Красный сокол

Ворошилов невольно оглянулся на трубно взревевший аппарат, хотел что-то сказать, но только махнул рукой, мысленно возвращаясь к прерванному разговору.

А «Первый» за эти секунды стремительно удалялся от стана наблюдателей и скучающих курсантов. Пробежав половину взлетной полосы, самолет круто взмыл в небо и на вираже плавно ушел в зенит. Перевернулся вверх колесами и сорвался в пике. У самой земли выпрямился горизонтально и промчался с бешеной скоростью так низко над головами начальства, что оно вынуждено было машинально схватиться руками за головные уборы, чтоб не унесло их вихрем вслед за бипланом.

Начальник училища, цепенея от страха, глянул в лицо наркома, пытаясь предугадать реакцию высокого гостя на дерзкий выпад выпускника из показательной программы, не предусматривающей элементы высшего пилотажа. Но Климент Ефремович не выказал никакого беспокойства, любуясь летчиком, улетающим на глубоком вираже снова в зенит. Человек в кожанке с восхищением показал большой палец штурману, и тот, сосредоточенный на чем-то своем, снял свои наушники и передал их, как многие уже догадались, доверенному лицу Ворошилова. Негласный представитель наркома военных дел легко и просто настроил опытный радиоприемник, удерживая его на руках. В наушниках четко прослушивался голос парящего в небе пилота:

— Прекрасно! Раз поет, значит, небом живет, — осветилось лицо авиатора, по всему видно, высокого класса. — А все же предупредите остальных: без выкрутас! — сменил улыбку на более серьезный настрой лица загадочный спец из околоправительственных кругов, передавая радиопередатчик в руки штурмана. — А то какой-нибудь дурак вздумает, чего доброго, снять с Климента Ефремовича наркомовский картуз.

Когда последний выпускник зарулил свой биплан на стоянку, раздалась команда: «Шко-о-ла! Смирно! Равнение на середину!»

Климент Ефремович подошел к участникам воздушного смотра:

— Товарищи курсанты! Я убедился, что специалисты школы делают из вас настоящих профессионалов воздушного мастерства. Некоторые из вас уже сегодня заслуживают высокого звания военного летчика, верного защитника воздушных рубежей советской республики. Упорно крепите дисциплину, изучайте ремесло пилота. Неустанно повышайте свой культурный и профессиональный уровень. Разгильдяям и неучам нет места в рядах сталинских соколов! Будьте бдительными и смелыми с врагами социалистической родины, с мировым империализмом! Да здравствует Всесоюзная коммунистическая партия большевиков! Слава Красной Армии и будущим летчикам непобедимой державы! Ура-а!

— Ура-а! — дружно подхватили луганские соколики боевой клич прославленного полководца страны.

— А теперь я хочу поставить вам в пример военлета, который на ваших глазах сделал мертвую петлю. Она указывает на большие задатки будущего мастера воздушного боя. Как зовут? — шагнул он к правофланговому.

— Иван Федоров, товарищ народный комиссар, — выступил вперед будущий мастер воздушного боя.

— Ну, как самолет? Можно летать?

— Летать — не хитрое дело, товарищ народный комиссар. А вот как сбивать врага — не знаю. Движок плохой, — тяжело вздохнул покрасневший юноша.

— Что так? Барахлит? Исправить надо.

— Да нет. Слабоватый. Ей бы мотор помощнее. Вот тогда бы…

— Кому ей? Бабе-Яге, что ли? — рассмеялся нарком с прямой щеточкой усов под носом. — Откуда родом?

— Я местный, луганский, — совсем сник бравый автор мертвой петли, сраженный метким ворошиловским прозвищем старенького «Авро». Настоящая Баба-Яга, брызгающая касторкой.

— О, земляк, значит! Поздравляю! От имени народного комиссариата выношу благодарность за мастерство пилотажа! — взял под козырек попечитель луганских крылышек. — Стать в строй!

Вот она, высшая награда! Всю жизнь потом будет Иван Федоров благодарить судьбу за эту встречу, помнить каждое движение души при разговоре с добрым, и по-своему мудрым человеком с простоватой манерой общения.

Глава 6

Яблоки раздора

Летом, когда второкурсников распределили по строительным бригадам, возводившим ангары, а вновь прибывших поставили на подмостки строящегося учебного корпуса по принципу: хочешь учиться — построй себе класс для занятий, официально состоялся первый выпуск военных пилотов. Но направление в строевую часть получило только семеро выпускников. Остальных, наиболее способных, задержали до особого распоряжения. Каждому из них предложили должность при училище. Некоторые дали согласие на прохождение военной службы при школе в качестве инструктора или заведующего ангаром. Иван всей душой рвался в строевую часть. По слухам, да и по словам Чкалова, с которым он познакомился во время появления Ворошилова в школе, авиаподразделения получают более совершенные машины, чем «каракатица» «Авро». Из нее он выжал все, что можно. Хотелось новых впечатлений, новых побед в небе.

На вечере по случаю первого выпуска и начала нового учебного года, в присутствии всех инструкторов, преподавателей, родителей, представителей городской власти, Федоров, получая из рук начальника училища свидетельство военного пилота с отличием и денежную премию от наркомата военных дел, заверил присутствующих, что будет дорожить честью советского летчика, честью комсомольца, непрерывно повышать мастерство военного пилота, зорко охранять воздушное пространство отчизны от недругов.

Ему бурно аплодировали. Особенно первокурсники с последних рядов. А растроганный председатель собрания, милейший Степанчёнок взял его нежно под локоть и, как невесту, усадил за стол почетного президиума.

К ужину курсантам выдали к чаю вместо сахара по порции конфет и по яблоку. Угощение по рядам разносила сияющая от успеха мужа принаряженная Аня. Ее тонкая, гибкая фигурка скользила между столами и скамейками, приковывая взгляды здоровых, полных энергии и страсти новобранцев.

Один из них, сухой и длинный, с подчеркнуто откинутой головой, прозванный немцами-инструкторами, под присмотром которых он работал на строительстве спортивного зала, Паулем, а первокурсники — Павой, хищно погладил ее по спине, когда она наклонилась.

Аня выпрямилась, ожгла взглядом нахала и молча продолжила свое дело. «Ух, какие жгучие глаза!» — услышала она краем уха, продвигаясь дальше по рядам.

— Карош Маша, а… никс ваша, — заметил инструктор.

— Говорят, она втюрилась в Ивана! Ну, того, что выступал на трибуне, — провякал паренек, сидевший напротив нахалюги, перекатывая карамельку во рту.

— Что мне твой Иван! — взорвался самоуверенный новичок. — Я Паша Днепровский! Меня вся тамошняя шпана знает. Не таких девок обламывал. Поспорим, что она не станет брыкаться, когда я ее приласкаю!

— Не ерепенься, Пава. Ивана тоже знают. И не только в Луганске, — подал голос сосед по столу. — Ты знаешь, какие он фартовые наколки набрасывает?

— Ша, братцы, идет! Словно лебедь плывет… — полушепотом сообщил еще один претендент на девичью красу.

Павел угловым зрением определил момент встречи и, когда девушке оставалось сделать два шага, чтоб проскочить мимо почему-то притихшего стола, кумир днепропетровской шпаны откинулся на спину и, как шлагбаум, преградил ей дорогу, удерживая длинное тело носками ботинок, зацепившись ими за перекладину стола. Аня уперлась коленками в грудь шутника и бросила взгляд вниз, силясь найти выход из щекотливого положения. Но импровизатор любовного выпада охватил руками голые коленки смутившейся девушки и одновременно ухитрился пальцами нырнуть под юбку, коснувшись бедер, отчего дивчина завизжала как резаный поросенок. Ее сопрано заглушил баритон растянувшегося у ног певца, затянувшего на цыганский манер:

«Как люблю я вас, в этот грозный час!»