Дети богов

— А ну, кто таков и чего надо? — мой окрик заставил лучик вздрогнуть и метнуться в мою сторону. Яркий свет прыгнул мне на лицо и резанул по глазам. Я успел только поднять руку, закрывая глаза от ослепления. Почти сразу же меня грубо оттолкнули в сторону и, судя по звуку шагов, вор, уже не таясь, побежал к двери на улицу.

— Собака серая, — сквозь зубы прошипел я и рванул за ним следом. Слабая позёмка старательно заметала следы, но вор не успел убежать далеко. Зимняя одежда мешала ему и я постепенно догонял. Несколько раз вор оглядывался, но, видя не отстающую погоню, запаниковал и пропустил сворот в переулок, где мог бы легко скрыться от меня. Мы пробежали мимо городской стражи, чрезвычайно оживившейся при нашем появлении.

— А ну стой! — погоня завела в тупик. С двух сторон — глухие стены домов, с третьей — высокий забор. Я стоял в нескольких шагах от вора, уперев руки в колени и переводил дыхание ледяным воздухом. Пока бежал, не обращал внимания на такие мелочи, как лёгкие штаны и отсутствие тёплой куртки, но теперь не отказался пробежаться назад до дому. Вор стоял в похожей позе, мешок с награбленным опустил на землю и придерживал одной рукой.

— Сдавайся, — слова облаком пара вырывались в холодный воздух.

— Неа, — вор отрицательно мотнул головой и без предупреждения бросил в меня мешок. От неожиданности я повалился ничком в снег, обеими руками схватившись за мешок. Пока я поднимался, вор успел вскарабкаться на забор и спрыгнуть по другую его сторону. В азарте погони я бросился за ним, но грубый оклик заставил остановиться. В тупик забежала стражеская тройка, привлечённая нашим бегом.

— Стоять! Медленно развернись, без фокусов! — на меня наставили один арбалет и два коротких меча. — Что тут у нас? — один мечник поднял мешок и заглянул внутрь.

— Гля, да мы вора поймали!

— Я не вор!

— Не вор, — протянул стражник, запуская руку в мешок, — а что на это скажешь? — из мешка на свет одинокого факела, принесённого стражей, появилась позолоченная статуя Деборы, богини покровительницы домашнего очага, плодородия и женщин в целом. Ещё вечером она стояла на каминной полке в столовой.

— Статуя это. Богини. Взята из дома Ефросиньи Матвеевны, — я отвечал короткими предложениями, как идиоту. — Живу я там. За вором гнался. Он сбежал.

— За вором, — снисходительно ответил стражник, возвращая статую в мешок. — А я вот что тебе скажу: сам украл, а теперь сказки лепишь! — он завязал мешок и подошел ко мне вплотную. Второй мечник встал с другой стороны.

— Стал бы я красть в таком виде!

— А почему и нет? — стражник достал из кармана веревку и, связывая, заломил мне руки назад. — Разделся не шуметь, да с подельником не поделили что. Ну что, в подвал пока посадим, а утром разберемся?

— Да вы сейчас сходите, хозяйка подтвердит! — идти куда‑то по морозу мне совсем не хотелось.

— Чего честных людей будить? Вот с утра и спросим, — меня грубо подтолкнули в спину, принуждая идти с конвойными.

— Хоть куртку какую дайте, холодно же! — остатки набеганного тепла уже давно унёс с собой ветер и рубаха с налипшим при падении снегом совсем не бодрила. Набирающая силу метель прижимала холодную одежду к телу.

— Нечего было по чужим домам шариться! — чувствительный удар кулаком в поясницу чуть не опрокинул меня в сугроб.

— Да не вор я!

— Вот завтра и узнаем, — ещё один удар, но уже с другой стороны, выбил желание продолжать разговор.

К счастью, сторожевой участок оказался совсем недалеко, но мне казалось, что между тремя стражниками иду не я, а кусок мороженого мяса. Даже пар дыхания почти исчез. Меня провели по короткой лестнице в полуподвал, поделённый каменными стенами на небольшие камеры, отделявшиеся от коридора толстой решёткой. Мне развязали руки и грубо втолкнули в одну из этих камер. Низкое и широкое окно, почти под самым потолком, забранное толстыми железными прутьями, и закрытое на зиму ставнями, скрывалось высоким сугробом, пропускающим лишь слабый ветерок из уличной метели.

Оставшись один, я растёр холодными руками лицо и ноги. Вроде обошлось без обморожения, но пальцы всё равно плохо слушались. В камере было холодно. Пушистая изморозь белым треугольником заняла верхний угол. Я принялся ходить по камере, разгоняя кровь и стараясь согреться движением. Через часа полтора я почувствовал, что очень устал и совсем не согрелся. Голова стала тяжёлой, сильно хотелось спать. Я сгрёб кучу соломы, изображавшую лежанку, подальше от окна, свернулся на ней в плотный клубок и забылся.

Мне показалось, что я только закрыл глаза, а открыл — уже день. Но от ночи оно отличалось только чуть более светлой полоской в заваленном снегом окне. Было холодно, болела голова и я никак не мог собрать мысли в кучу. Где‑то скрипнула дверь, по полу проскочил нежданный сквозняк, по телу пробежала дрожь и не захотела уходить, перебегая от мышцы к мышце. Я попробовал встать, но тело отозвалось такой слабостью, что не удалось даже поднять голову.

— Ах ты, господи, боже ж мой! — раздался знакомый голос Ефросиньи Матвеевны. Брежу, наверно, уже в лихорадке. Что ей делать в стражевом подвале?

— Да вы не волнуйтесь, — одновременно с голосом стражника где‑то рядом зазвенел металл. Ключи что ли?

— Господин Ирвин, вы это, как там? — стражник склонился надо мной. Свет фонаря слепил глаза и я их закрыл. — Мы же это… по службе всё.

Кто‑то поспешно укутывал меня в тёплое и мягкое. Силы вконец оставили и, уже прощаясь с реальностью, я услышал будто издалека «несите наверх, там извозчик ждёт». Я закачался, как на волнах и фонарь погас.

— А я не могу такое позволить! — говорящий был где‑то позади меня, но повернуться и вообще двинуться я не мог. — Нельзя так, нехорошо.

— Ты забыл, мы уже это делали. И ты сам в этом участвовал, — стоявшая у огромного распахнутого окна женщина укоризненно поглядела сквозь меня. Я поёжился — взгляд зелёных глаз пронзал холодом.

— Тогда я был молод и глуп!

— А сейчас что, стар и умён? Не смеши, ты и тогда знал, — в разговор вступил массивный, почти квадратный мужчина. Золотистая ткань его тоги переливалась в свете рассветного солнца.

— Знать и понимать — разные понятия! — не сдавался невидимый мне человек.

— И что же ты понял? — мужчина взял со стола бокал и налил из высокой амфоры янтарного цвета напиток. — Мы же для них и делаем, улучшаем, так сказать, породу. Совсем, как коров разводят.

— Коров не вырезают всё стадо из‑за не понравившегося цвета!

— Почему только цвета? Если коровы бодливые, глупые и ни одна не доится, то им один путь — под нож.

— Глупые? Не доятся? Да стоит им только чего‑то начать постигать самостоятельно, как вы вмешиваетесь!

Мужчина недовольно поморщился, будто напиток оказался слишком кислым.

— Да что ты в них нашёл‑то? — брезгливая гримаса не помешала женщине выглядеть идеально. Хотя, спроси кто меня о её красоте, я бы ответил, что это как статуя в саду. Красивая, но неживая и без окружения сада, создававшегося вокруг неё, окажется холодным куском мрамора. То ли дело вторая, до сих пор молчавшая. Вот уж кого и можно бы назвать «леди», так именно её, даже несмотря на простое платье, с запачканными мукой рукавами и близкий к почтенному возраст.

— А то и нашёл, что вы не видите! И я не могу позволить вам снова сделать это! Пусть даже не смогу вернуться.

— Ты не посмеешь! — мужчина стукнул кулаком по столу так, что амфора слегка подпрыгнула.

— Может, ты ещё подумаешь? — подала голос леди. Он был тихий, слегка усталый, но добрый и с ним так хотелось согласиться и оставить этот спор. Но человек позади меня был другого мнения.

— Подумать? Чтобы вы заперли меня, как в прошлый раз? — в его голосе слышалась грусть и обида. — А потом уже будет поздно что‑то делать. Нет. В этот раз всё будет по другому. До свидания. Или, быть может, прощайте!

— Нет! Ты не посмеешь! — кажется, одновременно кричали статуйная женщина и квадратный мужчина. Но бунтарь уже выпрыгнул в окно, захватив с собой и меня, всё так же остававшегося только безвольным наблюдателем. Я успел удивиться, как же высоко окно находится над землёй. Наверно даже птицы так высоко не залетают, а вслед нёсся мужской крик: