Страница 40 из 65
— Прекрасно! Но откуда такая точность?
— Я видела документы… Простите, вы так и будете сидеть в шляпе?
Поднял на нее рассеянный взгляд.
— Атака приведет лишь к бессмысленным жертвам…
— Это уж ваше дело. И Руди.
— Я не могу доверять этому Руди.
Ткнула сигаретой в дно пепельницы.
— Что, тоже слишком буржуазен?
— Вы бывали у него дома?…
— Да. И не вижу в этом ничего предосудительного. Так чем же вам не угодил Руди?
— Он ведет себя слишком нервно.
— У вас есть серьезные основания?
— Я закинул удочку, и он — дернулся. Хотя мог просто встретиться со мной.
— Этого недостаточно для окончательных выводов.
— Все неприятности начались после того, как он возглавил отряд. Вспомните Цви.
Щелчок зажигалки. Струйка серого дыма. Пристальные холодные глаза.
— А мне вы доверяете?
Улыбнулся.
— Я и себе доверяю лишь раз в месяц!
Поднялась. Прошла мимо Марка к секретеру.
Приторно-сладкий запах духов. Открыла ящичек, протянула Марку лист бумаги.
— Что это?
— Банковский код. Я нашла его у нашей служанки Христи. По-видимому, случайно завалился за белье. Она была любовницей Феодора. Христя умерла две недели назад в родах. Перед смертью покаялась Мине, что это она убила во время пьяной ссоры Феодора. И сказала, что те самые бумаги, которые он дал ей на сохраненье, спрятала у него в доме.
— Какой бурный роман! Действительно, были документы…
— Так вы знаете?
— Оказался однажды случайным свидетелем… И впрямь, похоже на код. Банк. Номер ячейки… Только очень уж далеко. Цюрих!
— Ничего. Доберутся, если надо.
— Не сомневаюсь. Только вот — кто? Вряд ли ячейка открыта на предъявителя… Это слишком опасно… Ладно, будет время — разберемся!
Сложил листок, засунул в нагрудный карман.
(Мина отбросила книгу, подошла к окну. Как одиноко и холодно в осеннем Иерусалиме! Проехала машина, ослепив фарами; в прозрачно-звонком воздухе — обрывок разговора, стихающий цокот каблучков, словно вздуваются и лопаются пузыри на поверхности ночи. И где-то там, в комнате у рынка, этот человек… Так и не решилась зайти к нему… Села в кресло, снова потянулась за книгой).
— Только вот не могу понять…
— Что?
Опустилась на диван, плотно сдвинув ноги, выпрямив спину.
— Не понимаю… Вам-то зачем все это нужно?
— Что вы имеете в виду?
— Зачем вам участвовать в наших делах? Не хватает острых ощущений?
— Напряглась, нервно сжала пальцы рук — так, что проступили белые пятна.
— Я пережила погром… Гостила в то лето у дяди в местечке под Вильно… Убили всю его семью. Одна я спаслась… Но вам этого не понять!
— Почему же… Это, действительно, ужасно.
— У вас, родившихся здесь, уже нет этого страшного ощущения полной беззащитности и униженности… Я должна избавиться от этого чувства, я не могу с ним жить!
И — уже тише:
— Скажите, вы, действительно, мне не доверяете?
Она напоминала сейчас сжатую до предела струну.
Проговорил раздельно и веско:
— Я доверяю вам.
Встал, заходил по комнате.
— Вот что… С кодом я разберусь. И с этим Руди… Прошу вас, ради вашей же собственной безопасности — будьте осторожны! Я сам вас найду, хорошо?
— Хорошо…
Она словно опала; сидела, склонив голову. Шагнул к ней, протянул руку:
— Спасибо за отличную работу… товарищ!
Мина прислушалась: шорох в коридоре и на лестнице. Едва слышный стук калитки во дворе. Начал накрапывать дождь — и тут же стих. Пора доставать теплые одеяла… да… и пусть будет удача ночным гостям сестры.
«Ну, хорошо, дед скрывался у них в доме. Но как он там очутился? От его Сосновки до их Конотопа еще надо добраться!» «Не знаю, — говорит мать, — да разве это так уж важно?» Она сидит на веранде, перебирает яблоки для компота — те, что уже с гнильцой. Очищает от кожуры, вырезает коричневую плесень, бросает белые дольки в миску. «Тея! — кричит отец, — куда ты дела секач?» Он наводит порядок в сарае, и все раздраженье из-за необходимости заниматься хозяйством выплескивает на жену. «Да я не видела его с прошлого года!» — устало отвечает она. Подымает на меня темные неподвижные глаза, обреченно смахивает со лба капельку пота. Вдруг какое-то подобие улыбки кривит ее губы. «Бабушка их всех спасла, — говорит она. — Лихая была дивчина. Местечко заняли беляки. Ворвались в дом. А она выскочила им навстречу и — давай плясать да хохотать. Ну, они и сменили гнев на милость. А родителей спрятала в сенном сарае на заднем дворе. Вот так и уцелели». «Дед там тоже был?» «Наверно. О нем она не говорила… И как она могла связаться с таким замухрышкой! Ей бы с ее способностями, как той комиссарше, полком командовать. А она всю жизнь с дедом прожила». «Но ведь ты говорила, что она слегла после рождения папы?» «Да. Еле жива осталась. Отвеселилась…» «Но дед тоже был не дурачок». «Еще бы! Иудушка Головлев! Она ведь не могла работать, деньги были все у него. Куда денешься? Одно утешенье — Залман. Она чуть с ума не сошла, когда он ушел на фронт. Дед поехал вслед за ним, отыскал, поговорил с командиром, вернулся довольный — и с тех пор был уверен, что только благодаря ему Залман остался жив». «Тея! Здесь какой-то чемодан с бельем! Что с ним делать?» «Подожди, иду уже! — бросает нож на стол, подымается. — Если бы в твоем отце была хоть капля деловитости деда!»
Он — вырвался. Добрался до Москвы. Использовал единственный шанс. Это — самое важное! Об этом я буду писать… А было ли именно так на самом деле, значения не имеет!
Золотая монетка. Яблочный год.
Вот уже месяц не встречает меня на Эмек Рефаим мой знакомец в круглой шапочке. Не стоит его стул возле магазина женского белья, не красуются на вешалке грошовые майки… Куда он подевался? Я не знаю. Да, признаться, и не хочется об этом думать. Я пришел на Эмек Рефаим, чтобы купить вина. Вот, хотя бы в этом магазинчике с длинной деревянной стойкой и рядами посверкивающих в полутьме бутылок. Но это — дорогой магазин. А мне нужно что-нибудь подешевле. Еще я хочу купить белую брынзу, алые помидоры, зелень в лавочке на углу. И масло в высокой бутыли — настоящее оливковое масло, пахнущее прокаленным сухостоем. Завтра меня посетит Влада. Так мы с ней договорились. И на наших губах будут красное вино и оливковое масло. Кровь этой земли.
Я иду мимо высокой стены кладбища тамплиеров, (там они покоятся среди белых камней и сухой травы), я возвращаюсь домой с тяжелой сумкой, полной еды. Влада, — скажу я, — Влада, ты пришла, ты уйдешь. Но этот вечер мы проведем вместе в моей белой комнате, где лишь книжный шкаф и стол в завалах бумаги, да холостяцкий топчан.
А знаешь, у меня все же найдется для тебя подарок — дымчатый топаз луны на фиолетовом бархате неба.
Он вернулся ночью, когда Герда уже спала. Она услышала шорох — открыла глаза.
— Кто это? — вскрикнула она, и в то же мгновенье почувствовала его запах, его губы на своих губах.
— Это я. Подвинься, пожалуйста. Такая узкая кровать!
Засмеялась, повернулась к нему, положила руку на его голое плечо.
— Так с кем ты проводил время без меня?
— Ни с кем. Занимался делами. А что слышно у тебя?
Сняла руку. Повернулась на спину.
— Все нормально. Деньги передали… Целых полторы тысячи.
— Ого! Ты уверена, что за тобой не следили?
— Я ничего не заметила.
Села на кровати, нащупала тапочки, подошла к столу.
— Этих тель-авивцев ничего не интересует. Такие противные… Даже вспоминать неприятно. Хочешь пить?
— Нет.
— А я хочу.
В кружке были остатки кофе. Плеснула в миску, налила из чайника кипяченую воду. Она уже успела остыть.
— Как ты только живешь в этом Тель-Авиве…
— А я и не живу.
— Что ты хочешь сказать?
— Так… Прохожу мимо.
Отхлебнула воду из кружки, помолчала…
— Ты странный.
— Каждый странен по-своему.