В крымском подполье

В годы гражданской войны я был на подпольной работе в Севастополе и хорошо помнил, что керченские каменоломни попортили немало крови интервентам. За один только день 19 мая 1919 года английские миноносцы выпустили по каменоломням несколько сот снарядов, в том числе и начиненных ядовитыми газами. Но взять каменоломни все же не смогли.

Теперь командиром партизанских отрядов всего Керченского полуострова был назначен малоопытный и незнакомый с местными условиями человек. Он не придумал ничего лучшего, как расположиться со своим штабом в парткабинете и на виду у всех, открыто вызывал к себе будущих партизан. Словом, поднял недопустимый шум по всему городу. А главное, начал ориентировать керченских партизан не на каменоломни, а на старокрымские леса и кое-кого с толку сбил.

Все это я рассказал Владимиру Семеновичу, предложил утвердить командиром партизан другого человека, выдвинутого Сиротой, - Ивана Пахомова, в прошлом рыбака, а теперь председателя рыболовецкого колхоза Еии-Кале. Он еще в гражданскую войну партизанил в этих самых керченских каменоломнях. [27]

- Я не возражаю, - сказал Владимир Семенович, - но согласуйте этот вопрос с Мокроусовым. Он назначен командующим партизанскими отрядами всего Крыма.

В тот же день на бюро обкома был утвержден крымский подпольный центр: Колесниченко Василий Степанович из евпаторийской парторганизации, Ефимова Евдокия Викторовна из Старого Крыма и я. Все были примерно одного возраста. Товарищей вызвали в Симферополь, я с ними познакомился и условился о встрече в Керчи. Установили клички: Ефимова - «Маша», Колесниченко - «Семен», я - «Андрей».

В обкоме меня познакомили еще с одним коммунистом, остающимся в подполье, стариком Беленковым. Он уже имел фиктивный паспорт на имя Ланцова и был устроен на работу в симферопольскую психиатрическую больницу сторожем. Я дал ему пароль, с которым к нему должен был притти мой связной.

В Симферополе я пробыл два дня, разрешил все основные вопросы и сделал одно очень важное дело - договорился с Владимиром Семеновичем о том, что по моему первому требованию в Керчь приедет Лидия Николаевна Боруц с дочерью Клерой.

Познакомился я с этой женщиной следующим образом.

При немцах я решил работать на дому столяром как старик-инвалид. Еще в Симферополе, перед отъездом в Керчь, жена приготовила мне подходящую рабочую одежду, шапку. Я собрал все свои столярные инструменты, разумеется старые, долго бывшие в употреблении. Все это требовалось для оборудования мастерской.

А вот для домика, который я собирался купить под типографию, мне нужна была хозяйка, которую никто бы не знал и которая ничем не привлекала бы к себе внимания немцев.

Я просил жену помочь мне найти такую женщину.

- Ты знаешь нашего управдома?

Она назвала Лидию Николаевну Боруц.

Я пожал плечами:

- Очень поверхностно. Знаю, что она член партии, что активна по дому… [28]

В самом деле, я только тогда подумал, как все-таки мало мы знаем друг о друге, о своих соседях. Сколько раз встречался я с этой женщиной на дворе, на лестнице, мимоходом кланялся и проходил мимо!

- Боруц - серьезная, исполнительная женщина, - сказала жена. - Все мучается, что муж на фронте, а она ему ничем, по ее мнению; «основательным» не помогает. Она ведь отказалась эвакуироваться. У нее дочка пятнадцати лет, Клера. Они обе хотят пойти в партизанский отряд. Ну, какие же из них партизаны! У Лидии Николаевны сердце больное, а Клера - совсем девочка.

«Мать с дочкой… - подумал я. - Это даже хорошо для конспирации. Куплю им корову, и пусть под видом молочниц ходят по городу, выполняют задания…»

Я попросил жену поговорить с Боруц о работе в подполье и пригласить ее ко мне.

Жена привела худенькую, хрупкую женщину средних лет, ничем не примечательную по внешности. В большом широкоплечем ватнике она казалась еще меньше и производила впечатление не очень пожилой, но много пережившей. По манере держаться - бойкая, подвижная. Видно, энергии в ней много.

- Какие могут быть разговоры! - живо сказала Боруц. - Буду, наконец, помогать Красной Армии.

- А вы ясно представляете себе опасность этой работы?

Она чуть- чуть улыбнулась:

- Чего же не представлять! Попадусь - повесят.

- Нужно сделать так, чтобы не попадаться. А как ваша дочка?

- За Клеру я спокойна.

Это была единственная фраза, которую Лидия Николаевна произнесла с гордостью. Я подумал тогда, как смело и скромно эта маленькая женщина готова рисковать не только собой, но и подвергнуть смертельной угрозе самое дорогое, что у нее есть, - своего единственного ребенка.

- Вам, конечно, лучше знать свою дочь, но учтите: подполье - дело суровое и опасное. Советую вам все хорошенько продумать. Если вы твердо решите остаться, [29] скажите мне. Пока я не эвакуировался, могу вас рекомендовать обкому.

- Я уже все продумала.

- Хорошо. Насколько мне известно, порядок такой: вы будете на учете, и когда потребуетесь, вам дадут направление. Но имейте в виду: это может случиться в любой момент.

- Я готова хоть сейчас.

Когда Боруц ушла, жена спросила меня:

- Ну как? Мне кажется, она говорит чистосердечно.

- Ничего, подойдет. И вид у нее подходящий для подпольщицы. Пусть она пока не знает, куда поедет и с кем будет работать. Устроюсь в Керчи - вызову.

Так вот об этой Лидии Николаевне я и рассказал Владимиру Семеновичу. Он обещал прислать ее ко мне в Керчь.

Все эти разговоры о подполье и подготовка к нему были очень тяжелы и для Владимира Семеновича и для меня. Когда в городе еще и боя не слышно, заранее готовиться к тому, что здесь, вот в этом доме, будут враги, - очень мучительно.

Но даже в эти напряженные дни нашлись минуты, когда я искренне, до слез смеялся.

Зашел у нас с Владимиром Семеновичем разговор о том, что мне нужны для подполья рация и типография. Рации у него не было, он собирался ее достать через командование.

- А типографию забирайте нашу. «Американка»! Подойдет?

Я, к стыду своему, не знал, что такое «американка».

Он объяснил. Я так и ахнул:

- Батюшки! Станок - тонна весом! Куда ж я с ним денусь?

Помню, тогда я впервые задумался над тем, что до войны как-то стерлись грани между молодыми коммунистами и нами, старыми. И только готовясь к подполью, я увидел, как резко отличается от нас молодое поколение. Ведь мы, по сути дела, воспитывались в подполье, оно вошло в привычку, въелось, так сказать, в нашу плоть и кровь. А они выросли после революции, [30] привыкли ходить, высоко держа голову, совершенно не привыкли скрываться.

Только поэтому и мог предложить мне Владимир Семенович свою тысячекилограммовую «американку»; только поэтому Сироте не пришло в голову, что у коммунальных домов при немцах могут объявиться старые хозяева.

Я объяскил, что вся моя типография должна быть в небольшом чемоданчике: деревянная коробка для набора, валик, шрифт на одну-две листовки…

Мы сделали в два дня все, что можно было сделать. На прощанье Владимир Семенович настойчиво посоветовал мне немедленно эвакуировать жену из Керчи.

- Ну, а сами… - Он крепко обнял меня и поцеловал. - А сами, Иван Андреевич, месяца два сидите, чтоб я не слышно и не видно было. Только приглядывайтесь. А потом уж начинайте. Не мне вас учить.

Мы попрощались, и я уехал в Керчь, захватив с собой четыре ящика вина для чебуречной, которую намеревался открыть при немцах.

Глава вторая

В ночь на 25 октября я вернулся в Керчь. Условились, что Сирота обеспечит несколько квартир для приезжих подпольщиков и приготовит необходимые документы. Он обещал также помочь моей жене эвакуироваться.

Навсегда мне запомнился этот невеселый день. Пароход уходил в одиннадцать. Последние перед разлукой пасы мы с женой просидели в пустых стенах моей явочной квартиры.

Я даже проводить ее не мог. Лишь издали услышал гудок парохода. Пожалуй, это были самые тяжелые минуты, какое-то полное прощание с прошлым. Была семья, дом, хорошая, налаженная жизнь - и вдруг все это поглотила война. Сижу один за пустым столом, в чужой квартире, с фальшивыми документами…