Рассказы

— О повелитель, как может быть, чтобы земляне не слышали голоса своих богов?

Тархунд заговорил снова, но на этот раз так тихо, что король вообще ничего не разобрал. Глаза его наполнились слезами. Он спросил: «Верно ли то, что говорил Радус-Пижама — что на всех на них лежит проклятие?»

— Нет! — на этот раз ответ был быстрым, ясным и громким. — Те, что прокляты, творят зло. Земляне — нет. Прикажи Радус-Пижаме судить их по их делам.

— Слушаю, мой повелитель! — поняв, что аудиенция окончена, Питканас поднялся с пола и вышел из святилища. Радус-Пижама и Миллаванда в нетерпении ждали у входа. Король сказал:

— Бог объявил мне, что земляне не прокляты. Те, что прокляты, творят зло. Земляне — нет; они будут вести себя хорошо. Суди их по их делам. Таков приказ Тархунда мне, а мой — тебе! Пусть он будет слышен тебе всегда.

Оба жреца застыли от изумления. Однако повиновение королю было у них в крови (впрочем, как и повиновение Тархунду).

— Слушаю и повинуюсь, как слушаю и повинуюсь богу, — склонился Радус-Пижама. Миллаванда вторил ему.

Довольный собой Питканас начал спускаться по длинной лестнице Большого Дома Тархунда. Если бы он отдал этот приказ письменно, жрецы, возможно, и изыскали бы способ использовать его в своих целях. Теперь же его (и Тархунда) повеление будет звучать в ушах у обоих. Они больше не потревожат его по поводу землян.

Пленка с записью беседы Рамона Кастильо и столяра-краснодеревщика из Куссары закончилась. Экран монитора погас. Хельга Штайн сняла наушники и потерла уши.

— Еще один, — вздохнула она.

— Ты о чем? — Кастильо не успел снять наушники и потому не расслышал ее. — Извини. — он поспешно сорвал наушники.

— Ничего, — устало сказала Хельга, повернувшись к Мей-Лин. — Я правильно поняла — этот абориген в решающий момент обратился за советом к некоему божеству по имени Кадашман?

— Верно, — отозвалась лингвист. Взглянув на Рамона, она добавила: — Ты здорово освоил язык. Этот абориген без труда понимал тебя.

— Спасибо, — сказал он: от Мей-Лин не так просто было дождаться похвалы. Все же дело было прежде всего. — «Обратился» — самое верное определение. Он задал вопрос, получил ответ и поступил соответствующим образом. Посмотрите сами.

Кастильо собрался было перемотать пленку, но Хельга остановила его:

— Не трудись зря. Мы все наблюдали такое по дюжине раз. Глаза аборигенов на несколько секунд устремляются в пространство, потом эти ребята как бы приходят в себя и действуют. Вот только что это значит?

— Взгляд устремляется в пространство, — повторил Рамон. — Возможно, это верное описание, но мне кажется, что скорее они слушают.

— Что слушают? — вскинулась, побагровев, Хельга. — Если ты скажешь «бога», я вышибу тебе мозги этим самым стулом!

— Он привинчен к полу.

— Ах! — Хельга выпалила какую-то фразу (явно не на латыни) и пулей вылетела из лаборатории.

— Не дразни ты ее, Рамон, — тихо сказала Мей-Лин. Ее обычно спокойное лицо казалось печальным.

— Я и не собирался, — ответил антрополог, все еще не пришедший в себя после взрыва Хельгиных эмоций. — Просто у меня очень практический склад ума. Я только хотел предложить ей, раз уж она собиралась меня ударить, воспользоваться тем стулом, что я купил.

Мей-Лин выдавила из себя подобие улыбки.

— По крайней мере теперь у тебя и у Сибил есть стулья и прочие артефакты, которые вы можете изучать на здоровье. А все, что можем делать мы с Хельгой, — это исследовать матрицы поведения, а насколько я могу видеть, они здесь лишены всякой логики.

— Нельзя ожидать, что инопланетяне будут мыслить так же, как мы.

— Избавь меня от тавтологий, — огрызнулась лингвист; ее сарказм шокировал Кастильо гораздо сильнее, чем истерика Хельги. — Если уж на то пошло, я временами вообще сомневаюсь в том, что куссаране способны мыслить.

Рамон был шокирован вторично — она не шутила.

— Что тогда ты скажешь об этом? — он указал на стул. Это был замечательный экземпляр ручной работы — ножки, изящно примыкающие к сиденью, обшивка из крашеной кожи, закрепленная бронзовыми бляшками. — И что ты скажешь об их стенах, храмах и домах, их одеждах, их полях и каналах, их языке и письменности?

— Об их языке? — повторила Мей-Лин. — Да, я же говорила, что ты его хорошо освоил. Вот и скажи, как будет по-куссарански «думать»?

— Ну… — начал Кастильо и осекся. — Ay! Con estas tarugadas uno ya no sabe que hacer [Непереводимое испанское ругательство], — пробормотал он, сорвавшись на испанский, что позволял себе крайне редко.

— Более того, я не знаю ни слов «интересоваться», или «сомневаться», или «верить», ни любого другого слова, имеющего отношение к сознанию. И куссаранин, говорящий «я это чую нутром», наверняка мучается желудком. Как они могут жить, не размышляя над событиями? Неудивительно, что мы с Хельгой чувствуем себя так, будто едим суп вилкой.

— Ну-у! — протянул Кастильо и вдруг рассмеялся, — Быть может, за них думают их драгоценные боги. — Смех вышел не самым радостным: проблема богов раздражала его ничуть не меньше, чем Хельгу. Когда она сокрушалась из-за невозможности понять склад характера аборигенов, у Рамона возникало ощущение, что он видит структуру культурной жизни аборигенов как бы сквозь туман — внешние очертания вроде ясны, но за ними все скрывается в дымке.

Мей-Лин не смогла отвлечь его от этих мыслей даже очередной колкостью:

— Богов нет. Если бы они существовали, наши приборы заметили бы это.

— Телепатия? — предположил Рамон, провоцируя Мей-Лин.

Она не попалась на крючок, сказав только:

— Допустим, телепатия существует (в чем я сомневаюсь), но от кого они тогда принимают мысли? «Жучки», которые мы щедро расставили по городу, показывают, что короли, министры, жрецы говорят со своими богами так же часто, как и крестьяне, если не чаще. Здесь нет тайных правителей, Рамон.

— Знаю, — он устало ссутулился. — Фактически из всех куссаран реже всего ведут односторонние беседы солдаты и купцы, за что на них косо смотрят все остальные.

— Кстати, если бы все интересовались нами так, как Тушратта, нам было бы в десять раз легче работать.

— Верно, — согласился Рамон. Страж Ворот проводил на борту «Хауэллса» все свободное время. — И я не удивлюсь, что он здесь потому, что у нас вообще нет богов и он ощущает превосходство по крайней мере над нами.

— Ты циничнее самого Стена Джеффриза, — заявила Мей-Лин. Чувствуя, как у него запылали щеки, Рамон поспешно встал и вышел.

Проходя мимо камбуза, он подумал, что какой-то бог все-таки существует, причем бог на редкость зловредный: его окликнул сам Джеффриз.

— Эй, Рамон, посиди с нами. Рейко только что заступил на вахту, и нам не хватает игрока.

Неизбежная игра в карты началась еще в те времена, когда «Хауэллс» болтался на монтажной орбите вокруг Земли. Кастильо играл редко. Во-первых, техперсонал корабля не относился к числу его любимцев, а во-вторых, Рамон с завидной регулярностью оставался в проигрыше.

Он готов был отказаться и сейчас, но передумал, заметив среди игроков Тушратту. Куссаране и раньше играли в кости, так что опытный воин, по всей видимости, не без успеха осваивал новую игру. Земное кресло было ему неудобно: слишком мало и не соответствовало пропорциям тела.

— На что он покупает фишки? — спросил Рамон, усаживаясь напротив аборигена.

Хуан Гомес, один из механиков, ответил подозрительно быстро:

— О, мы их ему просто даем. Он играет не на интерес, только для забавы.

Кастильо поднял бровь. Механик покраснел.

— Зачем изворачиваться, Хуан? — сказал Джеффриз. — Он всегда может спросить самого Тушратту. Ладно, Рамон, он меняет их на местное добро: горшки, браслеты и прочее. А когда он выигрывает, мы расплачиваемся своей мелочью: ножницами, перочинными ножами, фонариком… Что в этом такого?

Подобные сделки были нарушением правил, но Рамон сказал:

— Ладно, ничего. При условии, что я получу фотографии всех побрякушек, которые вы от него получили.