Страница 121 из 144
В ответ на это Франц-Иосиф в свою очередь спросил Орлова: «Уполномочены ли вы подтвердить предшествующие заявления вашего императора: во-первых, что он будет уважать независимость и целостность Турции; во-вторых, что Он не перейдет через Дунай; в-третьих, что он. не слишком надолго продлит оккупацию княжеств note 31; в-четвертых, что он не будет стараться изменить отношения, существующие между султаном и его подданными». На эти вопросы Орлов не ответил. Ему трудно было, что-либо сказать, когда царь на все четыре вопроса уже давал определенно отрицательный ответ своими действиями.
Орлова в Вене чествовали. Вся реакционная австрийская аристократия ухаживала за ним, как за представителем царя, «спасшего» Австрию и чуть ли не всю Европу от революции. Но Франц-Иосиф не пожелал принять предложения Николая, и Орлов уехал из Вены ни с чем. Перед отъездом он написал царю интереснейшее письмо, в котором в сущности советовал перевернуть вверх дном всю систему политики Николая, отвернуться от тени Священного союза и сблизиться с Францией. «Видя это бессилие и это малодушие Германии и в то же вовремя узнав про предложение о посредничестве, исходящее в этот момент от Луи-Наполеона, я спрашиваю себя, не было ли был лучше принять это посредничество в случае, если оно содержит почетные условия, за основу для прямого соглашения, оставив в стороне тех друзей, добрые намерения которых проваливаются из-за овладевшего ими страха?» Но войти в тот момент в соглашение с Наполеоном III значило бы совсем отказаться от войны с Турцией и от всей политики царя на Востоке. Да и слишком еще не хотелось Николаю поверить, что он нее понял самых основ австрийской политики, спасая Австрию 1849 г. и считая так долго Франца-Иосифа лучшим и преданнеейшим другом. Из усилий Орлова победить рутинную дипломатию Николая ничего не вышло.
Сейчас же после отъезда Орлова из Вены Франц-Иосиф приказал отправить в Трансильванию 13-тысячное войско. Это было уже некоторой угрозой русским оккупационным в войскам на Дунае.
Позиция Пруссии во время Крымской войны. С тех пор Николай удвоил свою любезностьпо отношению к Пруссии. Но и тут его ждали разочарования. Король продолжал метаться из стороны в сторону.
В конце февраля 1854 г., возвращаясь из Петербурга в Лондон после разрыва дипломатических отношений, сэр Гамильтон Сеймур сделал неудачную попытку втравить Пруссию в войну с Россией. Но Фридрих-Вильгельм IV отвечал: «Я не хочу, чтобы, вместо сражений на Дунае, происходили сражения в Восточной Пруссии». Король добавил, что на границе Пруссии уже стоит 200-тысячная армия. Для Англии было важно уже то, что русские силы были оттянуты от Юга. Затем к: королю упорно приставал с теми же домогательствами французский посол в Берлине маркиз де Мустье. Но и тут ничего не вышло. Тогда английская пресса пустилась на прямые угрозы. Бисмарк во Франкфурте жаловался английскому представителю Александру. Мэлету на эти неприличные застра-нщивания (29 марта 1854 г.). «Ни в коем случае мы не станем союзниками России, — сказал при этом Бисмарк, — но брать та себя риск и издержки по войне с Российской империей — совсем иное дело, особенно, если правильно взвесить возможные выгоды для Пруссии даже в случае успешного исхода подобной войны».
В апреле 1854 г., после отправления французской и английской десантной армии к Варне, австрийский министр Буоль окончательно осмелел: с согласия Франца-Иосифа он предложил Пруссии присоединиться к австрийскому представлению: просить Николая убрать свои войска из Молдавии и Валахии. Король Фридрих-Вильгельм IV, теснимый в это самое время, как англичанами, так и французами, не посмел отказаться и 20 апреля (1854 г.) согласился примкнуть к Австрии. «Английская партия» при прусском дворе взяла верх.
Фридрих-Вильгельм еще в марте жаловался Сеймуру, что Николай, говоря о нем, употребляет «такие сильные выражения», которые даже и повторить не совсем удобно. Новый поступок короля (договор с Австрией 20 апреля) окончательно преисполнил царя негодованием. А об Австрии он писал в середине мая 1854 г. Паскевичу: «Итак, настало время бороться не с турками и их союзниками, но обратить все наши усилия против вероломной Австрии и горько наказать ее за бесстыдную неблагодарность». Но союзники уже стояли в Варне. Выступления Австрии ждали 13 июля; царь получил об этом достоверные сведения ровно за месяц, 13 июня. Тогда он дал приказ об отступлении русских войск из Дунайских княжеств.
«Четыре пункта» Наполеона III (18 июля 1854 г.). Отныне война была, по сути дела, проиграна. С высадкой союзных войск в Крыму из наступательной она становилась чисто оборонительной. Еще до тех пор, как высадка была фактически совершена, Наполеон III приказал сформулировать «четыре пункта», сообщить их Австрии, Пруссии и, конечно, Англии и затем от имени четырех держав предъявить их Николаю. Пункты были приняты Англией и Австрией. Но король прусский долго не хотел принимать участия в этом враждебном выступлении всех великих держав против царя. Когда же он узнал, что Австрия начала постепенно занимать своими войсками те части Молдавии и Валахии, которые очищались уходящей русской армией, Фридрих-Вильгельм IV внезапно ощутил раскаяние и переметнулся на сторону царя, объявив, что разрывает подписанное с Австрией 20 апреля соглашение. Тогда на него опять нажали из Парижа и Лондона, и король, хотя и не подписал «четырех пунктов», согласился не протестовать против того, что говорилось в них о Пруссии. Нота была отправлена в Петербург.
Вот эти пункты, сформулированные окончательно 18 июля 1854 г.: 1) Дунайские княжества поступают под общий протекторат Франции, Англии, Австрии, России и Пруссии, причем временно оккупируются австрийскими войсками; 2) все эти пять держав объявляются коллективно покровительницами всех христианских подданных султана; 3) эти же пять держав получают коллективно верховный надзор и контроль над устьями Дуная; 4) договор держав с Турцией о проходе судов через Босфор и Дарданеллы, заключенный в 1841 г., должен быть коренным образом пересмотрен.
Царь получил «четыре пункта», но ответа не давал. Срок ему не был поставлен. Наполеон III и Англия решили перевести армию из Варны в Крым и с этого времени до известной степени ослабили свое подавляющее влияние на Австрию. В Вене жаловались, что, увозя свои силы в Крым, союзники оставляют Австрию лицом к лицу с грозным русским соседом. В Австрии продолжали бояться России, несмотря ни на что. Считали, что Россию можно разбить, но нельзя ее ослабить на длительное время: горе тем соседям, которые соблазнятся ее временной слабостью.
Наступила страшная осень 1854 г. с кровопролитными сражениями под Альмой, Балаклавой, Инкерманом, с первыми бомбардировками Севастополя. Дипломатия бездействовала. Союзники с беспокойством следили за неожиданно затянувшейся осадой Севастополя, сдачи которого ожидали через несколько дней после высадки.
Пришла зима с ужасающим ноябрьским штормом, с болезнями, колоссальной смертностью в лагере союзников. В Вене русским послом был уже не Мейендорф, а Александр Михайлович Горчаков, — и Буоль, по мере роста бедствий, которые французам и англичанам приходилось зимой испытывать под Севастополем, становился все дружественнее и сердечнее к Горчакову. Внезапная весть о смерти Николая (в феврале 1855 г.) не надолго оживила надежды на мир. Франц-Иосиф и Буоль получили очень смутившее их странное и неприятное известие из Парижа. Оказалось, что, как только Наполеон III получил известие о смерти Николая, он тотчас же пригласил во дворец саксонского посланника фон Зеебаха, женатого на дочери русского канцлера Нессельроде, и выразил (для передачи новому царю Александру II) свое соболезнование. В Петербурге, конечно, ухватились за это. Через посредство того же Зеебаха тотчас было доведено до сведения Наполеона III письмо Нессельроде к Зеебаху, в котором Нессельроде передавал благодарность Александра II Наполеону и тут же распространялся о том, что России и Франции решительно не из-за чего воевать, и что мир наступит в тот же день, когда этого пожелает Наполеон III. Все эти неожиданные и непринятые в дипломатическом обиходе воюющих стран любезности, казалось, открывали пропасть перед Австрией, да и перед Пруссией; там уже давно с беспокойством говорили, что страшнее всего для государств Центральной Европы возможный в будущем союз между Французской и Российской империями. Что если оба императора, как давно советовал А. Ф. Орлов, в самом деле примирятся и затем вдвоем раздерут Австрию на части? А тут подоспело и другое сообщение: будто Наполеон III, смущенный героической обороной Севастополя, подумывает снять осаду города. В самом деле, как потом выяснилось, у французского императора был момент колебаний, когда он, действительно, начинал сомневаться в конечном успехе осады. Но тут помогло ему неожиданное сообщение, разом вдохнувшее в него новую бодрость. Дело в том, что не только при петербургском дворе и в великосветских салонах столицы с преступным легкомыслием болтали при ком угодно об отчаянном положении Севастополя, об ужасающих донесениях главнокомандующих, сначала Меншикова, потом Михаила Горчакова. Даже сам Николай был крайне неосторожен и перед своей загадочной кончиной часто падал духом и склонен был откровенно делиться своими горестями и тревогами и с прусским послом фон Роховым и с военным прусским атташе графом Мюнстером, которых продолжал считать лучшими друзьями. Граф Мюнстер писал обо всем, что слышал в Зимнем дворце и других дворцах Петербурга, своему другу генералу Леопольду фон Герлаху, любимцу короля Фридриха-Вильгельма IV. Но за Герлахом шпионил другой любимец короля, первый министр Пруссии Мантейфель, и его секретный агент Техен аккуратно выкрадывал из письменного стола Герлаха эти письма. Однако Техен, недовольный слишком скромным вознаграждением, получаемым от Мантейфеля, решил подыскать еще и другого покупателя: такового и притом несравненно более щедрого он нашел в лице маркиза де Мустье, французского посла в Берлине. Все это выяснилось лишь много времени спустя. Таким-то образом французский император, к своей радости, узнал, как безнадежно смотрит главнокомандующий Михаил Горчаков на перспективы обороны, насколько новый царь мало надеется отстоять крепость, как убийственно обстоит дело со снабжением русских войск боеприпасами и т. д. Ввиду всего этого всякие попытки заключить мир до падения Севастополя были прекращены: решено было с удвоенной силой добиваться сдачи Севастополя. 27 августа (ст. ст.) 1855 г. пал Севастополь, и опять возобновилась большая дипломатическая игра. Россия не заключала мира, — переговоры в Вене велись на конференции послов, в которой принимал участие и Александр Горчаков, русский посол в Австрии. Но дело не двигалось с мертвой точки. Пальмерстон, сделавшийся в начале февраля 1855 г. уже первым министром Англии, вовсе не был заинтересован в том, чтобы война окончилась тотчас после взятия Севастополя. В Англии и во всем мире Пальмерстона вообще считали одним из главных виновников долгой, кровопролитной, разорительной войны. Запросы в парламенте и материалы расследования, произведенного парламентской комиссией Робака, выяснили немало упущений в материальной части английской армии под Севастополем; особых лавров во время осады англичане себе не снискали; взяли Севастополь не они, а французы. Словом, Пальмерстон полагал, что только после падения Севастополя и нужно развернуть большую войну. Это для Пальмерстона означало, во-первых, что необходимо привлечь новых союзников; во-вторых, что следует поощрить французского императора к усилению своей армии путем новых и новых наборов. Только тогда можно будет «поставить Россию на колени» и добыть для Англии плоды этих новых французских побед. А что в Вене заседает конференция послов, которая никак не может договориться насчет «четырех пунктов», это, с точки зрения Пальмерстона, даже хорошо: упорство русской дипломатии ведет к продолжению войны на неопределенный срок, что даст возможность британскому премьеру осуществить свою программу отторжения от России ряда территорий. В первое время после падения Севастополя Пальмерстону казалось, что все идет великолепно. И Наполеон III также думал не о мире и вел переговоры с шведским королем Оскаром I о вступлении Швеции в войну против России.