Страница 18 из 20
По причинам, которые станут очевидными, следующие несколько месяцев пропущены. Вероятно, Люше отправился в Милан, где, должно быть, посетил адвоката и подписал некоторые бумаги. Возможно, он совершил короткую поездку в загородное поместье или безлюдный лес. Какими бы ни были указания, которые он получил в Фенестрели, они, очевидно, были точными и привели к нужному результату. Вскоре он уже имел возможность оценить ситуацию и изучить новую карту, которую сдала ему судьба.
Деньги, которые хранились в Гамбурге и Лондоне, добавленные к доходу от банка в Амстердаме, составили семь миллионов франков. Сами сокровища состояли из более трех миллионов франков в валюте и одного миллиона двухсот тысяч франков в бриллиантах и других мелких предметах – усыпанных драгоценными камнями украшениях и камеях, которые не посрамили бы Лувр. Используя уроки, которые получил в Фенестрели, он оставил при себе бриллианты и миллион франков и вложил оставшееся в банки четырех разных стран. При ставке равной шести процентам это дало ему ежегодный доход в размере шестисот тысяч франков. Этого было достаточно, чтобы удовлетворить почти любую прихоть или желание. Если сравнить: низложенный Наполеон высадился на Эльбе с четырьмя миллионами франков, что дало ему возможность построить королевскую резиденцию, несколько новых дорог и канализационную систему и организовать свое возвращение во Францию. Все состояние Люше – что-то чуть больше одиннадцати миллионов двухсот тысяч франков – приблизительно равнялось совместному ежегодному доходу всех парижских сапожников.
Любому другому человеку это могло показаться удивительной удачей. С такими колоссальными деньгами человек мог делать все, что захочет. Но как могут просто деньги переписать историю, которая прокручивалась в его голове миллион раз? Его благодетель и товарищ по несчастью научил его узнавать и ненавидеть своих врагов. Но тут было что-то помимо ненависти – желание какого-то абсолютного утешения, такая жажда справедливости, чтобы события, приведшие к его смерти заживо, никогда не могли бы случиться.
Никакого намека на это не увидел владелец больницы, в которую Люше лег в феврале 1815 г., и был бы удивлен, узнав, что его пациент – один из самых богатых людей во Франции. Люше распорядился доставить себя в тихий пригород Парижа с небольшим количеством багажа; своих слуг он с собой не взял. Он заплатил за питание и проживание и остался, чтобы выздороветь и набраться сил после того, что он назвал длительной болезнью. На склонах холмов вокруг города были построены клиники с лучшей лечебной базой, верандами и небольшими садиками. Прежде чем в 1838 г. были приняты специальные правила, частные клиники принимали почти любого, кто мог платить. Это означало, что постояльцы обычно представляли собой смешанную публику: инвалиды, восстанавливающиеся после хирургических операций, беременные женщины, немощные старики, безобидные душевнобольные и богатые ипохондрики. Обитатель респектабельной клиники мог ожидать, что у него будет больше уединения и свободы действий, чем у того, кто живет на улице с соседями и консьержкой в доме.
Сначала господин Люше, по-видимому, быстро начал поправляться. Но потом, приблизительно тогда, когда Наполеон, сбежав с Эльбы, вернулся в Париж и ввел свои войска, его состояние, казалось, ухудшилось. В течение ста дней, когда Париж снова стал столицей империи, господин Люше оставался в постели, будучи в силах только принимать пищу и читать газету. И только тогда, когда Наполеон потерпел поражение при Ватерлоо и был сослан на остров Святой Елены, он почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы отважиться выйти на улицу и посмотреть некоторые достопримечательности Парижа.
3
Тысячи эмигрантов, которые возвратились в Париж тем летом и увидели сводчатые галереи прямой, как стрела, улицы Риволи, в безупречном порядке устремленные к далекой Триумфальной арке, и каменные набережные, в которые оделись изгибы Сены, вероятно, задавали себе вопрос, могут ли за несколько лет несколько архитекторов и особняков изменить характер города. За десять военных лет Париж изменился больше, чем за полвека мирной жизни. В нем появились новые мосты и каналы, рынки и фонтаны, склады и зернохранилища, отвечающие гигиеническим требованиям кладбища на северной и восточной границах города; улучшилось уличное освещение. В нем появились недостроенное здание фондовой биржи, которое напоминало греческий храм, и колонна на Вандомской площади, которая оказалась бы к месту на Форуме в Риме. Наполеон превратил Париж в декорации своей имперской драмы. Теперь сцену заняла новая труппа актеров. Реставрация отомстила корсиканскому диктатору тем, что его дворцы заняли другие люди и пользовались его публичными местами для гуляния, что в конце концов и означает «месть»: декларировать законное право или предъявлять права на что-то, что было отнято.
Самое большое изменение не было очевидно сразу. Район Сент-Опортюн, расположенный неподалеку от квартала Ле-Аль, был по-прежнему головоломкой из улиц и тупиков, как и в Средние века. Но люди, которые вдохнули в этот квартал жизнь, были другими. Тысячи жителей из одного этого района уехали из него или погибли в войнах. Даже если бы его лицо и манера себя держать не изменились так радикально, Люше был бы абсолютным чужаком.
В этом квартале был магазин, в котором молодой человек с ножом в руке резал кожу и прилаживал ее к колодке для обуви. Там было кафе с неизвестным для него названием, написанным над его дверью… Возможно, какая-то крошечная искорка надежды теплилась в нем в эти годы тьмы. Если это было так, в то утро она угасла. Люше выяснил, что прежний владелец кафе, господин Лупиан из Нима, купил новое дело на бульваре, а женщиной, которая разделяла с ним его удачу и постель в течение этих последних шести лет, была Маргерит де Вигору. Никто не мог назвать ему имена приятелей Лупиана, что было весьма досадно, потому что, по его словам, он был должен одному из тех людей немного денег. К счастью, какой-то человек случайно вспомнил имя Антуана Аллю. Но, насколько ему было известно, Аллю возвратился на юг Франции много лет назад, и с тех пор о нем ничего не было слышно. Люше вернулся в клинику и заплатил по счету.
Конечная станция Королевской почты располагалась не слишком далеко – на улице Нотр-Дам-де-Виктуар, где каждый день функционировало междугороднее сообщение с Лионом и югом, которое рекламировали как сточасовое путешествие, что звучало менее угрожающе, чем четыре дня. И хотя в почтовой карете могли уехать лишь восемь пассажиров, вокруг нее всегда собиралась толпа носильщиков, взволнованных провожающих, туристов, воров-карманников и полицейских. В суматохе никто не обратил внимания на пожилого священника, который сел в почтовую карету, чтобы отправиться в Лион. Нам случайно известна фамилия аббата – Бальдини, что означает «бесстрашный». Это имя распространено в Италии и на юге Франции.
Почтовая карета выехала из Парижа через заставу Гобелен и помчалась по мощеной дороге в Фонтенбло. В Вийжюиф на вершине холма пассажиры часто выходили из кареты у пирамиды, которая символизировала парижский меридиан, чтобы посмотреть назад на дорогу, на которой выстроились в ряд башни собора Парижской Богоматери. Вот как описывает вид туристический путеводитель: «С этой высоты взгляд охватывает Париж, который выглядит как огромный и сероватый курган из башен и домов неправильной формы, которые образуют этот город и тянутся налево и направо почти так далеко, как может охватывать глаз».
Участники таких долгих путешествий хорошо узнавали друг друга, но вряд ли какой-то пассажир в том конкретном экипаже узнал намного больше об аббате Бальдини, когда тот покинул его в Лионе. Он сел на речной пароход, который шел вниз по течению быстрой Роны в Понт-Сен-Эспри, а затем в экипаж, совершавший рейсы по пыльной почтовой дороге вдоль подножия Севенн (горы во Франции, юго-восточная окраина Центрального Французского массива. – Пер.) и жарким лесам департамента Гард. Он добрался до Нима – французского Рима – через неделю после отъезда из Парижа, зарегистрировался в лучшей гостинице (это означает, что у него должен был быть паспорт на имя Бальдини) и провел несколько дней, наводя справки. Наконец он оказался в плохо обставленной комнате в районе города, пользующемся дурной репутацией, где перед ним стоял один из тех людей, лица которых он видел последними в своей предыдущей жизни.