Красный сокол

Кровь шарахнула мне в виски, хлестнула по набухшим венам шеи, если не от ее прикосновения, то от ее наглого сопоставления правды двух житейских постулатов. Точнее — совести. Нашла, стерва, мудрость. Я вскочил, опрокинув ее бокал, с треском разлетевшийся на кусочки. Вино хлюпнуло на скатерть, на платье. Стол, само собой, колыхнулся, зазвенел повалившейся посудой, фарфором Мейсена.

Что тут началось? Стерва вопит: «Мой Фаберже!» Полковник с красными лампасами рычит: «На колени, свинья неблагодарная!» А майор-интендант с пунцовыми щечками и заплывшими от жира глазками эдак ехидно ухмыляется: «За черепки платить придется, поганец». Может, и ушел бы я, тихо огрызаясь, без шапки: не до нее, не до поисков гардероба, да уж больно кольнул меня жирный снабженец, Думаю, вот гад. Люди с голоду пухнут, а он за ворованный фаянс печется. Не стерпел, бухнул по ушам: «Вас в окопы нужно загнать, чтоб узнали цену шамовки. А за черепки не бойтесь: заплачу за все, с наваром». И дернул скатерть на себя. Рванулся к серванту с хрусталем. А он руки расставил, как пугало на огороде, и пищит: «Не смей! Вон отсюда, дрянь!» Дама визжит: «Стреляйте в него! Чего испугались хулигана? Он же нас продаст, как миленьких».

Короче, накинулись на меня, как шакалы на добычу. Повисли на плечах, на руках, как шавки дворовые. Повалили, скрутили, еще и по ступенькам спустили. Отлежался. Случайные солдаты помогли руки освободить. Сгоряча зашелся: «Ну, сволочи! Щас вы получите от меня». Хвать за бедро, за карман, а пугалки-то нет: слямзили. Золотой медали тоже не досчитался. С мясом оторвали. Что делать? На поклон идти? Не стал ломать голову. Так и приковылял домой без доспехов. Сам посуди: люди ноги, руки, головы теряют на этой всемирной бойне, а у меня они — при мне. Все это барахлишко: шапка, наган, медаль — дело наживное.

— Не думал, что из-за какого-то Фаберже они дело состряпают.

— Как потом я понял, они испугались, что я их в окопы загоню. Решили избавиться от меня, опасного свидетеля. Спровадить меня подальше от Ленинграда им не удалось, так они сунули меня в Ораниенбаум. Самое гиблое место после Невского пятачка. Страх потерять сытную кормушку победил совесть гомо сапиенс, так, кажется, по-латыни называют разумного человека, — прервал свой рассказ несколько умиротворенный герой потасовки.

— Нет человека, которого бы худая слава миновала. Но с одних она последнюю шкуру снимает, а с тебя — как с гуся вода. Ты опять на белом коне. Кто помог? Адмиралы Балтфлота?

— От них дождешься. Это же евнухи эмоций. Простить они еще иногда могут, а взбунтоваться — никогда. Собственное благополучие для высокого чиновника — превыше всего. Свысока падать больно. Бунтуют те, кому нечего терять. Пролетариат да матросня. Когда меня упекли на «пятачок смерти», братишки прохода не давали: расскажи да расскажи. Я чуть алкашом собственной обиды не стал. Начальство «островка» убоялось, что я морально разложу весь гарнизон своими сентециями о справедливости, и спрятали меня от греха подальше в подземную баталерку боеприпасы выдавать. Братишки не смирились, стали жалобы наверх посылать, мол, сгноить решили Героя, вместо того чтобы воров и хапуг расстрелять.

— Начальство решило: дело пересмотреть. Два раза приплывал ко мне следователь. От него-то я и узнал, что та баба подала на меня заявление в суд, а свидетели пошли у нее на поводочке. «Или мы его, или он нас под трибунал подведет», — твердила она. Те сдрейфили, приложили нужные показания, шапку, пистоль. О Звездочке — ни слова. Кто-то из той кодлы прикарманил. А трибунал — что? Ему не до восстановлении какой-то истины. Вопрос тогда стоял об индивидуальном выживании наравне с общим. Следователи, мне кажется, и во второй раз, при пересмотре моего дела не промахнулись. Знатно поживились, разматывая клубок городских мародеров под крышей тыловых крыс. Так-то, Ваня. Не против — на ТЫ?

— Да я давно уже тебе ТЫкаю, а ты все деликатничаешь, на погоны глядя. Будь здоров, — поднял стопочку Иван, — я рад твоему возвращению в большую авиацию.

— А как же? Жизнь научила. Раз замахнулся на майора: «Ах ты, гадина, тыловая крыса». И схлопотал за тыканье три года условно. Хватит. Ученый. Ходить против власти врукопашную — удел романтиков и дураков.

— Власть, как девка, разная бывает. Совестливая и бесстыжая. К сожалению, — заметил Иван.

Так они и расстались, как старые задушевные друзья в рассуждениях на отвлеченную тему, как будто война была от них за тридевять земель в тридесятом царстве.

А она грохотала над их головами разрывами зенитных снарядов и ревом пикирующих самолетов.

Глава 14

«Березина»

А дела на фронте между тем разворачивались со скоростью ночного бомбардировщика. Ориентиры и цели менялись в зависимости от просветления и скорости соображения главных закоперщиков войны и ведущих исполнителей «божьего промысла».

Обе воюющие стороны считали себя правыми в своих благородных намерениях установить мировой порядок по социально-экономическому признаку. Только одни исповедовали право вершить судьбами народов по принципам Ницше, идеальной голубизне крови, якобы изначально бушующей в жилах великогерманской касты, а другие взяли на вооружение идеи Карла Маркса, положив в основание мирового порядка равенство в материальной обеспеченности, которая тоже изначально заложена в крови плебса. Одни верили в дух, другие поклонялись плоти. Силы идеального и материального мира веками боролись с переменным успехом за свое право управлять человечеством, пока не схлестнулись в итоге на «Прохоровском поле», когда выкормыши Ницше во главе с его лучшим учеником Адольфом Гитлером не выдержали своего наступательного порыва и застряли в оборонительных сооружениях «сталинцев», намертво вставших на защиту своих амбициозных рубежей обустройства мира на принципах материального равенства.

Правда, принципиальная разница в позиции «сталинцев» и «гитлеровцев» оценивалась союзными державами той и другой стороны неоднозначно. Запад во главе с Черчиллем и Рузвельтом защищал материальное благосостояние своих народов в настоящем, а Восток во главе со Сталиным отстаивал свое материальное благополучие в будущем. Так или иначе, но Запад не спешил с открытием второго фронта на западных границах Третьего рейха, поэтому на востоке настоящие сталинцы придумали десять сталинских ударов по гитлеровцам и один из них назвали «Багратион».

К этому удару, разработанному штабом Рокоссовского и одобренному ставкой Верховного Главнокомандующего, подключались местные, второстепенные, третьестепенные и даже отдельные параллельные проекты избиения дрогнувшего и отступающего противника. Один из таких отдельных прожектов назвали «Березина». Он заключался в том, чтобы ввести немецкое командование в заблуждение относительно отдельных частей и подразделений гитлеровцев, попавших в «Бобруйский котел» в результате успешного наступления советских войск на Первом Белорусском фронте.

В лесах западного побережья реки, вошедшей в легенду еще со времен бегства Наполеона из Москвы, скрывалось действительно много физически и морально придавленных солдат и офицеров вермахта, обреченных на пленение. Эти войска надо было как-то вызволять из окружения. Наученное горьким опытом под Сталинградом, немецкое командование решило спасать войска по воздуху. Но фронт катастрофически отодвигался все дальше и дальше от берегов Березины, поэтому решено было оказывать помощь тем подразделениям, которые не утратили радиосвязь с командованием и могли организованно продвигаться на запад, поближе к линии фронта. Таким подразделением оказался 36-й полк охранной дивизии. Но попав в безвыходное положение, полк рассеялся, а подполковник Шерхорн, возглавлявший объединенную группировку войск, сдался в плен.

Разведуправление Белорусского фронта решило воспользоваться благоразумием подполковника и его помощников, согласившихся подыграть советским разведчикам. С помощью фальшивых радиограмм Шерхорн попросил помощи от вермахта: сбросить продукты, боеприпасы, медикаменты в условленном месте. Такая помощь была оказана. Ночью тяжелый транспортный самолет сбросил на парашютах необходимый груз, который попал, разумеется, в руки армейского «СМЕРШа». Операция преследовала цель как можно больше выудить диверсантов, оставленных немцами в лесах Белоруссии.