Капли росы (сборник)

Мир, где мы выживали, пал под выстрелами.

Наша трагедия — это плата за привычку лишь выживать вместе и за трусость научиться вместе жить. Те, кто не смог, уже бежали. Но настоящая трагедия предполагает и завершенный цикл «возврата» тех, кто прошел испытание и возвращается для нового. Эти слова для тех, кто остается.

Мы просто обязаны научиться жить, а не выживать вместе. В этом главная особенность нового мира, создать который еще предстоит.

P.S. Даже эти размышления — тоже ведь зачем-то. Подумалось, а может быть мои переживания вслух тоже кому-то помогут, хотя бы преодолеть растерянность.

2. Капли росы (сосуд второй)

Отношу себя к так называемому «поколению перестройки». Конец 80-х — действительно уникальное, «перестроечное» время. В считанные месяцы, да какие месяцы — дни, ломались, казалось бы, незыблемые представления о прошлом, рассыпались в прах догмы, а открытие новых «правд» стало повседневностью — с каждым новым «Огоньком» и «Московскими новостями», студенческим митингом, очередными диссидентскими откровениями и антикоррупционными разоблачениями из прошлого и настоящего. Неформальные объединения и полутайные интеллектуальные клубы, студенческие забасткомы и самоуправление в университете, много чего…

Не знаю, возможно ли сейчас передать ту самоуверенность и оптимизм, которые мы испытывали уже с первого курса. Споры по истории КПСС, штудирование когда-то запретных «Рукописей 1844-го» (посвященные вспомнят) с их «отчуждением» и «натурализмом, равным гуманизму».

Уже после первого курса философского, да еще в динамике 87–88, мне казалось, что я — почти готовый философ. Несколько подрастерянные преподаватели теории марксизма-ленинизма, истории КПСС и советской политэкономии только укрепляли эту самоуверенность.

Именно тогда я с легкостью позволял себе споры с родителями, образованными и вполне продвинутыми интеллигентными людьми, доказывая им, что они ничего не понимают в ошибках революции 1917-го, неправильно понимают «военный коммунизм» и НЭП, ну и много такого же подобного. Споры были не очень жаркие, скорее — как-то странно напряженные. Мои родители — поколение «детей войны», и их знание и эрудиция были ничуть не хуже моих. Но вот осторожность в выводах, взвешенность и даже понимающая терпеливость по отношению к таким «кавалерийским атакам» казалась тогда несмелостью и непониманием. Это подзадоривало, и мои оценки становились все жестче, а поведение — все самоувереннее. Как теперь понимаю, даже на грани… Но один разговор запечатлелся в памяти — ответ отца, с эмоцией и даже какой-то отчаянностью на очередные мои рассуждизмы о репрессиях и свободе: да что ты знаешь о той жизни, что значить жить в семье репрессированного, что такое настоящая послевоенная бедность, что значит страх, неправда и подлость, и что значит выживать в таких условиях, сохраняя близких, работу. Чуть позже я уже больше знал об истории своей семьи. Получается, умствуя о большой истории, я только в 20 узнал, и то тогда немного, о НАСТОЯЩЕЙ жизни своей собственной семьи.

Когда в кинотеатрах шла премьера фильма «Зеркало для героя» (с Родионом Нахапетовым, советую), я там разглядел такого же, как я. Кавалериста. Жестокого.

Почему об этом? Мне кажется, что такая вот «сердечная жестокость» стала какой-то особой чертой и нынешнего времени. С одной стороны, второе поколение независимости (это не возраст, это сознание. Первое, к сожалению, оказалось поколением «официантов») стало движущей силой анти-тоталитарной революции, по сути, взяло на себя миссию утверждения идеалов свободы, гуманизма и демократии, самостоятельности и самобытности. Но вот другая сторона этой медали — поверхностность, нигилизм и даже (да простят меня за это слово) идиосинкразия. Даже гражданская война не помеха… Это в этой-то стране, с 15 миллионами пенсионеров, техногенными зонами и ядерными объектами, современным оружием, разорванной исторической памятью. Бог с ними, политическими придурками, которые от имени государства призывали на войну. Но вот так, запросто, с автоматом наперевес, против своих сограждан… Не важно, с какой стороны.

Свободы, демократии и «республик» только для своих и «правильных» не бывает. Правд может быть много (слово-то непростое), только истина одна, ибо — закон. Навязывая правду и будучи уверены в правоте, современные нигилисты и новые борцы за европейский выбор, с одной стороны, и евразийский, с другой, не спорят в клубах, — они стреляют.

За считанные месяцы «дети» вздыбили страну, а «отцы» даже не успели толком поспорить о разных «правдах».

Ведь поразительная штука — в водоворот гражданских конфликтов втянуты десятки и сотни тысяч людей. Со сложными судьбами, семьями, личными успехами и трагедиями, заблуждениями и убеждениями. И среди них огромное количество нам знакомых — друзей, соседей, одноклассников. Но в этом водовороте они обезличиваются, превращаясь в электорат, протестующих, сепаратистов, «бандеровцев» и Бог еще знает в кого.

Ну кто сейчас задумывается над тем, что среди участников майданного движения были врачи, спасшие в своей жизни не одну сотню других жизней, инженеры, создававшие новую технику, матери, растившие талантливых детей. А среди так называемых сепаратистов — тоже живые люди, судьбы. (Российских наемников не комментирую, их мораль и совесть остались по ту сторону границы). Кто и когда теперь вспомнит, что без принятия и признания судьбы каждого, эти люди уже сейчас превращаются в «жертв истории», неуслышанных и непонятых до конца. И все это — на фоне очередных «правд», разоблачений и утопий.

Не хочу даже вдаваться в политический контекст. Не в этом дело. Оказывается, и сейчас, и до сих пор люди воспринимаются как «винтики истории», «движки» чьих-то замыслов и догм, а их жизни — статистикой борьбы за эту самую жизнь.

«Сердечная жестокость» — черта нашего времени, ее болезнь и ее порок. Пишу это с осознанием того, что и до сих пор я сам жесток. Часто слышу это от близких. И тоже не имею универсального рецепта, как вылечить себя самого и помочь другим. Может быть, только горьким напоминанием об этом пороке. И, может быть, мудрой фразой «Понять — простить», помня постоянно, что все, что с нами происходит, — общих рук дело.

Наверное, если бы простая семья рабочих из Красногоровки или Селидово посидела вечерок с такой же семьей из Кременца или Трускавца, повспоминали судьбы своих родных за последние эдак лет 50–70 хотя бы, сравнили беды и проблемы, поделились житейским опытом, о детях пару слов — и снялся бы этот груз навязанной «инаковости», и «чужие» стали бы своими. И отозвали бы детей с войны.

Вспоминается еще один фильм — «Послесловие», с Мягковым и Пляттом. Советский. Советую пересмотреть. Именно сейчас.

Хочу продолжить эту тему. Пожалуй, ее я бы в нынешнее время поставил на второе место после острой и больной — гражданского конфликта, угрожающего войной.

Чуть ли не в каждой статье и книжке о современном мире встречается стандартное «мы живем в динамичном, быстро меняющемся мире…», ну и так далее. Почему-то чаще всего эта фраза воспринимается буднично и как-то технократично: технические новшества, коммуникации, геополитика. Но ведь в этой черте времени есть и другое, куда более важное — радикальное, революционное изменение в передаче опыта, исторических кодов и традиций между разными поколениями.

Скорость изменений имеет одну существенную особенность — фокус к самим переменам, их освоение и усвоение превалирует, закрывает собой необходимость понять и переварить недавнее прошлое и пережитое. Личный опыт, духовно-культурное наследие живущего, но уже постаревшего поколения оказывается менее важным и значимым, чем повседневность и изменчивое будущее.

Эту особенность — усиливающиеся поколенческие разрывы — отмечали и раньше. Собственно, эпоха индустриализма и создала новую социальную динамику. Но информационная эпоха (кстати, не пост-индустриальная, а скорее «над-индустриальная») превратила проблему разрыва поколений в источник внутренних напряжений и потенциальных конфликтов.