Страница 16 из 35
И только в начале XX века благодаря шедевру знаменитого филолога и историка литературы Района Менендеса Пидаля происходит возрождение Сида как образа национального испанского героя. Используя свою замечательную эрудицию и непревзойденный литературный талант, Менендес Пидаль превращает Сида в центрального и эпонимичного героя гордой и прославленной средневековой Испании. Этот большой и знаменитый литературный труд так и называется «Испания Сида» (1929). Так наконец благодаря Пидалю Сид достигает зенита своей национальной славы. И в определенном смысле становится лицом испанского героизма внутри общеевропейского героического пантеона. Франкизм пытался использовать образ Сида, проводя аналогии между местами рождения Сида и каудильо – соседними Бургосом и Виваром. Таких передергиваний Менендес Пидаль не потерпел и был на несколько лет смещен правящим режимом с поста президента Испанской академии. Однако даже в условиях тех лет это нельзя назвать настоящим противостоянием режиму.
Если, несмотря на многочисленные критические выпады в адрес большого труда Менендеса Пидаля, Сид все-таки становится образцовым примером средневекового героя – с учетом того, что Средние века использовались национализмом, – то во второй половине XX века ему суждено пережить новое славное приключение, и опять в театральном мире. Демонстрация нескольких решительно осовремененных постановок с харизматичными и очень талантливыми актерами в роли Родриго как юного рыцаря, представителя той категории средневекового рыцарства, что так хорошо описана Жоржем Дюби, сделала трагедию Корнеля едва ли не самым грандиозным событием Национального народного театра и Авиньонского театрального фестиваля. Если в конце XIX века очень консервативный актер «Комеди Франсез» Муне-Сюлли играл Сида слишком «классичным», то Сид-юноша оказался по-настоящему свежим открытием в исполнении столь же молодого актера, владевшего даром зажигать толпы, – Жерара Филипа. Но и другие режиссеры, иные актеры доказали, что Сид вполне может служить материалом для самых смелых и новаторских опытов.
Таким образом, Сид – пример исторического героя, прославленного литературой и театром, объединяющего самых разных актеров, которым нравится черпать из исторического имагинарного: памяти, поэзии, театра и, конечно, образов людей.
Не снискав такого же успеха в кино, Сид тем не менее стал героем известного фильма режиссера Энтони Манна (1960) с участием Чарлтона Хестона и Софи Лорен. А не так уж давно появился фильм, показывающий, что и Сид из тех исторических фигур, которыми может вовсю пользоваться история самая современная, как мы это уже видели в случае с Артуром. Речь о фильме испанского аниматора Хосе Позо «Легенда о Сиде». Здесь Сид – рыцарь без страха и упрека, отчаянный рубака, сражающийся с кровожадными маврами, презирающими все моральные правила и предводительствуемыми бородатым командиром со зверской рожей. Сид вполне мог оказаться и среди жертв 11 сентября 2001 года.
Обитель
В европейском имагинарном оно дожило до наших дней, чтобы подчеркнуть две характерные составляющие монастырской идеологии. Монастырь в историческом имагинарном – это прежде всего и главным образом его центральное место, состоящее из внутреннего сада, окруженного открытыми галереями с ведущими в сад аркадами. По другой концепции внутренняя часть монастыря – cloître – это та его часть, которая представляет собой ансамбль закрытых зданий. Основное значение этого слова в обоих случаях связано с идеей закрытости, монастырской ограды. Такова этимология слова cloître, от латинского claustrum, что происходит от глагола claudere – закрывать.
Имагинарный смысл обители и заключается в образе монастырской ограды, в христианском имагинарном связанной с образом сада. Средневековый сад – преимущественно сад огороженный, и эта его замкнутость так же хорошо способна располагать монахов к скотоводству и к хранению выращенных овощей и фруктов, как и выступать духовным пространством, с которым начиная с XI–XII веков очень тесно связан образ Святой Девы. Покончив с превратностями земной жизни, Святая Дева после Успения оказывается либо на небесах, либо в закрытом саду. Основополагающее свойство обители как закрытого сада – это качество, которым обладает рай, и символическая средневековая мысль действительно зачастую говорит о внутренней части монастыря как о райских кущах.
Помимо этого образа небесного Иерусалима, монастырь еще и метафора сердца и человека, ушедшего в собственные глубины; это часть христианской идеологии, которая, развиваясь, провозглашала приоритет внутреннего мира и покоя перед лицом мирских треволнений – по контрасту и взаимно дополняя скитания homo viator, человека странствующего.
Монастырская обитель – это еще и воплощение одного из обликов амбивалентного средневекового христианства и выросшего из него европейского восприятия действительности. Если, как мы уже видели на примере рыцаря, фундаментальным отношением к пространству у средневекового человека была способность перемещаться в нем, то другой стороной, противоположной и дополняющей, была связь с точно определенным местом, то, что на монастырском языке именовалось stabilitas loci (привязанность к месту, оседлость). Таким образом, мужчина – ив меньшей степени женщина – на средневековом Западе раздваивается между местом, с которым он связан, и дорогой.
В церковной архитектуре Запада такая обитель возникает рано, еще в IV веке. Документ эпохи Каролингов начала. К века свидетельствует, что обитель играла одинаково важную роль как в структуре, так и в функционировании монастыря. Речь идет о планировке аббатства Сен-Галл в современной Швейцарии, которая в одно и то же время и отображение настоящего монастыря, и представление о монастыре идеальном. Внутренние постройки, а в широком смысле и весь монастырь, здесь представляются как род самодостаточного города. Его центр – это вполне безыскусная обычная церковь и соединенные с нею внутренние галереи, ведущие в сад. Распространение монастырей и их земельных владений до размеров настоящего города в эпоху Каролингов подтверждается аббатством Сен-Рикьер в Пикардии.
Пышный расцвет монастырей датируется романской эпохой (XI–XII века), и современный эстетический вкус охотно признает, что сохранившиеся романские монастыри, в частности в Провансе, – это самое красивое, что дошло до нас из средневековой архитектуры, стой оговоркой, что кафедральный собор преимущественно строили в стиле готики. И в этом противопоставлении тоже видна противоположность сокровенного явному, характеризующая идеологию и мировосприятие в Средние века. Монастырская обитель, понимаемая как внутренняя часть монастыря, – место, где лучше всего воплощается монашеский дух общины и индивидуального благочестия, к которому и восходит само слово «монах» (греч. monos – один). Монастырь – место для молитвы в одиночестве. Его среда – это высшее выражение того основного упражнения в христианском благочестии, которое называется молитвой. Однако монастырские галереи могут служить и для театрализованных коллективных выступлений благочестивого характера, например для религиозных процессий.
По-видимому, апогея своего развития монастырь и монастырская жизнь достигают во время реформ XII века, самой знаменитой из которых была реформа цистерцианцев. Восхваление внутренней жизни в обители было главной темой духовной и монастырской литературы XII века. Два самых значительных свидетельства такого благочестия – это «Школа монастыря» бенедиктинца Петра Целле, умершего в 1183 году, и De claustro animae («Обитель души») августинского каноника Гуго из Фуйюа, что близ Корби, умершего в 1174 году. Петр Целле настойчиво повторяет, что добродетели обители – это душевный покой (quies) и праздность, приводящая к благочестию (orium). Гуго из Фуйюа дает аллегорическое толкование каждому компоненту монастырского обустройства. Хорошо видно, насколько обитель есть символическое выражение уединенной и созерцательной жизни в противоположность жизни деятельной.