Страница 43 из 71
Помню, как в Петрограде, особенно на Невском, некоторые бывшие офицеры, демонстративно торгуя спичками, нарочито выставляли напоказ полную форму, только без кокарды и погон. Мол, смотрите, русские люди, до чего довели нас большевики! Это претило до тошноты, было лицемерием и фальшью, не говоря уже о том, что это была одна из форм контрреволюционной агитации, трусливой и безопасной для этих офицериков.
Не хочется подражать, хотя бы и невольно.
Правда, у меня есть матросский бушлат, но в нем по майскому Баку ходить уже невозможно. Белых кителей не имеется и в помине. Фуражка, хотя на ней нет белых кантов, все же остаток былой роскоши, некогда украшенный золотым «крабом» {89}. Так или иначе, за версту видно бывшего офицера.
С 1 мая положение усугубилось тем, что «оставшиеся» белокаспийцы выглядят почти так же после того, как сняли погоны и кокарды, но только они не успели еще обноситься.
Выход в торговые ряды к ремесленнику-портному кончился полным провалом. Было абсолютно неожиданно и странно в ответ на вежливую просьбу наблюдать нескрываемую ненависть.
- Приходи через год! Стоить будет сто рублей золотом! А материал свой забери обратно и отдай, у кого награбил! - При этом хозяйчик швырнул чуть ли не в лицо кусок сукна, полученный мною еще из астраханского порта.
Если бы с трудом не удержал темпераментного Гридина, то, наверное, произошло бы «нанесение телесных увечий». Однако я не мог понять: откуда такая слепая ненависть к нам, из-за которой человек не владеет собой и готов идти на большой риск? Ведь мы столкнулись не с купцом или промышленником, а с ремесленником, имеющим только двух наемных рабочих (старика и мальчишку, которому, наверное, даже не платит). Подобного случая в РСФСР не бывало и не могло быть.
Неужели это только результат враждебной агитации? Не совсем понимаю. Не мог объяснить и Гридину.
Но относительно моего внешнего вида вопрос ясен. Нельзя ходить оборванцем. Вернул сукно, и, подогнав комплект и фуражку с ленточкой «Деятельный», начал ходить в форме рядового военмора. На корабле это приняли так, как будто иначе не могло быть.
Кое- кто на дивизионе встречает с ехидной ухмылкой: мол, подмазывается к матросам. Сначала было неприятно, но, присмотревшись к реакции этих самых матросов, перестал слушать злопыхателей и освоился.
1- 12 мая (подготовка к решающей операции).
Исподволь - можно считать, начиная с 1 мая непрерывно ведется подготовка к заключительной операции. Ведется так, что никто толком ничего не знает. Для этого используется игра в молчанку (секретность) и маскировка (военная хитрость). Пока неизвестно, как все это воспринимает противник и насколько он дезориентирован.
Что касается нас, исполнителей, то мы, конечно, догадываемся по ряду признаков о неизбежности операции в скором времени. Но когда и как?
Даже на базаре известно о подходе новых сторожевиков и канлодок из Астрахани. Никто не скрывает, что за ними идут балтийские миноносцы. Не то двенадцать, не то четырнадцать, в том числе три или четыре с 102-мм артиллерией (типа «Украина»), а один дивизион - с мазутным отоплением котлов. Причем все они менее изношены и в лучшем техническом состоянии, чем наши.
Как будто правильнее дождаться их прихода, но тогда выступление против Энзели сможет начаться не раньше июня.
Как достичь цели? Ударом по защищенному порту и находящемуся в нем флоту или блокадой?
Если удар, то, очевидно, решительный и совместный (с моря, с суши и с воздуха). Чем внезапнее, тем больше шансов на успех и меньше потерь. В памяти встает прочитанное о Дарданелльской и Зее-Брюгской операциях. Ни та, ни другая не подходит в качестве примера, так как обстановка и цели операции совсем иные. Не прорыв и не закупорка нам нужны, а захват кораблей и ликвидация вражеского гнезда.
Понятно, почему мы сейчас не блокируем Энзели. Не хватает миноносцев, чтобы по одной паре на три смены держать постоянно в море, перед выходом из гавани {90}. Астраханские канлодки для этой задачи не годятся. «Карс» и «Ардаган» не готовы. Зато с приходом новых миноносцев можно будет организовать вполне действенную тесную блокаду.
Но можно ли выжидать еще целый месяц или надо идти на риск немедленно? Командиру миноносца такого вопроса не решить, так как надо знать, как складывается война с Польшей и Врангелем. Какие отношения с Англией и всей Антантой? Насколько может осложниться дело с Персией? И многое другое.
Штабники молчат, оперативная часть засела в береговом помещении и менее доступна, чем было на «Либкнехте». Это правильно. За нами, бесспорно, следят сотни глаз и ушей. «Галилей» только подтвердил, что в городе легион шпионов: любителей и профессионалов, русских и английских, азербайджанских и персидских, обоего пола и любого вероисповедания.
Очевидно, когда будет надо, объявят решение когда и как. Но уже теперь ясно, что решение будет плавильное, так как подобную операцию в водах и на берегах нейтрального государства нельзя предпринимать без прямого приказания Москвы, а здесь в Баку без указаний тт. Орджоникидзе и Кирова. Не будь их, темперамент комфлота внушал бы беспокойство.
* * *
Для угольного миноносца уголь - главная проблема. О казусе в Петровске даже вспоминать не хочется.
В здешнем нефтяном изобилии угля для дивизиона опять не оказалось. Ведь не только в Баку все установки работают на мазуте. Смежные железные дороги и котельные заводов и электростанций также на нефтяном отоплении. Поэтому из центра пришлось направить сюда специальные маршруты с донецким углем через Ростов {91}. Спустя десять или двенадцать суток мы грузили отличный уголек прямо с платформ, предварительно перейдя к одной из пристаней поближе к Черному городу.
Кочегары и механик улыбаются: «С таким углем не работа, а отдых, удовольствие! Что твой кардиф!»
Кстати, об отдыхе и удовольствиях.
Когда думаю, как протекает кампания, смущает мысль: поймут ли в Москве, на других флотах или потом, когда будут читать официальные отчеты, насколько нам приходилось трудно?
Ведь плавания пустяковые. От астраханского рейда до Баку всего триста шестьдесят миль. Только один сильный шторм (гибель «Каспия»). Единственный бой в море - с «Милютиным». Несколько небольших десантов и довольно упорная минная война - вот и все трудности.
Формально как будто так.
Но к этому скромному перечню надо прибавить условия, в которых приходилось добиваться даже таких небольших результатов. Совершенно изношенные котлы, машины и системы трубопроводов требовали непрерывных переборок и исправлений без возможности замены изношенных частей, при отсутствии материалов для ремонта и нехватке инструмента.
Многим известно, как авиация, летающая на чертовой смеси, реквизировала касторку во всех аптеках. Уже существуют анекдоты на эту тему. Но мало кто знает, что еще полгода назад из-за нехватки смазочных материалов морякам приходилось в рыбачьих поселках «добывать» тюлений жир и самодельное мыло для использования вместо машинного масла и тавота {92}. И оттого, что последний жир и мыло отбирали у советских людей в принудительном порядке, настроение не становилось лучше.
Некоторые вспомогательные механизмы вовсе не работали - шпилевая машина на «Деятельном» или опреснители на всех миноносцах.
Мусорный уголь, проваливавшийся через колосники, пережигался по два-три раза. В результате приходилось работать в два-три раза больше и дольше, чем в «нормальных» условиях хотя бы очень напряженной войны. Если при этом учесть систематическое недоедание («карие глазки» - до Петровска), то только тогда станет понятным, что не в эпизодических боях, а систематически изо дня в день, в повседневной жизни от товарищей требовалось исключительное физическое напряжение.
Командир миноносца с приходом в порт становился дополнительно начальником охраны рейдов и тралил фарватеры, а старпом, став лоцманом, вводил вновь пришедшие корабли в гавань и днем и ночью. Нет военмора, который не имел бы дополнительной работы или нарядов в городе.