Дети богов

— Вот, гад, — пробормотал я, повернувшись обратно к камину. Кому это было адресовано — Красному или непокорному огню, я точно не знал.

— Согласен, — кивнул охотник, — вот я и волнуюсь за брата. Вы же отбрехаетесь, а его на части порежут. Да зажгите его магией! — не выдержал он безвременной кончины ещё одной спички.

Я молча посмотрел на Бариласа взглядом сурового учителя, услышавшего от своего лучшего ученика потрясающую глупость. Охотник смог выдержать всего с полдюжины ударов сердца.

— Хотя башню жалко. Красивая, — Барилас был свидетелем некоторых моих попыток колдовать «вслепую», не чувствуя силы. Последствия одной из них до сих пор не до конца вычерпали из подвала.

Я протянул охотнику коробок спичек.

— Да, дознание инквизиции это… неприятно.

Под опытными руками огонёк со спички перебежал на растопку и в камине вскоре затрещал огонь. Я повесил над ним закопчённый чайник и сел на лавку рядом с охотником.

Некоторое время мы сидели, молча смотря в камин. Затем я прервал тишину.

— Даже не знаю, что делать — в голову ничего не идёт. И так и так плохо получается.

— А если Фера спрятать? Тогда ему плохо точно не сделают.

— Тогда плохо сделают мне, — хмуро ответил я. — У инквизиции принцип презумпции виновности. Раз нет доказательств, что он не нежить, значит он — нежить, и я некромант. А с доказанными некромантами разговор короткий. Вернее, его совсем нет — казнь и точка. А мне ещё жить хочется.

Мы опять замолчали. Чайник начал шипеть.

— Хотя, пока они не докажут, таковым я считаться не могу. Пройдёт пара лет и расследование прекратят за давностью, — вслух продолжил я рассуждения. — Ну, или через год предъявить им Фера, живого и здорового. Тогда доказывать ничего не надо.

Барилас заинтересованно посмотрел на меня.

— Нежить больше года не протянет, — пояснил я. — Как ни старайся, начнёт разлагаться. И гарантированно не повзрослеет.

Охотник согласно кивнул, и мы снова уставились на закипающий чайник.

— Можно… — снова начал я, но в этот момент вернулся Фер и я замолчал.

Фер прошёл к камину, подбросил полено и неодобрительно посмотрел на мои ноги.

— Опять до полудня лежали?

Я автоматически посмотрел в том же направлении. Левый заяц ухмылялся сильнее обычного.

— Ферниджин Брамат! — когда кого‑то зовут полным именем, то это всегда заставляет нервничать и вспоминать былые прегрешения. — Скажи мне, какого лешего ты всей деревне говорил, что ты — нежить?

— Ну, так это… — Фер пытался придумать что‑нибудь, чтобы не сказать правду — чтобы ему завидовали остальные мальчишки. Чем ещё хвастаться‑то? Как поймал большую рыбу? Так любой это может сделать. Как поступил в услужение магу? И что такого, любой мог, выскажи только желание. А вот нежить — совсем другое дело. Ведь сначала надо умереть, что само по себе достижение. И умереть так, чтобы рядом оказался сильный колдун, непременно возжелавший тебя воскресить. Именно тебя, а не рыбака Тронта, скончавшегося на той неделе.

— А как ты относишься к перспективе потерять одну — две — три конечности? — продолжил я, не давая Феру времени на ответ.

— К пер… чему?

— Жить хочешь, не инвалидом?

— Хочу, конечно. А что случилось?

— Инквизиция сюда едет по твою душу, — вмешался Барилас, — вот что.

— Инк… инк… к… квизиция? — мальчик побледнел и не глядя присел на поленницу.

— Она самая, — ворчливо подтвердил я. — И если бы ты не болтал про своё мертвячество, то и проблемы бы не было — поговори бы они с деревенскими, поняли, что ты нормальный и живой, и уехали. А так им придётся это доказывать.

— Но я, я, не думал…

— Индюк тоже не думал, и в суп попал!

На мальчишку было жалко смотреть Он съежился на поленнице, лицо его скривилось и из глаз готовились потечь слёзы.

— Я не хочууу в суууп!

— Раньше надо было думать, — по инерции добавил я. — Кончай реветь, начинай собирать вещи. Послезавтра уходим.

— Куда уходим? — слёзы исчезли также быстро, как и появились.

— Сам не знаю, но что на Ту Сторону, это точно. В Мир ближайшие год — полтора нам лучше не соваться.

— А не сочтут это признанием? — подал голос охотник.

— Признанием чего? Мы ведь ничего не знаем про инквизицию, не так ли? — возразил я. — А раз не знаем, значит и время отправления совершенно случайно совпало с их визитом. Никто больше не знает про них, не так ли?

— Нет. Точнее, да. В смысле, я никому не говорил.

— Вот и прекрасно. Тогда решено — послезавтра отправляемся. И погода позволяет.

Погода и вправду позволяла почти беспрепятственно перевалить на Ту Сторону. Немного позже и начнутся обильные снегопады и метели, чуть раньше — летние дожди и ветра. Ещё раньше — весенние оползни. А середина осени являлась идеальным временем — недостаточно холодно и маловетренно. Перевалы уже и ещё не в снегу. А осыпи и обвалы случались круглогодично.

— Но почему «мы»? — настроение Фера менялось со скоростью флюгера в штормовой день, и соображал он быстро. — Ведь они за мной только?

— Не найдут тебя, пойдут ко мне, — пояснил я. — Так что, собирайся.

Следующий день мы посвятили сборам. Я ещё с вечера перерыл все сундуки, коробочки и заначки, а также проверил все карманы на мантиях, робах и просто одеждах. Поиски принесли половину золотого, три серебряных и несколько медных монет. Я вручил деньги Феру с наказом приобрести какое‑либо животное, пригодное называться вьючным и способное нести небогатый груз будущих путешественников. Фер пропадал недолго и к обеду привёл пожилого ослика — ничего лучше в деревне не нашлось. Всё, что можно было продать на зиму, уже продали на ярмарке, а за этого ослика предложили слишком мало, и создание дожидалось своей участи стать колбасой, когда его опять призвали на работу. Ослик обладал длинными ушами, густой серой шерстью и задумчивым взглядом.

Оставив животное наслаждаться ещё сочной травой вокруг башенки, мы вернулись к сборам. Посредине кухни, она же столовая, она же гардеробная и гостиная, громоздилась большая куча вещей, из которой периодически вытаскивали какой‑нибудь предмет, осматривали и перекладывали в одну из соседних куч, поменьше. С не меньшей периодичностью в большую кучу добавлялись всё новые предметы, вытащенные из какого‑нибудь уголка круглой башни. По моему мнению, в башне не осталось ни одного не прикреплённого намертво к полу или стене предмета, а в куче не хватало только стола с чердака, и то по причине неподъёмности его каменной столешницы.

Как я уже говорил, предмет доставался из большой кучи, осматривался и перекладывался в другую. Если он оказывался пригодным для путешествия — направо, не подходил — налево. Но так как к общей куче подходили с разных сторон, то походная и домашняя кучи постоянно менялись местами и среди предметов, стоящих быть взятыми с собой, оказался стул, какой‑то давно засохший цветок в горшке и поленница вместе с дровами. Если говорить честно, то поленницу в ту кучу никто не перекладывал, она сама присоединилась, когда гора вещей завалилась в сторону и погребла под собой дрова. По той же причине стул я также не рассматривал как необходимую в путешествии вещь — им подпирали гору, чтобы та не упала, хотя эта мера помогла не надолго.

Когда гору нужных вещей увенчали розовые зайцы — идиоты, я не выдержал.

— Фер! Сбавь скорость, мы не переезжаем, а всего лишь отправляемся в путешествие!

— Но путешествие на два года! — помойное ведро переместилось в соседнюю кучу. — Кто знает, что может там понадобиться!

— Но у нас всего лишь один ослик! Даже без тележки.

— Поэтому надо выбрать самое — самое нужное. А вы сидите и только смотрите.

— А что ещё делать, когда ты такую деятельность развернул? Вот скажи, будь добр, зачем ты берёшь этот котёл?

— А готовить в дороге в чём будем?

— Два других, поменьше, тебя уже не устраивают? В него же три ведра влазит!

— Ну ладно, этот котёл оставим.

Котёл перекочевал в соседнюю кучу. Немного спустя к нему присоединился матрац и колун. За право оставить в башне дорожный сундук, спор длился несколько минут. Втолковать, что дорожные сундуки с толстыми дубовыми стенками и обитыми железом крышками не предназначены для путешествий, особенно по горам в сопровождении всего одного ослика, мне удалось далеко не с первой попытки. Ведь если сундук называется дорожным, значит, он предназначен для взятия с собой в дорогу. И неважно, что его пустого поднять могут только двое здоровых мужчин. В конце — концов, к вечеру ослику осталось нести всего две сумки и мешок провизии.