Страница 22 из 82
«Это было в конце 1932 г., когда положение в стране было похоже на положение времён кронштадского восстания, — писал Николаевский. — Восстаний настоящих, правда, не было, — но многие говорили, что было бы лучше, если бы иметь дело надо было с восстаниями. Добрая половина страны была поражена жестоким голодом… В самых широких слоях партии только и разговоров было о том, что Сталин своей политикой завёл страну в тупик: «поссорил партию с мужиком», — и что спасти положение теперь можно только устранив Сталина. В этом духе высказывались многие из влиятельных членов ЦК; передавали, что даже в Политбюро уже готово противо-сталинское большинство… Неудивительно, что по рукам ходил целый ряд всевозможных платформ и деклараций. Среди них особенно обращала на себя внимание платформа Рютина… Из ряда других платформу Рютина выделяла её личная заострённость против Сталина…
О платформе много говорили, — и потому, неудивительно, что она скоро очутилась на столе у Сталина… Рютин, который в то время находился не то в ссылке, не то в изоляторе (где и была написана его платформа), был привезён в Москву, — и на допросе признал своё авторство. Вопрос о его судьбе решался в Политбюро, так как ГПУ (конечно, по указанию Сталина) высказалось за смертную казнь, а Рютин принадлежал к старым и заслуженным партийным деятелям, в отношении которых завет Ленина применение казней не разрешал.
Передают, что дебаты носили весьма напряжённый характер. Сталин поддерживал предложение ГПУ. Самым сильным его аргументом было указание на рост террористических настроений среди молодёжи, в том числе и среди молодёжи комсомольской. Сводки ГПУ были переполнены сообщениями о такого рода разговорах среди рабочей и студенческой молодёжи по всей стране. Они же регистрировали немало отдельных случаев террористических актов, совершённых представителями этих слоёв против сравнительно мелких представителей партийного и советского начальства. Против такого рода террористов, хотя бы они были комсомольцами, партия не останавливалась перед применением «высшей меры наказания», — и Сталин доказывал, что политически неправильно и нелогично, карая так сурово исполнителей, щадить того, чья политическая проповедь является прямым обоснованием подобной практики…
Как именно разделились тогда голоса в Политбюро, я уже не помню. Помню лишь, что определённо против казни говорил Киров, которому и удалось увлечь за собою большинство членов Политбюро. Сталин был достаточно осторожен, чтобы не доводить дело до острого конфликта. Жизнь Рютина тогда была спасена: он пошёл на много лет в какой-то из наиболее строгих изоляторов…»[172].
Несмотря на то, что данные Николаевского никогда не были подтверждены какими-либо фактами или хотя бы косвенными свидетельствами, они широко используются в научной литературе и учебниках по советской истории как достоверные. Распространено также мнение, что, получив отпор по такому принципиальному вопросу, Сталин решил постепенно готовить массовые репрессии против старой партийной гвардии, что столкновение между Сталиным и Кировым по делу Рютина было одной из причин убийства Кирова в декабре 1934 г. Со временем рассказ Николаевского об обсуждении в Политбюро дела Рютина стал обрастать новыми подробностями. Б.А. Старков, например, к сведениям, почерпнутым у Николаевского, добавляет: «Резко и наиболее определённо против вынесения смертного приговора Рютину высказался С.М. Киров, которого поддержали Г.К. Орджоникидзе и В.В. Куйбышев. При голосовании Л.М. Каганович и В.М. Молотов воздержались»[173]. Старков не указывает источник этой информации. Однако, учитывая другие аналогичные утверждения Б.А. Старкова о борьбе в кремлёвских верхах (подробнее см. стр. 236–237), можно предположить, что в своём рассказе он «подкрепил» данные Николаевского лишь силой собственного воображения.
Пока ни один архивный документ не обнаруживает хоть какую-то реальную основу свидетельств Николаевского. Детальное изучение обстоятельств дела в связи с реабилитацией Рютина в 1988 г. также не выявило фактов разногласий в Политбюро[174]. Теперь известно, что Рютин был приговорён к 10-летнему тюремному заключению коллегией ОГПУ 11 октября 1932 г. Произошло это после обсуждения дела на пленуме ЦК ВКП(б) 2 октября и на Президиуме ЦКК 9 октября 1932 г. Президиум ЦКК принял постановление об исключении 24 человек как «членов и пособников контрреволюционной группы Рютина — Иванова — Галкина…, как предателей партии и рабочего класса, пытавшихся создать подпольным путём… буржуазную кулацкую организацию по восстановлению в СССР капитализма и, в частности, кулачества». ОГПУ поручалось принять против организаторов и участников этой «контрреволюционной группы» судебно-административные меры, «отнесясь к ним со всей строгостью революционного закона»[175]. Это постановление Президиума ЦКК от 9 октября было утверждено опросом членов Политбюро 10 октября 1932 г. Сталин сделал в тексте решения Президиума ЦКК лишь незначительные поправки и поставил резолюцию: «Согласен». Ниже в знак согласия расписались Молотов, Каганович, Микоян, Ворошилов и Куйбышев[176]. Отсутствие подписи Кирова в данном случае — не исключение. Киров крайне редко появлялся в Москве и почти не участвовал в работе Политбюро. Можно, конечно, предположить, что судьба Рютина решалась на строго секретном заседании Политбюро. Но упоминаний о таком обсуждении нет и в особых протоколах Политбюро («особая папка»), где содержатся сведения о решениях по куда более существенным и секретным вопросам. Если предположить ещё более невероятное — что судьбу Рютина определяли на секретном неофициальном собрании членов Политбюро без оформления протокола, то встаёт вопрос, откуда о таком собрании мог узнать информатор Николаевского, даже если это действительно был Бухарин?
В общем, доступные документы заставляют признать рассказ Николаевского о столкновении между Сталиным и Кировым по поводу судьбы Рютина не более чем легендой, каких немало в советской истории. Более того, известные факты пока не дают оснований усматривать в поведении ленинградского руководства в начале 1930-х годов особую, более умеренную, чем в других регионах страны, линию. Как и повсюду, в период кризиса в Ленинграде проводилась жёсткая террористическая политика. 16 апреля 1932 г., например, Киров подписал постановление секретариата ленинградского обкома партии «Об очистке г. Ленинграда от преступных деклассированных элементов» (проходило под грифом «особая папка»). Этим постановлением руководителям областного представительства ОГПУ поручалось согласовать в Москве вопрос о необходимости «изъятия» 2 тыс. «преступных, деклассированных элементов» для отправки в Свирлаг, лагерь ОГПУ, который занимался заготовкой дров и деловой древесины для Ленинграда[177]. 6 августа 1932 г. «Правда» напечатала речь Кирова на совещании руководителей районного звена Ленинградской области. Эта публикация была одним из элементов в идеологической подготовке к обнародованию знаменитого драконовского закона от 7 августа о хищении социалистической собственности, предложенного и сформулированного Сталиным. «Пора поднять нам ответственность людей, которые имеют отношение к колхозному и кооперативному добру, — говорил Киров. — Надо откровенно сказать, что наша карательная политика очень либеральна. Тут надо нам внести поправку. Ведь если мы какого-нибудь растратчика и засудим, то надо понять, что это такие людишки, которые во всякой обстановке умеют приспособиться, они обычно очень быстро попадают под амнистию, и суда как не бывало. Мы рассматриваем кооперативное колхозное добро как общественное достояние. Мне кажется, что в этом отношении колхозные и кооперативные организации пора приравнять к государственным, и если человек уличен в воровстве колхозного или кооперативного добра, так его надо судить вплоть до высшей меры наказания. И если уж смягчать наказание, так не меньше как на 10 лет лишения свободы».
172
Социалистический вестник. 1936. № 23/24. С. 20–21.
173
Старков Б.А. Дело Рютина // Они не молчали. М., 1991. С. 170.
174
Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. С. 92–104.
175
Правда. 1932. 11 октября.
176
РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 960. Л. 64. А.А. Кирилина ошибочно полагает, что Политбюро утверждало постановление Президиума ЦКК 16 октября (Кирилина А. Рикошет. С. 80). На самом деле, это решение Политбюро, проведённое опросом 10 октября, было присоединено к протоколу заседания Политбюро от 16 октября. Это была нормальная практика. Решения, принятые опросом в промежутках между заседаниями, в этот период всегда присоединялись к протоколам очередного заседания Политбюро.
177
РЦХИДНИ. Ф.17. Оп. 42. Д. 38. Л. 48.