Страница 3 из 6
— Нет. Для тебя это прямая дорога на костёр. И от этого станет только тяжелее, ты же понимаешь.
— Я люблю тебя, Шутик! Господи, что ж я раньше-то не сказала! – она прижалась ко мне так тесно, что стало трудно дышать.
— Я знал, — ответил я тихо.
Мы просидели так до тех пор, пока дальние вершины леса ни окрасил кроваво-багровый закат. Она окончательно измучилась и не могла больше плакать, только дыхание иногда прерывалось, и судорожно вздрагивали плечи. Я готов был сидеть так до утра, пока её не заберут из моих объятий и прямо так, заплаканную и в мужской одежде, не утащат под венец.
— А знаешь, что, — сказала она твёрдо, — Вот спросят меня, «Согласна ли ты…» и то, да сё. А я возьму и скажу – нет. Ведь не выдадут же меня после этого замуж, правда?
— Не должны… Да хрен их знает, они же инквизиторы все… — Я даже слегка растерялся.
А ведь она права! Но девушек вообще часто выдавали замуж против воли, а я не помню случая, чтобы хоть одна сказала «Нет». Почему? Неужели они все были так запуганы и обучены покорности судьбе? Или большинству из них просто надо было до зарезу замуж, всё равно за кого, а после такого уже никто больше не позовёт?
***
Как я и предполагал, король и инквизитор хотели уладить это недоразумение как можно скорее, и свадьба была назначена чуть ли не на рассвете, как обычно смертная казнь. Я не мог быть рядом с моей принцессой и мрачно наблюдал из угла королевской опочивальни, как толпа слуг прихорашивает монарха, дабы он угробил свою дочь в нарядном виде.
— Мой шут сегодня мрачен, — расплылся в улыбке король, заметив в зеркале, перед коим вертелся, мой суровый взор, — Я опасаюсь тебя, шут. Уж не воткнёшь ли ты мне сегодня в спину ножик?
— Насчёт ножа и спины не знаю. Но вот лопату вам не мешало бы при себе иметь, дабы вы на неё приданое герцога сложили и более уж не потеряли, так при вас чтоб всегда и было. А куда я вам её воткну, это уж ваше величество сами могут уразуметь, — вымолвил я очень учтивым тоном и даже поклонился со звоном бубенцов. После этого король оскорбился и больше не пытался меня задеть. Знал ведь, паскуда, что для меня значит эта женитьба, наверняка инквизитор шепнул ему об этом.
В церкви мне появляться было запрещено, но у меня там были друзья, так что я незамеченным наблюдал за торжеством сверху, из окошка на лестнице, ведущей на колокольню. Рядом со мной стоял мой друг – молодой священнослужитель, не разбираюсь я в их чинах. Знаю только, что скотина инквизитор был главнее, а мой друг знал наизусть и тайком хранил у себя один из последних уцелевших экземпляров НАСТОЯЩЕЙ Книги, не вымаранной инквизитором. Я как-то раз заглянул в неё, и буквально из нескольких страниц понял, насколько оригинал светлее, добрее, свободнее и радостнее, чем то, что свирепо зачитывалось инквизитором на службах. За хранение книги мой друг уже серьёзно огрёб, но так и не сознался, что она у него есть.
Мы стояли и смотрели, как в церковь сходятся гости. В основном стандартные жирные герцоги со стандартными герцогинями в смешных платьях, молодыми и пожилыми, которые щебетали, восхищаясь нарядом невесты и, вытирая слёзы, то и дело восклицали, как они за неё счастливы, после чего шёпотом обсуждали нездоровую худобу и бледность принцессы, качая головами и причитая, что бедняжка, должно быть, не сможет родить здоровых детей. Глядя на этих мартышек, я очень хорошо понял, почему у моей Принцессы не было подруг.
На кафедру взошёл инквизитор, и все встали и почтительно поклонились ему. Пряча самодовольство за напускным благодушием, старый мерзавец благосклонно кивнул, и все сели на место. И тут же снова вскочили, потому что по церкви вальяжно прошествовал король со своей свитой и уселся в первом ряду. Наконец, инквизитор открыл своё пересочинённое «писание», и церковь залила мрачная, угнетающая музыка.
Все взгляды обратились ко входу. Под холодные каменные своды вступили жених и невеста. Разодетый, напудренный и надушенный старый герцог улыбался во весь свой мясистый рот, и, если бы не маленькие злые торжествующие глазёнки, вполне сошёл бы за большую дряхлую жабу. Он тащил невесту под руку и, когда его взгляд падал на неё, весь просто дрожал от нетерпеливой похоти. Принцесса, мёртвенно-бледная, смотрела прямо перед собой и, сжав зубы, решительно шла вперёд, настолько быстро, насколько позволяло её нелепое платье – с твёрдым давящим воротником под самое горло, странными пышными рукавами, идиотским кринолином и множеством волочащихся по земле юбок, а также стянутым до предела корсетом. Её прекрасные волосы были гладко зачёсаны наверх, а бледное лицо закрывала вуаль. Сейчас она совсем не была красива, и я бы в жизни её не узнал, если бы не моё острое зрение, позволяющее разглядеть глаза под вуалью, и не её точёные тонкие руки, обтянутые перчатками. Эти двое шли, казалось, целую вечность. Не стану описывать, что я при этом чувствовал. Друг священник положил мне руку на плечо.
— Бедное дитя, — покачал он головой.
— Здесь есть три человека, которых я очень хочу уничтожить, — проговорил я сквозь зубы, — Как ты считаешь, что мне за это на том свете будет?
— Убивать не надо. Не тебе судить, кому жить, кому умирать, — серьёзно отозвался друг. Он помолчал, глядя, как твёрдо шагает принцесса, будто не замечая повисшего на ней старого козла, — Она сильная. Смотри, как мужественно она держится. Она напоминает прежнего короля, которого свергли…
— Да. Старики в таверне точно так описывают, как он шёл на эшафот.
— Она одна здесь и достойна править королевством.
Он снова надолго замолчал. За это время парочка подошла к кафедре, и инквизитор, прокашлявшись, начал, по обыкновению, свирепо что-то вещать. Его свадебная речь обычно сводилась к запугиванию невесты, которой умнее всего не выходить из дома, в коем целыми днями молиться и воспитывать детей, потому как любое другое занятие даёт повод заподозрить её в ереси и даже в колдовстве. Лицо моего друга выражало насмешливый скептицизм. В этот раз инквизитор всё никак не унимался, он принялся описывать пытки, с помощью которых церковь может разоблачить любого еретика, то есть заставить любого человека признаться в чём угодно.
— Знаешь, что она сказала мне на исповеди? — вдруг проговорил мой друг, неожиданно решившись и будто прыгая через пропасть, — Она сказала, неужели Господь, давший человеку Свободу и Любовь, может благословить брак, заключённый против и того, и другого? И неужели этот брак, который заключает человек, прикрываясь именем Бога, может быть важнее истинной Любви, которая даётся свыше? Если люди любят, да ещё друг друга, да ещё одновременно, разве это уже не благословение Божие?