Докер

Федор не выдерживает томительной тишины в комнате и в который уже раз просит разрешения выехать за Глебом Никифоровичем. Я бы на его месте тоже так поступил.

Заведующий промыслом, не глядя на него, резко отказывает.

Дребезжит телефон. Буровая! Трубку берет заведующий поликлиникой. Он справляется о здоровье мастера, дает советы по уходу за больным.

Вскоре они оба уходят. Федор идет вслед за ними на веранду, садится на ступеньку, сидит так некоторое время, потом возвращается в комнату, но я хорошо вижу: он нигде не находит себе покоя. Ему душно и тоскливо. Видимо, и я так себя чувствовал бы.

Островитяне, гремя сапогами, одни входят в дом к Федору, другие — выходят. То и дело слышится:

— Ну, как там Глеб Никифорович?

Вдруг снова дребезжит телефон. Федор хватает трубку. Напряженно слушает. Потом — кричит:

— Да, да, это я, Глеб Никифорович!.. Да, да, я слышу вас… — Но трубка вскоре замолкает. Федор еще несколько раз кричит: «Глеб Никифорович! Глеб Никифорович!» Но трубка молчит.

Тогда Федор оборачивается к нам, в глазах у него показываются слезы, говорит:

— Он просит позаботиться о детях…

Вася, раскрыв ротик, слушает его и не понимает, о чем просит отец.

Снова Федор звонит на скважину, и снова ему никто не отвечает. Где-то, надо думать, повреждены провода.

Федор встает из-за стола, надевает сапоги, потом — плащ с капюшоном. Во всех его чуть замедленных движениях чувствуется непоколебимая решимость. Островитяне не сводят с него глаз, и он теперь всем приветливо улыбается.

Федор бьет промасленной кепкой о ладонь, говорит:

— Ну, я поехал. До скорой встречи, ребята.

«Вот это парень! Вот бы его к нам в артель! — думаю я, с восхищением глядя на него. — С таким хорошо махнуть и на помощь западному пролетариату. Такой не подведет!»

На улице — зловещая тьма. Засветив с десяток фонарей «летучая мышь», люди спускаются с веранды и, крепко взявшись за руки, идут за Федором. Мои руки тоже оказываются в чьих-то железных ладонях.

По земле качаются наши трепетные и уродливые тени. Громады волн обрушиваются на берег, и солоноватые брызги окатывают нас с головы до ног. Ветер валит с ног — не перевести дыхания.

Вот и причал. Вот и моторка, бьющаяся на волнах. Федор входит по пояс в воду. Ему светят багровые огни фонарей, его валит ударами в грудь рокочущая волна.

Вот затарахтел мотор. Вот Федор занес ногу, лодка накренилась набок и, сорвавшись с места, пошла вперед.

Мои соседи еще крепче сжимают мои руки. Напряженно, до боли в глазах, я вглядываюсь в темноту. Моторка проваливается в бездну, появляется на гребне волн, потом — исчезает во мраке…

Бешеные порывы ветра гасят один за другим фонари. Тогда кто-то советует вернуться в дом, там ждать возвращения Федора.

Подгоняемые ветром, мы доходим до домика с мерцающим огоньком в окне, поднимаемся на веранду. Кто располагается здесь, кто устраивается на ступеньках. Я вхожу вместе с остальными в комнату. И только здесь перевожу дыхание.

На стене гулко тикают ходики, бушует ветер за окном.

У Васи слипаются глаза, и он засыпает за столом. «Вестовые» уносят его на топчан, кладут к самой стене. Дед Курбан задерживается у изголовья малыша, гладит рукой по цветастому ковру, говорит Митрофану:

— Помнишь, как тогда получилось с Мехтиевым?

— Помню, — тянет Митрофан.

Я сажусь за стол, на место Васи, опускаю голову на руки. От какой-то смертельной тоски и тревоги за судьбу Федора у меня тоже слипаются глаза, тянет ко сну.

А деды начинают во всех подробностях вспоминать такой же шторм, разыгравшийся в прошлом году. На одной из скважин был тяжело ранен бурильщик Мехтиев. Федор вывез его на остров, и врачи оказали ему своевременную помощь. Выздоровев, Мехтиев поехал в город, купил в подарок Федору этот ковер…

— И это помнишь? — сквозь дрему слышу я голос Курбана.

— Да, Курбан, и это… — грустно отвечает Митрофан.

О чем это они?.. Но у меня нет сил поднять голову.

Наверное, проходит много времени. Вдруг громко хлопает дверь. Я вздрагиваю, открываю глаза. В комнату вваливается группа нефтяников. Один из них говорит, что шторм заметно утихает, другой — что теперь скоро надо ждать возвращения Федора: видать, в штормягу его на скважине не пустили в обратный рейс.

Я уступаю нефтяникам место за столом, выхожу на веранду, потом иду на берег.

Да, шторм и на самом деле утихает.

Багровеет восток, снова отчетливо виднеются контуры морских скважин.

А еще через некоторое время от буровых к острову и от острова к буровым начинают сновать десятки моторных лодок. Но среди них нет моторки Федора.

Я возвращаюсь в домик. Народу в нем стало больше. Все молча и терпеливо ждут Федора. Сидят за столом, на полу, по краешку топчана.

Вася просыпается, смотрит по сторонам и, спрыгнув с топчана, идет на веранду. Там на крюке, словно птица о стекло, бьется широкополая шляпа Федора. Вася снимает шляпу, напяливает себе на голову и садится на нижнюю ступеньку лестницы, где они вчера с Федором ели виноград.

А Федора все нет и нет.

Прибегает Клавка, трясет Васю за плечо, говорит, что папку привезли на большом катере и уже отправили в больницу, в город. Вася ничего не слышит. Клавка сердится и кричит на него.

Тогда Вася встает и молча бьет Клавку кулаком в живот.

— Смотри у меня, разбойничек! — я пытаюсь погрозить ему пальцем.

Клавка приседает от боли, потом — бежит домой.

Вася снова садится на ступеньку и смотрит на море. Правой рукой он придерживает шляпу.

А Федора все нет и нет!..

Я возвращаюсь в город, но не решаюсь идти в общежитие. Целый день я бесцельно кружу по улицам, на некоторых появляясь по нескольку раз. Потом — долго стою, облокотясь на парапет бульвара, глядя на море, терзаясь мыслями: «Как мне рассказать тете Варваре о происшедшем? Какими словами? Как помочь ей в ее горе?»

Но деться некуда. Вечером я все же прихожу в барак. Я очень устал. Ноги у меня гудят. В который раз за день у меня мелькает мысль: «А не взять ли чемоданчик, уйти из барака? Тогда я навсегда буду избавлен от этого тяжелого разговора».

Но тетя Варвара лежит у себя в комнатке, и разговор мой откладывается на неопределенное время. Нет, мне от него не уйти!..

В барак входит морячок с портфельчиком. Он из Морагентства, я часто встречаю его на пристанях.

— Ну, пришел ваш Докер? — обращается он к грузчикам. Голос у него нетерпеливый и недовольный.

«Промолчать? Ведь меня здесь никто не знает. Спрашивает, наверное, по какому-нибудь делу; не по агаповскому ли?»

Но я говорю:

— Пришел. Я — Докер.

Морячок подходит ко мне, недоверчиво косится, лезет в свой потертый портфельчик. Протягивает разграфленный лист, говорит таинственным полушепотом:

— Соберешь взносы среди ваших грузчиков. Просили из месткома. В фонд помощи немецким морякам! Слышал небось про забастовку на «Биская» и «Джулио Шнилер» в батумском порту?.. Завтра команды приезжают из Тифлиса. Будут гостями бакинских портовиков.

— Хорошо, — безропотно соглашаюсь я.

Мой новый угрюмый сосед изучающе смотрит на меня. Вид у него болезненный, лихорадочно блестят глаза, щеки совсем провалились.

Морячок уходит, сосед спрашивает уважительно:

— Так ты и есть Докер?.. Говорят, у тебя легкая рука. Не поможешь мне в одном деле?

— Только не сегодня, отец.

— Да-да! — кивает он головой. — Потом как-нибудь!.. А то оклеветали, Докер, ни за что оклеветали!.. Сами украли муку и другие продукты, а на меня свалили… Где же правда, Докер?.. Пришлось уйти с работы, в грузчики к вам устроиться…

— А кем вы работали?

— Весовщиком на складе, Докер, на товарной станции. Знают, паскуды, что человек я безответный, вот и свалили…

— Судились?

— Нет! Попробуй связаться с ними!.. Их шайка, я один…

Прослезившись, он достает из-под подушки конверт, протягивает мне: