Страница 38 из 82
Подобные факты (а их перечень можно увеличить) с большой долей уверенности позволяют утверждать, что руководство партии в 1934 г. действительно решило несколько снизить уровень репрессий, отказаться от крайностей государственного террора, усилить роль правовых механизмов. Ничего необычного или необъяснимого в этих намерениях не было. Как уже отмечали историки советского права, периодическое разделение права и террора, более активное использование правовых регуляторов было необходимым условием выживания режима, особенно в периоды, следовавшие за массовым применением террора, угрожавшего подрывом важнейших основ общественной стабильности[303].
Наиболее наглядно эти стабилизирующие политические тенденции проявились в отношении высшего руководства страны к ОГПУ-НКВД. В какой-то мере оттенок дискриминации ОГПУ имел сам факт его реорганизации в НКВД, полугодовая подготовка «реформы», сопровождавшаяся работой многочисленных комиссий, поставившая ОГПУ в положение реорганизационной неопределённости. Продолжая оказывать ОГПУ, как и прежде, полную поддержку, Сталин время от времени одёргивал руководителей этой организации выговорами и внушениями. 5 июня 1934 г., например, Политбюро приняло совершенно секретное (под грифом «особая папка») постановление по поводу одного из дел, подготовленных ОГПУ, — дела Селявкина (суть его из решения неясна). В постановлении отменялись приговоры, вынесенные обвиняемым по делу, а также был сделан выговор руководству ОГПУ и Прокуратуры. Политбюро, в частности, «предложило» «всей руководящей верхушке ОГПУ обратить внимание на серьёзные недочёты в деле ведения следствия следователями ОГПУ»[304].
Несмотря на то, что при создании НКВД права карательных органов были законодательно несколько ограничены, они подвергались дальнейшей «дискриминации» во второй половине 1934 г. Одним из первых сигналов такого рода были обстоятельства рассмотрения в Политбюро вопроса о судах при лагерях НКВД. 9 августа 1934 г. нарком внутренних дел Ягода, согласовав вопрос с руководством союзной прокуратуры и Наркомата юстиции РСФСР, разослал на места телеграмму о создании в лагерях НКВД отделений краевых или областных судов для рассмотрения дел по преступлениям, совершаемым в лагерях[305]. Основные положения телеграммы противоречили постановлениям Политбюро о реорганизации судебной системы. Особенно вызывающе выглядели предложения НКВД о порядке согласования приговоров к расстрелу. Если правила судопроизводства, одобренные в июле Политбюро, предусматривали возможность кассационного обжалования приговоров о высшей мере и сложную систему их утверждения (в том числе комиссией Политбюро по судебным делам), то телеграмма Ягоды запрещала кассационные обжалования и требовала согласовывать приговоры к расстрелу только с областными (краевыми) прокурорами и судами.
4 сентября заместитель прокурора СССР Вышинский обратился к Жданову с просьбой рассмотреть вопрос об отмене циркуляра от 9 августа. Его поддержал заместитель наркома юстиции, председатель Верховного суда РСФСР Булат, который доказывал неправомочность не только установленного в телеграмме от 9 августа порядка согласования расстрельных приговоров, но и вообще создания при лагерях отделений краевых судов[306]. Поскольку дело затягивалось, Вышинский проявил настойчивость и 25 сентября обратился в ЦК повторно, на этот раз к Кагановичу[307]. Каганович поручил рассмотреть вопрос Жданову, и дело сдвинулось с места. 7 октября свои возражения на заявления Вышинского прислал в ЦК Ягода. Он доказывал, что лагеря в своём большинстве расположены в отдалённых районах и не имеют регулярной связи не только с Москвой, но и с краевыми центрами, что волокита при рассмотрении дел «самым пагубным образом отразится на поддержании в лагерях должной суровой дисциплины»[308].
Несмотря на возражения Ягоды, Политбюро 17 октября отменило циркуляр от 9 августа и поручило Ягоде, Крыленко и Вышинскому подготовить новые предложения по вопросу[309]. Утверждённое Политбюро 9 ноября 1934 г. постановление об организации отделений краевых (областных) судов при исправительно-трудовых лагерях представляло собой в определённом смысле компромисс. Политбюро согласилось с предложениями Ягоды о создании при лагерях отделений судов, установило упрощённый порядок рассмотрения ими дел (в короткие сроки и без участия сторон), но подтвердило общий порядок утверждения приговоров к высшей мере[310].
Сам по себе конфликт по поводу лагерных судов мог бы рассматриваться как малозначительный, если бы не сопровождался другими акциями высшего руководства страны против НКВД. Именно в сентябре, по распоряжению Сталина в Политбюро была создана комиссия, расследовавшая некоторые стороны деятельности чекистов в связи с жалобами, поступившими в ЦК по старым делам о «вредительстве» в системе Наркомата земледелия и Наркомата совхозов СССР и о «шпионско-диверсионной организации», работавшей якобы на Японию. Эти дела были сфабрикованы ОГПУ ещё в начале 1933 г., во время жесточайшего голода, полного провала хлебозаготовок и острого кризиса в обществе. По делу «вредителей» в сельском хозяйстве было арестовано около 100 специалистов-аграрников. Возглавляли «контрреволюционную организацию», как утверждало ОГПУ, два заместителя наркома земледелия: Ф.М. Конар и А.М. Маркевич, а также заместитель наркома совхозов СССР М.М. Вольф. При судебном рассмотрении этого дела 14 подсудимых отказались от своих «признаний» на следствии. Однако на приговор это не повлияло. 40 человек были приговорены к расстрелу, остальные осуждены на разные сроки лишения свободы[311]. Из 23 обвиняемых по делу о «шпионаже в пользу Японии» коллегией ОГПУ в марте 1933 г. к расстрелу был приговорён 21 человек[312].
Один из репрессированных по делу аграрников, А.М. Маркевич написал из лагеря заявление на имя Сталина, Молотова и прокурора СССР Акулова. В заявлении он жаловался на «неправильные методы ведения следствия в ОГПУ». «Ягода резко оборвал меня: «Не забывайте, что вы на допросе. Вы здесь не зам. наркома. Не думаете ли вы, что мы через месяц перед вами извинимся и скажем, что ошиблись. Раз ЦК дал согласие на ваш арест, значит мы дали вполне исчерпывающие и убедительные доказательства вашей виновности. Все следователи по моему делу добивались только признания виновности, а все объективные свидетельства моей невиновности отметали», — писал Маркевич. Одновременно жалобу на имя М.И. Ульяновой прислал один из двух уцелевших осужденных по делу о «шпионаже в пользу Японии», А.Г. Ревис. Он также сообщал о незаконных методах ведения следствия, о том, что был принужден дать показания под нажимом следователей и в результате уговоров провокатора, подсаженного к нему в камеру. Ульянова переправила письмо Сталину.
Получив эти документы Сталин отдал распоряжение:
«Т.т. Куйбышеву, Жданову.
Обращаю Ваше внимание на приложенные документы, особенно на записку Ревиса. Возможно, что содержание обоих документов соответствует действительности. Советую:
а) Поручить комиссии в составе Кагановича, Куйбышева и Акулова проверить сообщаемое в документах;
б) Освободить невинно пострадавших, если таковые окажутся;
в) Очистить ОГПУ от носителей специфических «следственных приёмов» и наказать последних «не взирая на лица».
Дело, по-моему, серьёзное и нужно довести его до конца. И. Сталин»[313].
303
Sharlet R. Stalinism and Soviet Legal Culture // Tucker R. (ed.) Stalinism. New York, 1974; Huskey E. Vyshinskii, Krylenko, and the Shaping of the Soviet Legal Order // Slavic Review. 1987. Vol. 46. № 3; Solomon P.H. Soviet Criminal Justice and the Great Terror // Slavic Review. 1987. Vol. 46. № 3.
304
РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 162. Д. 16. Л. 88–89.
305
Там же. On. 163. Д. 1043. Л. 35.
306
Там же. Л. 38–39.
307
Там же. Л. 37.
308
Там же. Л. 36.
309
Там же. Л. 34.
310
Там же. Д. 1045. Л. 136–137.
311
Викторов Б.А. Без грифа «секретно». Записки военного прокурора. М., 1990. С. 136–138.
312
Справка по делу Ревиса от 23 октября 1934 г.
313
Викторов Б.А. Без грифа «секретно». С. 139.