Мне жаль тебя, герцог!

Затем Андрей Иванович предался службе, и все чувства, до любовных включительно, сосредоточились у него в невероятной скупости. О любовных делах он мог судить, только раскидывая, как говорится, умом, и вот по-умственному у него выходило, что Анна Леопольдовна непременно должна из ревности вознегодовать на Линара.

Остерман послал соглядатая к дому графа, и тот донес ему, что действительно у Линара часто бывает молодая женщина, которая к нему приезжает, не стесняясь, в карете.

Тут вышла как будто ошибка в расчетах, сделанных Митькой. Он, желая «поднять застывшее болото», пустил «жупела» о настоящей любви графа Линара — оказалось же, что обстоятельный немец Остерман обратился к фактам и наткнулся на Селину де Пюжи. Это было не совсем то, но в сущности привело к тем же результатам.

Остерман при своем докладе сумел очень ловко и осторожно ввернуть словцо о том, что в дом, занимаемый графом Линаром, часто приезжает в карете молодая женщина и что это может дать повод к подозрениям, что уж не сам ли это саксонский посланник занимается амурными делами, а для посланника такие дела весьма опасны.

Анна Леопольдовна настолько владела собой, что при словах Остермана и бровью не повела. Но когда после этого по обыкновению к ней явился Линар через калитку, соединявшую третий сад со двором дома, где жил граф Линар, правительница встретила его в аллее одного и, сделав несколько быстрых шагов ему навстречу, проговорила:

— Я хочу знать правду, как бы она ни была ужасна; я требую, чтобы ты мне все сказал!

— Что такое? В чем дело? — удивленно спросил Линар.

— Скажи, Карльхен, любишь ли ты какую-нибудь другую?

Линар невольно смутился. Ответить прямо «нет» он не захотел, потому что это была неправда. В отношении Анны Леопольдовны он, конечно, не особенно боялся произнести неправду, так как вся его «история» с ней была деланна, искусственна. Но сказать, что он любит, ему казалось святотатством пред той, которая была во Флоренции.

Анна Леопольдовна подозрительно взглянула на него и, схватив его за руку, спросила снова:

— Так это правда?

— Что — это правда? Кто и что сказал вам? Почему этот вопрос? — невольно построжав, сердито спросил Линар. — В чем дело?

— В том, что к вам каждый день в дом ездит в карете неизвестная женщина!

У графа отлегло от сердца. Все это было далеко от его Флоренции, и потому тут он был полным хозяином и над собой, и над обстоятельствами.

— Ах это-то! — рассмеялся он. — Ну да! Ко мне ездит француженка!

— Француженка? — перебила принцесса.

— Селина до Пюжи.

— Какое неприятное имя!

— Самое обыкновенное для француженки.

— Но кто же она такая?

— Она — куртизанка… метреска…

Анна Леопольдовна отстранилась от него.

— Куртизанка? Метреска? И вы мне это так прямо говорите?

— Да, говорю, потому что в этом нет ничего предосудительного.

— Но я не хочу, чтобы любимый мною человек принимал у себя француженок-куртизанок!

— Даже когда это делается для вашей же пользы?

— Для моей пользы? — воскликнула Анна Леопольдовна. — Но это чудовищно! Вы надо мной издеваетесь, граф!

— Нет, только оберегаю вас. Скажите, принцесса, неужели вы думаете, что если бы я хотел обманывать вас, то для этого не нашел бы средств, чтобы от вас скрыть свои свидания с француженкой? Но она бывает у меня настолько открыто, что даже досужие соглядатаи заметили это и донесли вам! Дело в том, что в этом-то и состоит мой расчет, чтобы как можно больше народа видело, как ко мне приезжает француженка, и говорило об этом! Пусть лучше говорят о моей связи с Селиной де Пюжи, чем компрометируют моим именем ваше императорское высочество!

Остерман, донося на Линара, не рассчитал только одного — доверчивости любящей женщины, всегда готовой поверить всяким словам любимого человека, успокаивающим ее.

Но зато Митька Жемчугов не ошибся. Наступившее во дворце затишье было прервано, несмотря на то что Анна Леопольдовна поверила спокойному объяснению Линара и вернулась с ним во дворец из сада под руку, мирно и дружественно беседуя.

На террасе их встретила Юлиана Менгден рассказом о том, что принц Антон опять явился во дворец и его опять не пустили. Однако, смеясь и рассказывая, она не могла не заметить у правительницы слегка сдвинутых бровей, что служило у той знаком серьезного усилия мысли. Несмотря на то что Анна Леопольдовна старалась казаться очень веселой и развязной, слишком хорошо знавшая ее Юлиана видела, что правительница чем-то сильно озабочена.

37

СВАХА

Через два дня после своего разговора с Анной Леопольдовной о Селине де Пюжи Линар сидел у себя утром, рассматривая флорентийский альбом и перелистывая знакомые ему страницы. Накануне принцесса была с ним очень мила, как будто между ними не было никакого разговора о куртизанке. И граф, успокоившись об этом, был убежден, что оно так и есть на самом деле, и снова вернулся у себя дома к своему альбому, то есть к воспоминаниям, связанным с ним.

Старый Фриц доложил графу, что приехала баронесса Шенберг и желает немедленно видеть его по очень важному делу.

Баронесса Шенберг была женой одного из начальников по горнозаводскому ведомству, попавшемуся в каких-то там делах, грозивших ему судебной ответственностью. Однако баронесса при помощи Остермана, попала каким-то образом в число приближенных к правительнице, и это повлияло на ход дела ее супруга, так что последний избегнул правосудия и только вышел в отставку — якобы по своему желанию.

Шенберг вошла к Линару уверенной и твердой походкой, ответила на его поклон официальным реверансом и, усевшись в кресле, произнесла довольно пространную речь, смысл которой заключался в том, что в Петербурге, как и во всякой столице, ужасно много злых языков, что эти злые языки весьма падки на повторение всяких сплетен и что эти сплетни в последнее время слишком уж много занимаются им, графом Линаром, и принцессой-правительницей. Она говорила чрезвычайно смело, почти без всяких обиняков, словно была полной хозяйкой положения и словно все это дело касалось именно ее, госпожи Шенберг.

— Позвольте, баронесса, — наконец придя в себя, проговорил Линар, — но ведь все, о чем вы говорите, прежде всего касается меня лично! А ведь я не давал вам права входить с такой интимностью в то, что касается меня.

— Но это также касается и принцессы! — не смущаясь, отрезала Шенберг.

— А разве принцесса Анна уполномочила вас говорить со мной?

Баронесса выпрямилась и произнесла с расстановкой:

— Я уполномочена говорить с вами ее императорским высочеством!

— Вот как? — усмехнулся Линар. — Вы это говорите совершенно серьезно?

— Совершенно серьезно, граф! И, вероятно, сегодня же, когда вы по обыкновению пожалуете во дворец, сама принцесса подтвердит вам это!

Линар откинулся на спинку кресла, положил ногу на ногу и, прищурившись, посмотрел на баронессу.

— Хорошо! — сказал он. — Что же принцесса уполномочила вас передать мне?

В этом присыле весьма сомнительной баронессы было нечто несомненно унизительное для Линара; он, разумеется, не мог не почувствовать этого.

— Принцесса просила меня передать вам, — проговорила Шенберг, — что она желала бы положить предел раз и навсегда всяким толкам.

«Уж не отставка ли мне? — радостно подумалось Линару, и его сердце забилось от одной возможности покинуть Петербург и сменить его на Флоренцию. — Если это — отставка из-за Селины, — тут же сообразил он, — то все же надо сохранить достоинство».

— Я сам все время только и забочусь о том, чтобы принять меры именно против всяких толков! — поспешно произнес он.

— Но все эти меры принцесса находит недостаточными!

— Значит, по ее мнению, нужно, чтобы я вовсе уехал из Петербурга?

— О нет! Зачем уезжать? — даже испугалась Шенберг. — Нет, этого принцесса вовсе не хочет и я об этом с вами не говорила!

— Но в чем же тогда дело? — несколько разочарованно-удивленно спросил граф.