Страница 51 из 94
потому что осознавали: если допинг есть у нас, значит, он есть у всех спартаковцев. А рисковать судьбой любимого клуба — это преступление. В общем, нам с Юрком было суждено стать главными актерами в театре имени Катулина и Щукина и сыграть роли, которые до нас никто в России не играл.
По сценарию, написанному руководством сборной. Ковтуну предстояло изобразить из себя простуженного. Юра в людных местах старательно кашлял и весьма правдоподобно хрипел. Каждый раз при виде такой душещипательной картины я тратил большие усилия на то, чтобы сдержать улыбку. Несмотря на трагичность положения, было очень смешно. У меня же, согласно тому же гениальному сценарию, «выплыла» микротравма ноги. Я вынужден был внаглую врать про внезапную боль. Чувствовал себя если не подлецом, то законченным дураком. Жуткое состояние! Уже за то, что я, человек, хронически не переваривающий лжи, из-за этого допинга стольких людей ввел в заблуждение, следовало бы навсегда занести чудо-троицу Чернышов-Катулин-Щукин в список личных врагов.
Еще раз повторюсь, футбольный мир — это деревня, где слухи разлетаются со скоростью света. А если что-то известно больше чем двоим, это становится достоянием всех. В общем, достаточно быстро весть распространилась. К чести сборников, никто из ребят не стал задавать нам никаких вопросов. Все сделали вид, что поверили в Юрину простуду и в мою травму. Тем не менее несколько дней мы с Ковтуном были как на вулкане. Мы расходовали последние запасы воли на то, чтобы продолжать играть отведенные нам роли. Внутри, конечно же, все клокотало. У меня было дикое, почти звериное желание разорвать виновных в клочья. Словно открылись глаза на все, что творилось с нами последнее время. Я посмотрел назад и ужаснулся. Ведь весь август спартаковцев страшно «колбасило». В теле не унималась необъяснимая дрожь, в каждом из нас сидело чувство агрессии, многие потеряли сон. Мы приезжали утром на базу, собирались у кого-нибудь в номере и начинали обсуждать наши метаморфозы: «Я заснул только на рассвете», «А я вообще не спал, километров десять по комнате намотал», «А мне морду набить кому-нибудь хотелось». Каждое утро все мы были похожи на работяг, которые всю ночь разгружали вагоны. В голове — сплошная муть. Моя жизнь была такой, будто бы я смотрел на нее через забрызганное стекло. Некоторые ребята уже начали терять ощущение реальности, засбоила психика. В матче с «Динамо», ставшем апогеем нашего бромантанового отравления, Макс Деменко откровенно посыпался. У него были глаза сумасшедшего. Когда его заменили, он, ничего не соображая, направился к динамовской скамейке, уверенный, что это скамейка спартаковская. Не исключено, что тот надлом, который вынудил Макса завязать с большим футболом, обусловлен именно бромантановой передозировкой.
Самое поразительное заключалось в том, что мы, десятки раз обсуждая наше состояние и выдвигая различные версии происходящего, ни разу не произнесли слова «допинг». Представляете, насколько была велика вера в то, что в «Спартаке» этой гадости быть не может?!
Когда мне объяснили, что бромантан, который обнаружили у нас с Юрой, лет десять назад использовался лыжниками и биатлонистами, тут же в центре моих подозрений оказался доктор Щукин. Я, когда он только появился у нас в команде, интересовался его послужным списком и запомнил, что лыжный этап в его карьере занимал основное место. Я быстро смекнул, что в одиночку Щукин такую махинацию с нами не провернул бы. Для этого ему должно было поступить распоряжение сверху. Поскольку Щукина привел Чернышов, то круг замкнулся очень быстро. Червиченко я, основываясь на уже сформировавшемся о нем мнении, сразу же из числа подозреваемых исключил. Какую функциональную нагрузку во всем этом нес Катулин, и тогда, и сейчас для меня тайна. Но он был главным врачом «Спартака» и, разумеется, оказаться в неведении не мог. Скорее всего, Артем просто не стал портить отношения с новым тренерским штабом и на определенные новшества закрыл глаза.
Но как бы там ни было, все это мои предположения. Правда мне не известна. Тешу себя надеждой, что когда-нибудь Сергей
Юран, работавший тогда у Чернышева помощником, возьмет и расскажет, как все было. Он-то наверняка во всем для себя разобрался. К тому же он такой человек, что взорвать бомбу — это вполне в его характере.
Прилетев из Ирландии в Москву, мы с Ковтуном рванули в клубный офис. Нам совместно с президентом клуба Андреем Червиченко предстояло во всем хорошенько разобраться и ответить на традиционные русские вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?». Разговор был тяжелый. Червиченко первым делом уволил Чернышова. За Чернышовым удрал Щукин, а мы остались расхлебывать всю эту грязь и делать вид, что у нас все хорошо. Хуже всего было то, что никто не имел точных сведений о том, сколько этот бромантан выводится из организма.
В свой самый катастрофический в истории период «Спартак» вступил с брошенным на амбразуру Владимиром Федотовым. Полагаю, никогда такой разобранной команды Григорьич не встречал. То ли от чудовищных доз, то ли от того, что этот чертов бромантан не был подкреплен какими-то другими препаратами, у нас произошел обратный эффект. Мы все дружно стали похожи на вареных куриц. Тренироваться вообще были не способны. Сил хватало минут на пятнадцать. После этого ноги подкашивались, головы кружились, ни о каком футболе думать не получалось. Многие ребята были всерьез обеспокоены состоянием своего здоровья, потому что никто ничего утешительного не говорил. Григорьич в такой ситуации был зажат в узкие рамки. У него не было возможности для выстраивания хоть какого-то тренировочного процесса. К тому же он абсолютно не располагал никакими сведениями насчет того, кто окажется в его подчинении завтра, потому что на тот момент главная и единственная задача для каждого спартаковца заключалась в выведении гадости из своего организма.
Мы разбились на две группы по восемь-десять человек. Одна группа утром направлялась в Тарасовку, где, напоминая собой сборище узников Бухенвальда, изображала некое подобие беговой работы. Другая — ехала в космический центр на Волоколамке, где в течение трех-четырех часов подвергалась не очень-то приятным процедурам. Троих закутывали во что-то теплое, укладывали в барокамеры и в них якобы опускали под землю на глубину двадцати метров. Другие две тройки находились в других темных комнатах, где наши тела также подвергались воздействию специальной аппаратуры. Одна процедура длилась порядка шестидесяти-восьмидесяти минут, и мы использовали это время на сон. Многих по-прежнему по ночам мучила бессонница. Даже если у кого-то и получалось уснуть, он все равно весь день клевал носом. Вот и восполняли силенки. Вдобавок в спеццентре на Осташковском шоссе нашу кровь перегоняли через плазму и таким образом ее очищали. Я при этом в больших количествах ел арбузы, пил соки и морсы, для того чтобы вымывать из организма бромантановую нечисть.
Вечером группы менялись местами. Одни ехали чиститься, другие — бегать. Я всякий раз заходил к Федотову в его номер и ужасался тому, какой Григорьич испытывал стресс. Но надо отдать ему должное: свой стресс он прятал и перед командой всегда представал бодрым и веселым.
Кошмар нашего положения заключался в том, что нужно было еще и проводить официальные матчи. Во-первых, нам категорически были противопоказаны нагрузки — существовала высокая вероятность осложнения на какой-нибудь орган. Но мы, стискивая зубы и отгоняя мысли о возможных последствиях, выползали на поле и бились — спасали честь клуба. Некоторые потом испытывали проблемы со здоровьем. Но это еще были цветочки. Нам ведь предстояло выступать в Кубке УЕФА, а в международных матчах часто проверяют на допинг. В нашем случае это было смерти подобно. Причем речь шла не о карьере одного футболиста, а о целом клубе. Я считаю это чудом, счастливейшим стечением обстоятельств, что «Спартак» сумел уцелеть. О том, что с нами не все в порядке, поговаривали даже в Европе, и комиссия УЕФА имела полное право в любой момент приехать к нам с обследованием. В общем, нетрудно догадаться, каким был психологический фон накануне матча с датчанами. Полагаю, каждый тогда многое бы отдал, чтобы не попасть в заявку на ту игру. Тем не менее никто не стал прикрывать свой зад. Все осмысленно пошли на риск и единогласно решили: будем играть, а там уж как Бог рассудит.