Страница 33 из 67
Во всяком случае прожектор погас надолго. Мы сели на Херсонесе благополучно. Бросилось в глаза, что на аэродроме, впритык к посадочной полосе толпится очень много народу. Площадка, где разгружали я загружали «дугласы», была оцеплена двойным кольцом матросов, которые стояли стеной, не пропуская никого к самолету. Обстановка была крайне тревожной. Над городом стояло яркое зарево, а огневая линия передовой уже просматривалась невооруженным глазом.
Боеприпасы сбрасывали прямо на землю. Машин на этот раз не было, ящики уносили на руках куда-то за линию оцепления. Когда начали грузить раненых, за линией возникло беспокойное движение.
- Только раненых, только раненых! - громко повторял руководитель посадки. И толпа стихла. Моряки работали четко, молча.
На аэродроме мы задержались совсем недолго. И все же опоздали: у мыса Сарыч путь преградила темная неприступная стена. Она уже закрыла горы, надвинулась на сушу.
- Что будем делать? - спросил Скрыльников.
- Пойдем вдоль фронта, с набором высоты, - ответил я. - Может, удастся обойти с юга.
- Добро, - совсем по-морскому ответил Михаил Семенович.
Он развернул самолет вправо, потянул штурвал на себя.
Полчаса мы шли на юг, забираясь все выше и выше. Стрелка высотомера уже задрожала у отметки 6000 метров. [125] Выше подниматься нельзя: в фюзеляже тридцать человек раненых замерзают, да и кислородное голодание на такой высоте чувствуется, можно внезапно потерять сознание. А грозовому фронту конца-края не видно. Но вот в сплошной стене облаков начали появляться просветы. Стена дождя осталась внизу, кучевые облака теперь клубились огромными шапками, словно вырываясь из гигантского котла. Они бурлили, сталкивались и расходились, оставляя между собой небольшое свободное пространство.
- Попробуем пробиться? - спокойно произнес Скрыльников.
Я вполне оценил его спокойствие, ибо хорошо знал, что представляют собой эти клубящиеся громады. Свирепствующие в них вихревые вертикальные потоки способны так тряхнуть самолет, что он развалится в одно мгновение, а мощные электрические заряды могут запросто зажечь металлический «дуглас». В общем, в такие облака лучше не попадать. Но и между ними находиться небезопасно. Если два облака с противоположными электрическими зарядами сближаются, то происходит замыкание - сверкает молния. Окажись между ними в это мгновение самолет - отличный громоотвод! - и вспышка кончится трагедией.
Все это, конечно, знал и Скрыльников. Но что я мог посоветовать командиру? Молча уступил кресло второму пилоту Саше Куримову - в трудную минуту нужна страховка в управлении самолетом, - а сам стал сзади между сиденьями.
Скрыльников начал плавный правый разворот, отходя в сторону от грозовой стены и выбирая наиболее широкий просвет. И вот самолет устремился к облакам, словно кидаясь в атаку, на таран. Сразу справа и слева замелькали сероватые громады, казалось, мы несемся среди снежных вершин и вот-вот врежемся в одну из них… Между ворочающимися справа и слева серо-мутными горами-великанами зияла черная пропасть. В ней мы и пытались найти свое спасение.
- Следи за облаками! - бросил второму пилоту Скрыльников. В его глуховатом, нарочито спокойном голосе чувствовалось огромное напряжение.
- Есть! - откликнулся Саша.
Это значило: командир всецело занят пилотированием, ему некогда разглядывать вокруг, определяя, какое из облаков плотное, а какое - более размытое, тут хотя бы успеть отвернуть в безопасную сторону. А второй пилот должен оценивать обстановку «на десять шагов вперед», [126] чтобы не залезть в круговерть, из которой и выхода потом не найдешь…
- Штурман, следи за курсом!
- Есть!
Возиться с полетной картой нет времени. Я поглядываю на компас и часы. Про себя отмечаю: курс - время, курс - время. И мысленно прокладываю отрезки на карте, чтобы хоть примерно знать, где мы находимся. То справа, то слева по курсу вспыхивают молнии. Хорошо, что хоть вертикальные - горизонтальные могут угодить и по самолету.
Тревожный голос стрелка-радиста:
- Командир, пулемет искрит!
- Снять пулемет! Выключить радиостанцию, - командует Скрыльников. И добавляет негромко: - Огни Эльма.
Мы уже заметили голубоватый, удивительно красивый ореол, возникший вокруг правого винта. Этим зрелищем можно было бы любоваться, если бы оно не грозило большой бедой.
Да, это были огни Эльма. Когда самолет приближается к сильно заряженному электрическому полю, он, как конденсатор, вбирает в себя электричество, которое накапливается прежде всего на выступающих деталях - пулемете, концах винта и плоскостей. При определенном насыщении такие детали начинают искриться. Поэтому и начал «стрелять» пулемет, поэтому и образовался ореол вокруг вращающегося винта. При большом накоплении заряда между самолетом и облаком может вспыхнуть короткое замыкание и тогда…
Что будет тогда, думать не хотелось.
Как только вспыхнул «ореол» вокруг правого винта, Скрыльников сделал плавный отворот влево. Голубоватый огонь исчез. Но через несколько секунд он еще сильнее вспыхнул на левом моторе. Я взглянул влево, и в душе похолодело: голубое пламя быстро ползло, переливаясь, от консоли по плоскости. Скрыльников подвернул вправо, пламя с плоскости сползло, но теперь огни Эльма заиграли на обоих моторах. Отворачивать было некуда. Пилот потянул штурвал на себя, и «дуглас» полез вверх, на седьмую тысячу метров.
Что же дальше?
В воздушном бою, когда тебя атакуют истребители, ты весь в действии, думаешь лишь о том, как отбиться от врага; и над целью, когда тебя берут в переплет прожектора и зенитки, ты тоже весь в напряжении, мысль работает [127] стремительно, подгоняемая молниеносно меняющейся обстановкой, когда каждое мгновение - граница между жизнью и смертью, когда не то что спокойно проанализировать обстановку, даже глазом моргнуть некогда. И все же многое зависит, прежде всего, от тебя, от твоего умения, твоей воли.
А тут - какая-то унизительная зависимость от слепой стихии. На высоте свыше шести километров мечемся между сверкающих облаков - без парашютов, без спасательных средств, с тридцатью ранеными на борту, и судьба наша - в руках случая. Ни изменить что-либо, ни помочь себе мы не можем. Остается лишь одно - ждать.
Так мы и шли, то отворачивая вправо и влево, то забираясь еще выше, то проваливаясь вниз. Долго шли, минут тридцать-сорок. Эти минуты показались нам вечностью.
И вдруг серая кутерьма оборвалась, стремительно умчалась назад, самолет завис над бездонной черной пропастью…
- Подержи, - коротко сказал Скрыльников второму пилоту и выпустил штурвал из рук. Он расслабленно откинул голову на спинку сиденья, руки безжизненно повисли. Через секунду он тряхнул головой, обратил ко мне бледное, усеянное капельками пота лицо.
- Вот так банька! - протянул, хотя за бортом было градусов пятьдесят ниже нуля. И уже твердо, вновь берясь за штурвал:
- Штурман, курс!
Я уже прикинул, где мы находимся, и ответил:
- Сорок пять!
- В горы не вмажем в такой темени?
- Не вмажем.
Самолет плавно заскользил вниз, теряя высоту.
Под Новороссийском, на горе возле озера Абрау-Дюрсо, были установлены прожектора. Один кидал луч вертикально вверх, другой шарил по горизонту: сигналили самолетам, идущим ночью со стороны моря. Минут через двадцать прямо по курсу мы увидели такой луч, устремленный к небу.
- Молодец, штурман! - сказал Скрыльников.
На аэродром наш экипаж пришел последним, минут на сорок позже предпоследнего. Все остальные успели проскочить метеофронт до того, как он надвинулся на берег и закрыл путь на Кавказ. «Баня» досталась нам одним. [128]
Последний полет
Накануне у нас произошло ЧП: в Севастополе остался штурман Саша Красинский. Нелепый случай.
В Краснодаре перед вылетом пришел работник штаба с пачкой писем, сказал летчикам:
- Просили передать в Севастополь. Другой возможности у нас нет.