», то в Лиле ее точно не было. Перечитайте ее письма не только к Маяковскому — к любому адресату, Осипу ли Брику, Катанянам ли, — поразитесь ласковости и приветливости интонации, чуткости и вниманию к подробностям жизни своего адресата. В письмах к Маяковскому и в рассказе о нем она часто копирует его стиль: «Производство разрослось. (Речь идет об окнах РОСТА. — И. Ч.)… Стали работать почти все сколько-нибудь советски настроенные художники. Запосещали иностранцы. Японцы через переводчика спрашивали, кто тут Маяковский, и почтительно смотрели снизу вверх» (стр. 53) В небольшой новелле о Ще-нике («Щен»), воспроизведенной в книге по первому изданию 1942 года, она находит забавные сравнения для Маяковского и подобранного им щенка: «Оба — большелапые, большеголовые. Оба носились, задрав хвост. Оба скулили жалобно, когда просили о чем-нибудь и не отставали до тех пор, пока не добьются своего. Иногда лаяли на первого встречного просто так, для красного словца.» Что касается языка их с Маяковским переписки, то это типичный домашний язык, со смешными, игровыми «детскими» словами — «собаков, кошков», «переносик», с ласковыми прозвищами — Воло-сит, Щенит, Щеник, с забавными рисуночными подписями — Маяковский в конце письма или записки рисовал щенка, она — «кису» (в книге опубликовано большое число ранее в России не публиковавшихся смешных и трогательных записок Маяковского к Лиле с его рисунками).
Еще одно неоценимое Лилино свидетельство — стихи, которые любил и знал наизусть Маяковский. Оказывается, дома поэт бесконечно читал чужие (sic!) стихи, и, судя по Лилиным выпискам (а она не поленилась вспомнить все цитированные Маяковским строчки), самый высокий «коэффициент цитирования» был у Пастернака, в которого Маяковский «был влюблен», у Ахматовой и у Саши Черного… Особенно он восхищался гениальным пастер-наковским «Марбургом». Если вспомнить, что и Маяковский в предреволюционные годы был кумиром Пастернака, то можно назвать их тогдашнюю приязнь друг к другу взаимной. Всем памятно более позднее высказывание Пастернака, что Маяковского стали вводить принудительно, как «картофель при Екатерине». Книга, о которой я пишу, содержит временной указатель, так что не составляет труда узнать, что в 1935 году Лиля Брик передает письмо Сталину «с просьбой о популяризации творчества Маяковского и увековечении его памяти». На письмо последовала известная резолюции, вернувшая поэта читателю, но и повлекшая за собой насаждение Маяковского сверху. Любопытно, что Виталий Примаков, через которого Лиля передала письмо Сталину, уже в 1936 году был арестован органами НКВД, а в 1937 — расстрелян вместе с Якиром, Тухачевским и другими крупными советскими военачальниками.
По тогдашним негласным порядкам вслед за мужем — «врагом народа» арестовывалась (и отправлялась в лагерь или уничтожалась) его жена. Но случилось чудо — Лилю Брик не арестовали и не уничтожили (как говорят, опять-таки благодаря вмешательству Сталина). А как близко стояла она от гибели, уже накрывшей ее своим крылом, гибели, которой не избежала героиня «Испанской баллады»:
И тогда решили гранды
Положить предел кощунству
Недостойному монарха.
Пробрались они в тот замок,
Где жила его еврейка,
И ее на возвышенье умертвили…
Не умертвили. Лиля Брик умерла сама и смерть себе выбрала тоже сама.
Ее самоубийство с помощью 11 таблеток нембутала рифмуется с выстрелом Маяковского. Пережив Маяковского на 48 лет, в конце долгого пути она прошла через те же «крестные муки». «Васик! Я боготворю тебя!!», обращенное к покидаемому, оставшемуся жить мужу, не такой ли это прощальный привет жизни, как крик Маяковского из предсмертной записки: «Лиля — люби меня».
В книге, которую я читала по-итальянски, некоторые куски Лилиных записок были опущены. Возможно, такая редактура была правомерна — пропущенные эпизоды необязательны, в них Лиля описывает незначащих знакомых из дореволюционных лет, пересказывает анекдоты, пикантные сплетни…Стоило ли воспроизводить этот текст в русском издании? И вот, читатель, я подумала, что стоило, ибо Лиля была всякая, в том числе злословящая, суетная, пустая. Что не мешало ей одновременно быть доброй, жалостливой и глубоко чувствующей. Искусство было той стихией, в которой она жила. В 1968 году она пишет в Париж чете Арагонов о только что увиденном фильме «Солярис»: «Все эти дни я под впечатлением этого фильма…К трем молодым ученым, проводящим опыты на одной из космических станций приходят умершие люди, о которых они непрестанно думают. Но это — фантомы, и от ученых этих зависит — уничтожить их, а самим нормально вернуться на землю или навсегда остаться в космосе вместе с ними.
Представляете себе, что приходит ко мне Володя — он и не он. Или Ося — он и не он. Я просто больна после этого фильма, таким возможным кажется этот бред» (стр. 302).
Многие ли из нас, смотря фильм Тарковского, восприняли его так лично, перенеся на себя его коллизию и испытав при этом боль? Не говорит ли это о масштабе личности и об удивительной восприимчивости к искусству? Думаю, не зря Лиля вспомнила этих двоих — Володю и Осю. Они, хоть и рано умершие, были ее неизменными, неуничтожимыми спутниками на протяжении всей жизни, продолжали пребывать в ее «космосе». Они же — Владимир Маяковский и Осип Брик, вместе с самой Лилей — стали главными героями этой книги, написанной талантливым и пристрастным свидетелем.
3. Владимир Маяковский и Лиля Брик: сходство несходного
С осторожностью принимаюсь за это эссе: уж больно щекотливая тема. Мне бы не хотелось уподобиться тем, кто пишет об этой паре в духе желтой прессы. В этом смысле особенно всегда доставалось Лиле. В годы моей юности (1970-е) ее усиленно бросали вниз головой с палубы их с Маяковским общего парохода, упорно старались исключить из биографии поэта. Получалось плохо. В своей статье о наконец-то опубликованных Лилиных воспоминаниях («Пристрастные рассказы, 2003) я писала, как школьницей спросила однажды у сотрудника музея Маяковского: кто эта женщина? Речь шла об обложке поэмы «Про это», на которой красовалось женское лицо с большими широко раскрытыми, даже слегка выпученными глазами. Но странное дело, экскурсовод, словно не слыша вопроса, отвернулся и отошел от меня подальше[249]. Даже поместив в витрине прижизненное издание поэмы Маяковского, музейщики, а вернее, музейное начальство боялось называть Лилю, идентифицировать ее с героиней любовных признаний поэта.
Чего боялось начальство?
Попробую угадать. Лиля не была официальной женой Маяковского, она была женой Осипа Брика, все трое жили в одной квартире. Караул! Безнравственность! Лиля была еврейкой. В 1950-1970-е годы евреи не пользовались доверием и любовью «партии и правительства», наоборот, в стране процветал антисемитизм, насаждаемый и поощряемый сверху. И наконец, старшая сестра Маяковского Людмила Владимировна, ставшая как раз в эти годы Лилиным врагом, стояла на страже приличий и камуфляжа в биографии брата[250].
Помню, в 1970-е фотографии Лили Брик бесплатно раздавали на туристических тропах Грузии, там же туристы могли получить портреты Татьяны Яковлевой. Ее имя тогда тоже было под запретом — как эмигрантки.
С того самого случая в музее меня мучило любопытство — хотелось побольше узнать об истории отношений Маяковского и его подвергавшейся остракизму подруги.
К нашему времени свидетельств собралось достаточно.
Особо отмечу исследования шведа Бенгта Янгфельдта, именно этого «варяга» недоставало маяковсковедению, чтобы заполнить некоторые ощутимые лакуны в биографии поэта и его музы[251]. В этом эссе мне бы хотелось задержать внимание читателей на некоторых не до конца проясненных вопросах, связанных с Владимиром Маяковским и Лилей Брик.
249
См. Ирина Чайковская. Пристрастный свидетель. Нева, № 8,2004.
250
Едва ли не единственным местом, где тогда висели портреты Лили Брик, был музей поэта в одной из московских школ, чей замечательный директор Семен Рувимович Богуславский шел наперекор тогдашнему тренду.
251
Бенгт Янгфельдт. Ставка — жизнь. Владимир Маяковский и его круг. Пер. со шведского Аси Лавруши и Бенгта Янгфельдта. КоЛибри, М., 2009.