Страница 35 из 116
Ввиду тревожного положения дел на Дальнем Востоке я прервал свой отпуск. На моем донесении, в котором была изложена эта причина возвращения моего из отпуска, государь император 10 октября надписал: «Кажется, тревога на Дальнем Востоке начинает улегаться».
В октябре я делал представление об усилении нашего гарнизона во Владивостоке, но разрешения на это не последовало.
Между тем, в действительности успокоение в делах Дальнего Востока не только не наступило, но отношения наши к Японии и Китаю все усложнялись.
15 октября я представил записку по маньчжурскому вопросу, в которой указывал на необходимость отказаться от военного занятия Южной Маньчжурии, дабы избежать осложнений с Китаем и разрыва с Японией, сосредоточив наши усилия и правительственный надзор лишь в Северной Маньчжурии.
В это время и в ноябре наши переговоры с Японией, веденные адмиралом Алексеевым, не только не подвинулись вперед, но стали обостряться; адмирал Алексеев продолжал верить, что проявление уступчивости в переговорах только ухудшает дело.
Ввиду ясно выраженной воли государя императора принять все меры, чтобы войны не было, и не ожидая от переговоров, веденных Алексеевым, успешного результата, я представил 26 ноября государю императору вторую записку по маньчжурскому вопросу, в которой, дабы избежать войны с Японией и Китаем, предлагал возвратить Китаю Квантунскую область с Порт-Артуром и продать Южную ветвь Восточно-Китайской железной дороги, получив взамен особые права на Северную Маньчжурию.
В сущности, это предложение сводилось к тому, чтобы признать наш выход к Великому океану несвоевременным и отказаться от него. Жертва могла представляться [167] весьма тяжелой, но необходимость ее доказывалась в моей записке двумя важными соображениями: отказавшись от отнятого у японцев Порт-Артура, отказавшись от Южной Маньчжурии (с предприятием на Ялу), мы устраняли опасность разрыва с Японией и Китаем, и вместе с тем мы устраняли возможность внутренних осложнений в России, ибо война с Японией была бы крайне непопулярна и послужила бы в России к увеличению неудовольствия против правительственной власти.
В записке моей «По маньчжурскому вопросу» (окончание) от 25 ноября 1903 г. были помещены следующие страницы:
«Экономические интересы России на Дальнем Востоке весьма незначительны. Перепроизводства фабричной промышленности у нас, слава Богу, еще нет. Даже наш внутренний рынок еще не насыщен. Если и существует вывоз русских фабричных и заводских произведений за границу, то в большинстве случаев лишь благодаря поощрительным мерам (возврат пошлин, возврат акциза). С прекращением этих мер почти прекратится и вывоз. Поэтому Россия еще не доросла до печальной необходимости вести борьбу за рынки для сбыта излишка своих произведений.
Успех или неуспех нескольких предприятий в Маньчжурии и в Корее — лесных, угольных и других имеет слишком ничтожное для России значение, чтобы из-за них стоило рисковать войной.
Проведенные нами железнодорожные линии по Маньчжурии не могут изменить скоро это положение. Надежды, что эти линии получат для торговли мировое значение, не могут скоро оправдаться. По этим линиям поедут путешественники, повезется чай, другие товары, пойдет почта, но те массовые транзитные грузы, которые только и могут придать дороге мировое значение, пойдут не по железной дороге, а морем, ибо не вынесут железнодорожных тарифов. Другое дело — местные нужды, местные грузы. Эти будут обслуживаться, особенно на южной ветви, все более и более и составят главную доходную [168] статью дороги, оживят край и принесут доходы китайскому населению Южной Маньчжурии. Но даже и для местных грузов приходится принимать особые меры, дабы Инкоу не убил в значительной степени г. Дальний. Если Порт-Артур важен России как опорный пункт и голова железнодорожного пути, то только в том случае, если этот путь будет иметь мировое транзитное значение. Прикрывать же южную ветвь Восточно-Китайской железной дороги, имеющей преимущественно только местное значение, таким дорогим средством, как Порт-Артур с его укреплениями, флотом и 30-тысячным гарнизоном, для России в экономическом отношении совершенно не требуется.
Таким образом, если удержание за нами имеющей наступательный характер позиции на Квантуне не требуется по военно-политическим соображениям, то таковая позиция не нужна нам ныне и по экономическим соображениям.
Из-за каких же целей тогда может возникнуть у нас с Японией и Китаем война? И будут ли эти цели соответствовать обширности потребных для войны жертв?
В истории России начала трех столетий — XVII, XVIII и XIX — знаменовались тяжелыми испытаниями. В начале XVII столетия мы переживали Смутное время и после тяжелой борьбы счастливо вышли из испытания выбором на царство Михаила Федоровича. XVIII столетие началось борьбой со Швецией. Победа под Полтавой в 1709 г. выручила Великого Петра и Россию. Начало XIX столетия ознаменовалось кровавой борьбой с Наполеоном, закончившейся полным поражением великого полководца и уничтожением в пределах России его полчищ.
Силы русского народа велики, вера в промысел Божий и самоотверженная преданность царю и родине еще не поколеблены. Можно вполне надеяться, что если России суждено выдержать новое боевое испытание и в начале XX столетия, то она снова выйдет из него с успехом и славой, но жертвы будут тяжки и могут надолго задержать естественный рост государства. [169]
В предшествовавших войнах начала XVII, XVIII и XIX столетий враг вторгался в наши пределы, мы боролись за существование России, боролись, отстаивая родную землю, шли и умирали за веру, царя и отечество.
Если в начале наступающего столетия и вспыхнет война из-за вопросов Дальнего Востока, то необходимо принять в расчет, что хотя русский народ и русское войско с прежним самоотвержением выполнит волю царя, отдавая свою жизнь и добро для достижения полной победы, но сознания важности целей, для которых война ведется, не будет. Не будет поэтому и того подъема духа, того взрыва патриотизма, которым сопровождались войны с целями самообороны или с целями, близкими русскому народу.
Увы, мы переживаем тяжелое время: враг внутренний, стремясь разрушить самые священные, самые дорогие устои нашего бытия, пытается внести отраву даже в ряды русской армии. Недовольство и брожение охватывает значительные группы населения. Беспорядки разного вида, но в большинстве вызываемые революционной пропагандой, учащаются. Случаи вызова войск для прекращения этих беспорядков, сравнительно с недавним прошлым, очень часты. Противоправительственные, подпольные издания все чаще и чаще находятся даже в казармах...
Надо надеяться, что зло еще не пустило глубокие корни в русскую почву, и строгими, но в то же время и мудрыми мерами будет уничтожено. Несомненно, что если бы на Россию было сделано нападение извне, то русский народ в порыве высокого патриотизма сам стряхнул бы с себя наносную ложь революционной пропаганды и явился бы тем же высокопреданным, готовым по зову своего обожаемого монарха положить живот свой на защиту царя и родины, каким являлся в начале XVIII и особенно XIX столетий.
Но если война начнется из-за неясных населению целей и потребуются тяжкие жертвы, но нельзя скрывать, что вожаки противоправительственной партии воспользуются [170] этим, дабы еще более усилить смуту. Явится, таким образом, новый фактор, с которым, решаясь на войну на Дальнем Востоке, надо до известной степени считаться.
Приносимые нами и еще ожидаемые жертвы и опасности из-за занятого нами на Дальнем Востоке положения должны послужить уроком и для наших мечтаний о выходе к незамерзающему морю в Индийском океане (Чахбар). Уже и теперь видно, что англичане готовятся нас там встретить. Проведение дороги через всю Персию, устройство порта в Чахбаре, укрепление, флот — все это будет повторением истории южной ветви Восточно-Китайской железной дороги и Порт-Артура. Вместо Порт-Артура будет Чахбар, там война с Японией, здесь (в Индийском океане) — с Англией, и притом война еще более страшная и еще более ненужная для России, чем война с Японией.