Докер

— Ты не балуй, Гарегин! — Он толкает меня в бок. — Так везде пишут. — Ему не терпится скорее приступить к работе.

— Учти, Шарков, нам вдвоем будет трудно, — предупреждаю я его, со страхом глядя на раскрытую дверь вагона, на стену клепки. — Шутка ли сказать: пятьдесят тонн! Это же три тысячи пудов!.. Я бы еще кого-нибудь позвал в компанию.

— Что ты, что ты!.. Что же тогда мы заработаем?.. Никого не надо! Сами выгрузим! — Он ловко карабкается в вагон, шарит рукой поверху клепки и с разлету сбрасывает первый ряд на землю, за ним — второй и третий. Это удается ему легко, благо первые ряды сложены не до самого верха.

— Тише, черт! — кричу я ему. — Давай пока это снесем.

Он сбрасывает еще один неполный ряд, спрыгивает на землю, и мы начинаем чуть ли не бегом носить клепку к забору, складывать в поленницу. Размышлять нам больше не о чем и некогда.

— Запомните, ребята, — уходя к себе в конторку, напоминающую собачью конуру, как бы между прочим говорит экспедитор, — произвести расчет с вами могу только за полностью выгруженный вагон. Чтобы не было потом никаких недоразумений.

Но слова его как-то скользят мимо моего сознания, да и Шарков не придает им значения.

Наше дело теперь знай себе носи и носи клепку, не мешкай, не отвлекайся на разговоры. Сорок шагов — к поленнице, сорок — обратно.

— Как ты думаешь, к полночи выгрузим вагон? — спрашивает Шарков, когда мы заканчиваем уборку сваленной клепки.

— Да надо бы, — отвечаю я и лезу в вагон. Теперь моя очередь разбирать клепку.

Но это не так легко сделать. Клепка сложена до самого верха. Неизвестно, как к ней подступиться. Ведь не разбирать же ее по одной штуке! Тогда нам вагон и за месяц не выгрузить. Да и рост у меня совсем не богатырский. Видимо, остается один выход: валить клепку, как это делал Шарков, а потом класть ее в дверях вагона концами вперед, чтобы удобно ее было брать снизу на плечо.

Но как валить? Я пытаюсь подступиться к клепке и так и сяк, и ничего у меня не получается.

— А ты потихоньку выдерни снизу одну, остальные сами повалятся, — говорит Шарков.

Я пытаюсь последовать его совету, но на меня угрожающе смотрят верхние ряды. К тому же клепка так просто не выдергивается. Видимо, ее надо выдергивать сильным рывком, а не осторожным оттаскиванием в сторону.

Весь напружинившись, не сводя глаз с верха, я осторожно нащупываю внизу конец клепки, коротким рывком отвожу ее в сторону и отбегаю назад; снова отвожу ее в сторону и отбегаю назад; и только при третьей попытке выдергиваю клепку изо всей силы.

И весь ряд с грохотом валится вниз. Я едва успеваю отбежать к двери.

— Ну вот видишь, совсем и не страшно, Гарегин, — говорит Шарков. — Ты складывай клепку в дверях, я буду носить. Потом я полезу в вагон.

Я так и делаю. Складываю по четыре штуки вместе, кладу их рядышком, потом снова с большой опаской валю следующий ряд. Но третий ряд дается мне труднее, он плотный, на совесть сложенный, одна из клепок отскакивает в сторону и сильно ударяет меня по левому плечу, и я с минуту стою с онемевшей рукой.

Но вот смеркается. Вскоре становится совсем темно. Посреди двора горит одна-единственная угольная лампочка, еле-еле освещая наши поленницы. Складывать клепку становится труднее. Поленница получается кособокой, и все мои старания выправить ее ни к чему не приводят.

Когда я приношу новую порцию клепки, поленница у меня с грохотом валится набок.

— Что случилось у тебя? — кричит мне Шарков.

— Да чертова поленница свалилась!

— А ты осторожнее складывай! — орет он на меня, но прибегает на помощь.

Мы начинаем торопливо разбирать и заново складывать поленницу, потом вместе идем разгружать вагон.

Из конторки, насвистывая, выходит экспедитор, несет нам зажженную «летучую мышь».

Я вешаю лампу посреди вагона, в ярости подхожу к клепке, резким рывком выдергиваю одну снизу и быстро отскакиваю в сторону. Чуть ли не одновременно валятся три или четыре ряда.

— Ай да молодец! — хвалит Шарков. — А ты боялся.

Я оставляю его подносить сваленную клепку к дверям, а сам прыгаю вниз и начинаю носить и складывать новую, четвертую поленницу.

Но работа у меня продвигается медленно, да и носить становится труднее: ноги не слушаются.

Четвертая поленница, хотя и поднимается все выше от земли, но так медленно, что у меня вскоре пропадает всякая охота работать. Я лезу в вагон.

— Нет, нам, кажется, не выгрузить этот чертов вагон! — говорю я, садясь в дверях и закуривая. — Может, бросим, а?

— Что ты, что ты! — испуганно отвечает Шарков. — Разве начатую работу бросают? Считай, по десятке уже заработали.

Но, дымя папиросой и глядя на черную стену клепки, возвышающуюся до потолка справа и слева от дверей, я убеждаюсь, что если мы вдвоем и неделю будем выгружать, то и в этом случае нам вагон не выгрузить.

— Может, позовем в компанию экспедитора?

Шарков молчит, но с яростью хватает с пола охапку клепки и швыряет ее рядом со мной в дверях. Навалив кучу, он говорит, тяжело дыша от усталости:

— Ты сошел с ума, Докер…

— Нет, не сошел, Шарков. А позвать — надо!

Он сует мне под нос кулак:

— Я тебе дам — надо!..

Я вскакиваю на ноги, отталкиваю его от себя:

— Ну и жадюга ты, Шарков!.. Ладно, заплачу ему из своей половины.

— Дурак ты, Докер… Кто же делится заработком?

Я с сожалением смотрю на него. Чувствую, что вдруг что-то надломилось у меня внутри. Я всегда его жалел — старика несчастного, полуслепого, а он, оказывается, может быть вон каким, потерять рассудок от жадности…

Я спрыгиваю и иду к конторке. Стучу в окно. Вижу: экспедитор поднимает голову с дивана.

— Что там случилось у вас? — спрашивает он.

— Не пойдешь ли к нам в компанию? — Плевать мне на его профессорский вид! — Втроем веселее было бы работать, — говорю я.

Он молчит, потом говорит:

— Что ж, часок-другой могу поработать. Двадцатку отвалите?

— Отвалим, — говорю я. — Нам и по пятидесяти рублей хватит.

Экспедитор выходит, переодевшись в черную спецовку, мы идем к вагону, он берет наплечную подушку Шаркова и по моему примеру начинает носить клепку. Но вскоре отбрасывает с кучи четвертую клепку. Ни я, ни Шарков ничего ему не говорим. Ладно, пусть носит хоть по три клепки, это тоже дело.

Потом он отбрасывает и третью клепку.

Мы и в этом случае молчим. Ладно, гад, носи хоть по две штуки.

Но, сходив еще несколько раз, экспедитор хватается за поясницу, стонет:

— Ох, ох, кажется, повредил себе спину!

Шарков радуется:

— Будешь, брат, знать, как грузчику дается деньга!

— Это я знаю, — отвечает экспедитор и снова берет на плечо две клепки. Но, вернувшись, посылает нас ко всем чертям, швыряет подушку в вагон и уходит к себе в конторку.

Опять мы остаемся с Шарковым вдвоем… и это его радует!..

Все тяжелее и тяжелее носить мне клепку. Иду я медленно, еле передвигая ноги, точно они свинцовые. Я теперь тоже беру на плечо не четыре, а три клепки, но это не меняет положения. Все равно тяжело. Видимо — сильно устал за день.

— Может, все же бросим эту проклятую клепку? — говорю я Шаркову, вернувшись к вагону.

— Что ты, что ты!.. — Шарков чуть ли не бегом подносит к дверям все новые и новые охапки клепки и далеко выдвигает их из вагона. — Как перевалим за половину — веселей пойдет у нас работа! Потерпи немного, Докер.

Он спрыгивает на землю, и мы снова начинаем вместе носить клепку к поленнице. Но работаем молча, с какой-то отчужденностью. У меня никакого желания заговорить с ним.

Я замечаю, что и он устал, идет шагом, а не бежит, как раньше, часто спотыкается на ровном месте: ведь в такой темени он совсем ни черта не видит.

— Теперь твоя очередь лезть в вагон! — Шарков садится отдыхать, привалившись к поленнице. Он тяжело дышит.

Но я, вместо того чтобы идти к вагону, направляюсь к конторке, стучу в окно.

— Слышь, может, заплатишь нам половину? — кричу я экспедитору. — Вагон нам целиком не выгрузить.