Виноградники ночи

Мина подняла голову от шитья и увидела кота. Он сидел на задних лапах и смотрел на нее сквозь стеклянную дверь веранды. Створка была приоткрыта, но он не вошел внутрь — с минуту он разглядывал Мину, потом, видимо, удовлетворенный увиденным, растянулся на коврике у входа и прикрыл глаза… Он был рыжий и пушистый, с неторопливыми важным движеньями и в полном сознаньи своей красоты. Он совсем не был похож на бездомных облезлых кошек, шмыгавших вокруг бака с отходами на заднем дворе — он явно был из приличного дома…

Мина прошла на кухню, соскребла со сковородки в миску остатки яичницы с колбасой, недоеденной утром Залманом; поставила миску перед котом. Он приоткрыл один глаз, взглянул на миску, но есть не стал. И только когда Мина отошла, приподнялся и, опустив морду в миску, принялся за еду.

Утро стояло солнечное и прохладное. Во дворе еще не просохли лужи после ночного дождя. Мина была одна. Впрочем, она уже привыкла к этому. Почти привыкла. Кот оторвался от миски и принялся наводить марафет — лизать шерстку на лапках и груди. Закончив работу, растянулся на коврике, удовлетворенно прикрыв глаза. Вот и она вроде этого кота — сидит у входа в пустой дом.

Сегодня суббота… Завтра надо снова сходить в управление полиции, может быть, хоть что-то прояснится о Ребекке… Вот уже неделя, как она арестована, и даже неизвестно, где ее содержат! Находится под следствием… А сколько времени будет продолжаться это следствие? Залман хотел нанять адвоката… И правильно, как же без адвоката? Но ему не позволили. Ваша сестра обвиняется в организации теракта. Ну и что, разве и в этом случае не полагается адвокат? На прошлой неделе газеты писали о неудачном нападении боевиков «Лехи» на английских офицеров, праздновавших Рождество в каком-то ресторане… И конечно, ничем хорошим это не могло закончиться: среди боевиков есть убитые и раненые. Несколько человек арестованы. Вот так! И Рива в их числе… А ведь сколько раз Залман ее предупреждал! Упрямая и жесткая… Вся в отца. Но он-то хотя бы делом занимался: со всей Европой торговал! Состоянье нажил, оставил детям… И перед смертью все повторял: «Залман, Залман, как ты будешь жить без меня?» И впрямь, Залман ведь только и умеет бумажки писать да подшивать их в папочки. В последнее время напоминает о необходимости экономии — мол, проценты с капитала уменьшились и зарплату ему в его Сохнуте платят лишь по большим праздникам. Поэтому и экономку после смерти Христи не взяли… Действительно, надо продать дом. Давно пора продать… Правда, сейчас «застой на рынке недвижимости»… Но все кончается в этом мире — даже застой. Резко повела рукой — иголка скакнула вверх, царапнула о наперсток. Вот так — приходится перешивать платье вместо того, чтобы купить новое.

Она подняла голову… Кота не было. За стеклом стоял человек и смотрел на нее!.. Как и в ту ночь он был в пиджаке и мятой шляпе, надвинутой на лоб. Отвел раму, неслышно шагнул в гостиную.

— О Господи! — Мина прижала руку к груди, — как вы меня испугали!

Не отвечая, он оглядывался по сторонам.

— Вы знаете, что Ребекка арестована?

Сел на край стула, закинул ногу на ногу, скрестил на коленях нервные длинные пальцы.

— Когда?

— В ночь на Рождество…Я ничего не понимаю в политике… Но это так гадко! Убивать людей!.. Гадко и преступно!

В первый раз взглянул ей в глаза:

— Или они нас — или мы их… Третьего не дано.

Помолчал.

— Скажите… а как она была арестована? Они явились за ней сюда?

— Нет. Просто не вернулась домой. А утром пришел какой-то солдатик и сообщил, что она содержится в камере полицейского управления. На Русском подворье.

— Как трогательно!

— Что вы имеете ввиду?

— Так, ничего… А обыск делали?

— Нет. Вы хотели бы, чтобы у нас провели обыск?!

— К вам никто не заходил? Из друзей Ребекки? Например, молодой человек… Такой высокий, светловолосый?..

— Нет.

Поднялся.

— Хотите поесть? Я приготовлю!

— Не надо.

С церемонной вежливостью приподнял шляпу.

— Будьте здоровы… Это важно.

Выскользнул сквозь приоткрытую створку во двор. Мина видела, как он вышел на улицу, остановился… Он стоял, словно думал неотступно о чем-то, и все не мог додумать до конца… Наконец, повернулся, (как на шарнирах, подумала Мина), и торопливо зашагал в сторону рынка.

Возможно, у него было какое-то неотложное, не терпящее отлагательств, дело… Но дойдя до железных ворот с вознесенным над ними крестом, он вдруг замедлил шаг… тронул задвижку калитки — отдернул руку. «Нет, нет! — проговорил он вслух, — еще не пора!» Словно испугавшись собственного голоса, оглянулся; улица, протянувшаяся вдаль в прозрачном свете, была пуста. И он снова пустился в путь, опустив голову, уже не глядя по сторонам.

(Писатель, живший в начале прошлого века, уж точно поведал бы во всех подробностях, куда направляется наш герой, что он думает, какие страсти его обуревают. Он вторгся бы в его хрупкий мир, с безжалостностью полиграфа записал бы все мельчайшие движенья его души. Он выпотрошил бы своего героя как ни на что не годную куклу. Но постепенно писатели стали понимать, что это тиранство есть лишь отраженье в творчестве того тиранства, которое властвовало в ту эпоху повсюду. И потому герою следует предоставить свободу, которую жаждет ведь и сам писатель. Некоторые сочинители в своем порыве вчуже захотели уничтожить своего героя как некую целостность, превратить его в ускользающую, никогда не равную себе величину, дабы тиранство утратило точку опоры, приложения своих варварских сил. Но в своем стремлении они зашли так далеко, что уже ради свободы — принесли в жертву человека. Эти метания отражают всю противоречивость прошедшей эпохи, а потому писатель нового времени должен соблюдать меру — даже будучи творцом своих героев, он не в состоянии знать всю их подноготную: они сложнее и интересней его).

Однако, пока мы рассуждали, Марк проделал уже довольно большой путь — он пересек Яффо, шумную рыночную Агриппас и углубился в узкие проулочки, застроенные лепящимися друг к другу домами с их дворами-колодцами, увитыми виноградом. Где-то здесь должен быть тот двор с чугунной лестницей, ведущей на второй этаж; слепое немытое окно. Здесь… Или там? Марк оглянулся — на сей раз тощий Джони, стуча палкой и воздев очи к небу, не следовал за ним. Никто не следил за ним. Ошибиться невозможно. С той ночи он уже никому не нужен… Никому не нужен… Как странно!

Он спустился к оврагу. Слева, на его противоположной стороне, почти сливались с желтовато-бурым выжженным склоном холма стены монастыря. По дну оврага тянулась узкоколейка[22]. Отсюда она была отчетливо видна. Прямо напротив монастыря на рельсах стояла длинная платформа, груженная трубами и железными ящиками.

У дома Руди сидел на лавочке старик и, опустив голову на локти, скрещенные на набалдашнике трости, смотрел вдаль. Перед ним тянулись до горизонта поросшие сухим кустарником холмы. Но, может быть, ему мерещился колоннадный Кнессет? Белые кубики Музеона Исраэль?

Марк прошел мимо старика в подъезд, поднялся на второй этаж. Где-то наверху, наверное, под самой крышей, нетвердая детская рука разыгрывала гамму — спотыкалась, начинала снова… Марк подошел к квартире Руди. Осторожно, миллиметр за миллиметром, стал ощупывать дверной косяк… Вот она — тонкая, едва различимая ниточка волоса! Хлопнула за спиною дверь. Он обернулся. На лестничной площадке стояла женщина лет семидесяти, в сером халате, как балахон болтающемся на ее тощем теле, в туфлях со шпильками и с помойным ведром в руке. Поджав губы, выкрашенные в ярко-красный цвет, она смотрела на Марка.

— Простите, — проговорил Марк, — не знаете ли вы, что с вашим соседом? Пришел навестить, а его нет дома!

— Не знаю. За ним не уследишь.

Подозрительно и цепко она всё разглядывала его…

— А вы, вроде, похожи на приличного человека.

22

Узкоколейка. Была построена англичанами для скорейшей переброски военных грузов из южных районов города в северные. В настоящее время не существует.