Страница 58 из 65
Он огляделся. Справа, до самой реки, тянулись вниз огороды. Слева стоял двухэтажный деревянный дом. Два окна первого этажа были плотно прикрыты ржавыми ставнями. Под покосившимся навесом виднелась полуоткрытая дверь.
— Осторожней, — сказал он себе. — Осторожней! — И, сняв шляпу, обмахнул ею покрытое испариной лицо.
Дверь заскрипела. Выглянула старуха, и вот она уже, медленно переваливаясь, идет к нему, вытирает о передник короткие пухлые пальцы.
— Ба! — воскликнул Шимон срывающимся фальцетом, — да это же тетя! Здравствуйте, тетя! Я сын Якова Переца! — И он шагнул вперед, слегка наклонясь и прижимая шляпу к груди.
Старуха остановилась. В замешательстве дрогнуло лицо, затряслись отечные щеки.
— Якова? О, так вы… Шимон?
— Да-с, — Шимон переступил с ноги на ногу, — я и есть. Ехал по делам… Дай, думаю, заеду. Заеду и навещу. Подумал — раз, два — и вот я здесь!
— Очень рада, очень рада, — сказала старуха, уже улыбаясь, но глядя по-прежнему вопросительно, — такой редкий гость…
— Что поделать… Дела! К тому ж, маленькое несчастье приключилось… Украли чемодан!
— Вот оно что… А я-то подумала, без поклажи, и так вдруг…
— Я э… как только представится случай, сообщу отцу… Он примет меры!
— Конечно, конечно, — сказала старуха, растягивая губы в улыбке и не сводя с Шимона цепких глаз. — Ах, Господи, что это мы посреди дороги стоим?..
Шимон взошел вслед за ней на крыльцо, шагнул в зыбкий полумрак. Деревянные балки, ведра, лопаты. Кислый запах земли.
— Нахман! — крикнула старуха, подняв голову вверх, — к нам приехал Шимон, сын Якова Переца!
Нет ответа.
— Слышишь, Нахман? — крикнула она уже устало и сердито и двинулась к лестнице в дальнем коние сеней. Но в этот момент сверху донесся кашель, скрип дерева под тяжело ступающими ногами. Шимон различил в полутьме полную фигуру старика в ермолке, с густой гривой неопрятно торчащих волос. Приблизясь вплотную к Шимону, вперился в него маленькими блестящими глазками. Шимон, все еще стоявший с прогоркло и сладко пахнущим пакетом в одной руке и шляпой в другой, почувствовал нарастающее раздраженье.
— Я сын Якова Переца, — проговорил он веско, — владельца скобяных складов в Бердичеве.
Старик хихикнул. Отступив на шаг, слегка согнул круглую спину.
— Прошу извинить… Сын самого Якова Переца, и вдруг… Какая счастливая неожиданность! А? Что? — и, продолжая хихикать и пожимать плечами, он двинулся по лестнице вверх.
Слова мужа, очевидно, смутили старуху — она снова и очень внимательно оглядела гостя с ног до головы.
— Ах, да! — воскликнул Шимон, протягивая ей кулек со сладостями, — вот, кушайте на здоровье!
Должно быть, вид кулька окончательно склонил чашу весов в его пользу.
— Пойдемте, — проговорила она, ныряя в темноту коридора, — я покажу вам вашу комнату.
Неистребимый запах москательной лавки… Слева за стеной, должно быть, чулан… Справа — большая комната, ходики на стене…
— Идите сюда! — сказала старуха и исчезла.
В комнате ничего не было, кроме кровати, стола и стула у окна. Не раздеваясь, упал он на взвизгнувшие пружины, закрыл глаза… Воздух густел, тени входили в комнату, качались по стенам. Далеко-далеко крутился колодезный ворот, звенела цепь…
…Что я сделал ему?!
Он идет на меня с палкой наперевес. Я стою, вжавшись в стену. Еще немного, и палка вопьется в меня, продавит грудь! Они обступили нас и молчат. Они ухмыляются и молчат! Пустые глаза, ощеренный рот. Жид? Объясните мне. Мне пять лет. Мне очень трудно понять!
А бабушка смотрит на меня, подперев ладонью щеку, и говорит: майн зун, майн киндер. Отец лежит на диване, и в зимнем сумраке ходики на стене: тик-так, тик-так…
Протяжный скрип. Он открыл глаза. В дверях стояла старуха.
— Утро доброе. Как спалось?
Несколько мгновений он глядел на нее недоуменно… тряхнул головой, спустил ноги на пол.
— Прекрасно.
— Еще бы. Со вчерашнего дня спите.
— Да ну…
— Я белье занесла, а вы и не пошевелились. Поспешайте! Завтрак готов.
Она вышла.
Действительно, на стуле лежало аккуратной горкой белье, стол был накрыт чистой скатертью. Шимон отыскал полотенце, выглянул в коридор: в противоположной стороне маячило светлое пятно — должно быть, выход… В большой комнате спиной к нему стояла рыжеволосая девушка в светло-зеленом платье. Он проскользнул мимо нее, выскочил на улицу и, свернув за угол, очутился на заднем дворе. Старуха, колдовавшая у печки, махнула рукой на подвешенный к дереву рукомойник, прошла в дом с кастрюлей, прижатой к животу, и в воздухе густо запахло вареной картошкой.
Они уже сидели за столом, замолчали, повернули головы.
— Проходите, — сказала старуха, указывая Шимону место рядом с девушкой. — Знакомьтесь, это Руфь.
Не вставая, протянула Шимону длинные вялые пальцы, кольнула мгновенным взглядом зеленых глаз.
— Что ж вы стоите? Садитесь! — старуха положила на тарелку несколько картофелин, обильно полила их сметаной.
— Дети — украшенье дома, — проговорил Шимон.
Старик хихикнул.
— Глубокая мысль, — сказал он важно и покачал головой, — глубоко…
— Нахман!
Шимон неторопливо взял вилку, подцепил картофелину.
— Руфь у нас училище кончила, на двух языках говорит.
— О! — сказал Шимон, стараясь есть не очень быстро. — Правда?
Руфь молчала, отрешенно глядя в окно.
— Ах, да, — Шимон помедлил, поворотился к реб Нахману, — господин Кистяковский…
Старик нахмурился.
— Я говорю, господин Кистяковский вам большие приветы передавал…
— Кто такой? Не знаю!
— Как же… Парикмахер. На той улице, что ведет к вокзалу.
Лицо реб Нахмана налилось кровью.
— Чепуха! — крикнул он, стукнув ладонью по столу. — Нет там никакой парикмахерской!
— Как же… Этого не может быть!
— Велика беда, — сказала старуха, — что-нибудь напутали.
— Да, нет же, уверяю вас!
Реб Нахман гневно молчал.
— Расскажите-ка лучше, как поживает отец ваш? — торопливо проговорила старуха, — сейчас плохие времена.
— Рррэволюция! — пророкотал реб Нахман. — Пришлось свернуть делишки, а?
В настороженной тишине Шимон помедлил с подъятой вилкой в руке.
— Делишки — дело десятое, — сказал он веско. — Был бы капитал.
Реб Нахман неожиданно развеселился.
— Совершенно верно! Так рассуждал один весьма… весьма знаменитый еврей… Капитал… Ха! Превосходно!
Старуха собрала с блюда остатки картошки, высыпала на тарелку Шимона. Руфь зевнула, прикрыла ладошкой рот.
— Да-с, капитал! — Шимон повысил голос. — Что вы можете без денег? Что вы стоите без них?
— Я?! — сказал старик, слегка приподымаясь и упираясь ладонями в стол. — Да будьте вы прокляты с вашими капиталами, вашими заводами, вашей борьбой! Опустеет земля, и волки будут рыскать по ней, взойдет звезда, и никто ее не увидит, ибо некому будет смотреть!
— О, Нахман!
— По заслугам вашим воздастся вам! Гои вытопчут ваши поля, сломают виноградники, осквернят ваших жен!
Руфь повернулась к старухе.
— В Лыковке был погром, — сказал она, — и синагога сгорела.
— Откуда ты знаешь?
— Давидка сказал.
Реб Нахман перевел дыхание. Тяжело заскрипел под ним рассохшийся стул.
— А все храмовники… Предали Израиль! И мы за грехи их, бездомные, мечемся по земле…
— Любимая тема, — проговорила Руфь, оборачиваясь к Шимону, и передернула досадливо плечами.
— Но им все мало. Они развращают народ! — борода реб Нахмана затряслась. — Кому служит наш казенный раввин? Всевышнему? А, может быть, сатане?
— Бросьте, папа. Как вам не надоест… Что вы привязались к равви? Он не лучше и не хуже остальных.
— Зажравшийся индюк! — крикнул реб Нахман и затих…
— Нас пока Бог миловал, — сказала старуха, — да и то, местечко у нас неприметное, от больших дорог вдалеке. Иное дело — Бердичев. Говорят, у вас большие погромы были?