Маскарад

— А ведь и верно. Точно. Поговори с главной по балету, хорошо?

— Обязательно. Уверен, она с восторгом отнесется к нашему предложению. Ну надо же, одним махом вы урезали расходы наполовину.

Бадья просиял.

— Что очень кстати, — продолжал Зальцелла. — Поскольку есть один вопрос, который мне хотелось бы с вами обсудить…

— Да-да?

— Помните, у нас раньше был орган?

— Был? В каком это смысле был? — воскликнул Бадья. — Судя по всему, речь пойдет об очень дорогостоящих вещах. Ладно, выкладывай. Что у нас имеется?

— У нас имеются много-много трубок и кое-какие клавиши, — отрапортовал Зальцелла. — Все остальное восстановлению не подлежит.

— Но что случилось? Кто посмел?

Зальцелла откинулся на спинку стула. Вообще-то, человек он был незлобивый, но сейчас Зальцелла неожиданно ощутил, что получает немалое удовольствие от происходящего.

— А скажите, господин Бадья, — спросил он, — когда господа Пнигус и Кавалья продавали вам Оперу, они случаем не упоминали ни о чем… гм, сверхъестественном?

Бадья поскреб в затылке.

— Э-э… вроде упоминали. После того как я подписал договор и выложил денежки. Они вроде как пошутили. Сказали: «О, кстати, ходят слухи, что в Опере водится призрак, причем не просто призрак, а в смокинге, ха-ха, смех да и только, ох уж эти творческие натуры, ну прям как дети малые, ха-ха, но на всякий случай, чтобы не столкнуться с настоящим бунтом, никогда не продавайте на премьерах билеты в восьмую ложу, ха-ха». Я хорошо помню эти их слова. Когда платишь тридцать тысяч долларов, память как-то вдруг обостряется. А потом Пнигус и Кавалья сразу убыли. На довольно быстром экипаже, как мне теперь припоминается.

— О! — Зальцелла почти улыбался. — Ну что ж, теперь, когда чернила уже давно просохли, пожалуй, стоит просветить вас относительно небольшой детали…

Птички пели. Ветер, словно погремушками, играл сухими коробочками вереска. Поднеси ухо к одной из них — и слышно, как внутри перекатываются и погромыхивают семена.

Матушка Ветровоск обследовала кюветы в поисках интересных трав.

Высоко над холмами сарыч издал пронзительный крик и ушел в вираж.

Дилижанс стоял на обочине — хотя на самом деле должен был вовсю нестись по дороге по крайней мере в двадцати милях отсюда.

Наконец матушке надоело. Она бочком придвинулась к скоплению кустов дрока.

— Эй, Гита, ты там как?

— Прекрасно, прекрасно, — откликнулся приглушенный голос.

— По-моему, возница начал проявлять легкие признаки нетерпения.

— Природу торопить бесполезно, — последовал философский ответ.

— Ну, я-то здесь ни при чем. Это ведь ты сказала, что на помеле слишком дует.

— Слушай, Эсме Ветровоск, лучше сделай кое-что полезное, — послышалось из-за кустов. — Буду очень тебе обязана, если ты нарвешь мне щавеля или лопухов.

— Щавеля и лопухов? И что ты намерена с ними делать?

— Я намерена сказать: «О, какое счастье, большие листья, как раз то, что мне нужно!»

На некотором расстоянии от кустарника, в котором нянюшка Ягг приобщалась к природе, раскинулось безмятежное под тихим осенним небом озеро.

В камыше умирал лебедь. По крайней мере, ему пришло время умереть.

Однако возникла непредвиденная заковыка.

Смерть, утомившись, присел на бережку.

— ПОСЛУШАЙ, — сказал он. — Я ЗНАЮ, ЕСТЬ ОПРЕДЕЛЕННЫЙ ПОРЯДОК. ЛЕБЕДИ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ ПОЮТ. ПОЮТ ВСЕГО ОДИН РАЗ В ЖИЗНИ — И КАК РАЗ ПЕРЕДО МНОЙ. ИМЕННО ОТСЮДА И ПОШЛО ВЫРАЖЕНИЕ «ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ». ТАК ТРОГАТЕЛЬНО. ДАВАЙ ПОПРОБУЕМ ЕЩЕ РАЗ.

Из тенистых закоулков своего одеяния он извлек камертон и слегка тронул его косой.

— ВОТ НУЖНАЯ НОТА…

— Не-ка! — ответил лебедь, качая головой.

— ПОЧЕМУ? ТЕБЕ ЧТО-ТО НЕ НРАВИТСЯ?

— Наоборот, мне тут очень нравится, — сообщил лебедь.

— УВЫ, НИЧЕГО НE МОГУ ПОДЕЛАТЬ.

— А тебе известно, что я ударом крыла легко ломаю человеку руку?

— МОЖЕТ, Я НАЧНУ, А ТЫ ПОДПОЕШЬ? ЗНАЕШЬ «СЕРЕНАДУ СОЛНЕЧНОЙ ДОЛИНЫ»?

— Дрянь из слюнявых фильмов! Я, между прочим, лебедь!

— ТОГДА, МОЖЕТ, «КОРИЧНЕВЫЙ КУВШИНЧИК»? ХА-ХА-ХА, ХЕ-ХЕ-ХЕ, ЗВЯК-ЗВЯК-ЗВЯК…

— И это называется песня? — Лебедь разгневанно зашипел и, качнувшись всем телом, переступил с одной перепончатой лапы на другую. — Не знаю, откуда ты родом, мужик, но в наших местах в музыке разбираются куда лучше.

— В САМОМ ДЕЛЕ? ТАК, МОЖЕТ, ПРОДЕМОНСТРИРУЕШЬ МНЕ?

— Не-ка.

— ПРОКЛЯТЬЕ.

— Думал поймать меня? — произнес лебедь. — Хотел нагреть? Думал, я расслаблюсь и исполню тебе пару тактов песни коробейника из «Лоэнлебдя», да?

— НИКОГДА НЕ СЛЫШАЛ. ЧТО ЗА ПЕСНЯ КОРОБЕЙНИКА ТАКАЯ?

Лебедь сделал глубокий, усердный вдох.

— Ну, та самая, она еще начинается: «Ты резать мой горло, битте шён…»

— С УДОВОЛЬСТВИЕМ, — произнес Смерть.

Коса рассекла воздух.

— Вот гадство!

Мгновением спустя лебедь вышел из своего тела и взъерошил перья на белоснежных, но теперь уже слегка прозрачных крыльях.

— Ну и что дальше? — спросил он.

— ТЕБЕ РЕШАТЬ. ЭТО ВЫ ДОЛЖНЫ РЕШАТЬ САМИ.

Откинувшись на спинку кожаного кресла, Нечаст Бадья сидел с закрытыми глазами, пока главный режиссер не закончил свой рассказ.

— Итак, — произнес Бадья, — посмотрим, правильно ли я тебя понял. Имеется Призрак. Каждый раз, когда кто-нибудь в этом здании теряет молоток, делается вывод, что молоток украл Призрак. Кто-то сфальшивил — тоже из-за Призрака. Но вместе с тем, если потерянное находится, благодарят за это того же Призрака. Если спектакль прошел хорошо, то, само собой, Призрак постарался. Он идет бесплатным приложением к зданию, как крысы. То и дело попадается людям на глаза, но видят его недолго, потому что он приходит и уходит, как… как Призрак. Кроме того, каждую премьеру он бесплатно пользуется восьмой ложей. И ты утверждаешь, народ его любит?

— «Любит» не совсем верное слово, — поправил Зальцелла. — Правильнее было бы сказать, что… конечно, это чистой воды суеверие, но считается, что он приносит удачу. Во всяком случае, так всегда считалось.

«Только тебе этого не понять, неотесанный сыродел, — добавил он про себя. — Сыр есть сыр. Молоко скисает естественным образом. Тебе не надо заставлять его скисать, вздрючивая несколько сотен человек, пока у них нервы не натянутся как струны…»