Страница 29 из 67
После посадки подрулили прямо к спусковой площадке; водолазы быстро закрепили шасси, вытянули самолет на бетонированную площадку, Константин Михайлович неторопливо выбрался из кабины, стянул шлем с головы и направился к капониру. Присел у каменной стенки, вытянул ноги. Потом поднял голову, поманил пальцем меня.
- Посиди, Володя, рядом, передохни малость.
Я присел, искоса глянул на Яковлева: тот, закрыв глаза, кажется, дремал. Я не стал его беспокоить. Прислонился к холодному камню и… куда-то вдруг провалился. [110]
С самого детства я сплю очень чутко, просыпаюсь от каждого шороха. Помню, мама вставала на работу в колхозе еще до рассвета, старалась не шуметь, чтобы не разбудить нас, четверых детей, лежащих покатом на одной деревянной кровати, а я вроде и сплю, но сквозь сон все слышу. Бывало, стоило ей сказать: «Сынок, пора!» - и я уже на ногах. «Ты у меня чуткий, как воробышек», - ласково говорила мама.
Удивительно, но тут, на аэродроме, мне не мешали ни рев моторов, ни громкие голоса людей, ни гудение машин, подвозящих горючее и бомбы. Сколько длилось это забытье, не знаю. Когда Леня Котелевский подошел ко мне и начал трясти за плечо, говоря: «Штурман, пора!», я вначале никак не мог сообразить, где нахожусь. Открыл глаза, почувствовал щекой шершавый камень и быстро вскочил на ноги. Стыдно стало: заснул!
Константин Михайлович с мягкой улыбкой смотрел на меня:
- Пять минут сна на войне - великое дело.
Действительно, усталость - как рукой сняло! Я не раз слышал, что солдаты иногда спят на ходу, и считал это выдумкой. После этого же случая поверил: так вполне может быть. И правда, пять минут сна на войне - великое дело!
С бухты уже веяло предутренней прохладой. Надо торопиться, чтобы рассвет не застал в воздухе, не то нарвемся на вражеские истребители.
Бомбили уже в предрассветной мгле. Полет прошел без особых приключений.
…5 мая вдруг во весь голос заговорила наша артиллерия, началась усиленная артподготовка. Она вселила в нас еще большую уверенность в том, что вот-вот начнется наступление с Керченского полуострова. Эту уверенность укрепило и сообщение Вани Ковальчука: они с Меевым ночью вылетали на Кавказ, доставляя срочный пакет командующему Северо-Кавказским фронтом. Что там, в пакете, Ковальчук, разумеется, не знал, но предупреждение они получили строгое: при опасности пакет уничтожить! Уничтожать не пришлось, доставили благополучно и вернулись в Севастополь. Так вот, на Большой земле ему говорили: на Керченском полуострове сосредоточено вдвое больше наших войск, чем у противника, и скоро они скажут свое слово. Именно поэтому мы полагали, что артподготовка в Севастополе - это сигнал к действию.
Возможно, так оно и было. Только дело обернулось для [111] нас трагедией. Пока наши войска создавали «кулак», чтобы ударить по правому флангу противника, фашисты этот участок рискованно оголили, основные свои силы бросили на левый фланг и 8 мая неожиданно ударили по нашему участку, примыкавшему к Азовскому морю. Это был авантюрный план - прорываться к Керчи, оставляя у себя в тылу мощную ударную силу советских войск, - и рассчитан он был на то, что наши войска не останутся в окружении, а начнут отступление к Керчи.
К сожалению, так и вышло. Немцы стремительно продвигались к Керчи по побережью Азовского моря, а наши войска, вдвое превосходящие противника, в это время так же поспешно оттягивались к Керченскому проливу по побережью Черного моря, в южной части полуострова. К 20 мая весь полуостров был захвачен врагом. Севастополь остался в одиночестве, отрезанный от Большой земли широкими просторами Черного моря. Теперь стало ясно: Манштейн использует все силы, чтобы задушить ненавистную ему крепость русских моряков. Разведка доносила, что с Керченского полуострова и от Джанкоя к Севастополю непрерывно подходят вражеские пехота, артиллерия, танки. Новыми самолетами пополнилась и авиагруппа Рихтгофена. К началу третьего штурма у стен черноморской твердыни фашисты сосредоточили 450 танков, около 600 самолетов, в том числе новейших конструкций, более 200 тысяч солдат, 2045 орудий и минометов, в том числе батарею 600-миллиметровых мортир и пушку-гигант «Дору» калибра 800 миллиметров. Этой пушкой немцы особенно гордились, создавали о ней легенды. Изготовленная на заводах Круппа в Эссене, она предназначалась для разрушения бетонированных укреплений линии Мажино во Франции. Но там ее помощь не потребовалась: немцы попросту обошли линию с флангов, как неприступную гору. Снаряд «Доры» весил до семи тонн, утверждали, что он пробивает железобетонные перекрытия толщиною более 7 метров или метровой толщины бронеплиту. Длина ствола этого чудовища составляла около 30 метров, а лафет достигал высоты трехэтажного дома.
Севастополь обороняли всего 80 тысяч воинов плюс 25 тысяч человек обеспечения. В Приморской армии насчитывалось 455 орудий, да береговые батареи Севастопольского оборонительного района имели 151 орудие калибра 100-305 миллиметров.
Нашу авиацию представляла 3-я особая авиагруппа, насчитывающая всего около ста самолетов, причем третью [112] часть их составляли тихоходные, слабо вооруженные гидросамолеты, пригодные только для ночного бомбометания и частично для прикрытия судов в море. Многие самолеты требовали ремонта.
Разумеется, тогда мы всех этих цифр не знали, но и без того было ясно: над Севастополем сгущаются черные тучи.
На Херсонесском аэродроме, где базировались основные силы нашей сухопутной авиации, самолеты были укрыты в каменных капонирах, надежно защищавших от осколков и взрывной волны. Единственную угрозу представляло лишь прямое попадание бомбы, но вероятность его была невелика. Не случайно фашисты утверждали, что на Херсонесе сооружен подземный аэродром и самолеты взлетают прямо из-под земли. Поэтому артобстрел аэродрома враг нередко вел восьмидюймовыми снарядами, а бомбы бросал весом до тысячи килограммов. Но и это не помогало. Аэродром жил, боролся!
На морских площадках, где размещались наши гидросамолеты, положение было гораздо хуже. Капониров было мало, да и сооружены они были не так капитально, как на Херсонесе. Большинство МБР-2 стояло под открытым небом, и потери при артналетах или бомбоударах были значительными.
И все же, несмотря на почти непрерывное состояние опасности, наши техники заклеивали пробоины, ремонтировали моторы и приборы, проверяли и заряжали оружие, подвешивали бомбы, заправляли самолеты горючим, делали все от них зависящее и даже невозможное, чтобы к вечеру, когда мы, летчики, придем на аэродром, машины были готовы к вылету.
После нескольких наших удачных налетов, корректируемых подводной лодкой М-35, когда в течение ночи мы уничтожали по 10-15 самолетов, командир «Малютки» Грешилов сообщил интересную новость: теперь, как только наш разведчик пройдет над Сакским аэродромом, немцы начинают перетаскивать все самолеты со стоянок в южной части поля на противоположную сторону, таким образом выводя их из-под удара. Мы учли это, и теперь каждый вечер после возвращения разведчика ждали еще и сообщения с подлодки о том, в каком секторе аэродрома сосредоточены машины. По этому сектору и били. Немцы, наверное, долго ломали голову: как мы узнаем об их передислокации?
В Сарабузе они пошли на другую хитрость: севернее [113] аэродрома, по другую сторону железнодорожного полотна создали ложный аэродром. Выкрасили взлетную полосу, похожую на основную, причем открывали ее только ночью, чтобы днем не засек разведчик, вокруг поставили копны соломы или сена. Сверху - поле как поле. Ночью, при подходе наших самолетов, на нем вспыхивали электрические огни и автомобильные фары - имитация действующего аэродрома. Как только летели вниз первые бомбы, на «аэродроме» тут же загорался «самолет» - немцы поджигали копну. Идущие следом наши самолеты подвертывали на горящую «цель» и тоже сбрасывали на нее бомбы. В первую ночь таким образом «отбомбилось» несколько наших самолетов, но в дальнейшем эту хитрость врага раскусили.
И все же, как бы интенсивно ни бомбили мы вражеские аэродромы, утро неизменно начиналось с того, что на наши площадки налетали немецкие самолеты. Вместе с бомбами летели вниз продырявленные железные бочки, рельсы, какие-то трубы, колеса. Они издавали такой душераздирающий вой, что кровь стыла в жилах. Бомбоудары и артналеты усиливались с каждым днем. Причем, если раньше немцы летали только днем, то теперь решались и на ночные вылазки.