Красный сокол

— Не стоять — три! — подправляет мой дурацкий диктат хозяин положения, тактично напоминая незваному гостю — кто есть кто в частной квартире.

Сели. Хозяйка извинилась, что не может составить нам компанию, и уплыла на кухню. Я подумал: «Баба с воза — нам любо». Вот и райская обстановка для беседы без помех. Вслух мы «пожалели» об отсутствии прекрасного пола за столом, а мысленно возрадовались и с налета, с анекдота про пилота-идиота и банкрота из Морфлота пошли-поехали вспоминать молодые годы, невозвратные, неповторимые, трудные, ненасытные.

Улучив момент, я включил магнитофон и развернул газету на странице с громким заглавием «Железный крест советскому асу». Ткнул пальцем в заголовок: «Иван Евграфович, при каких обстоятельствах награждали?»

Вместо рассказа он стал рыться в шкафу, достал коробочку, раскрыл и швырнул на стол почерневший крест с белой эмалевой окантовкой по краям:

— Из-за этого ё… креста меня всю войну ущемляли. Запрещали летать в одиночку, вступать в поединки. Приходилось ловчить, скрывать, что — то одного, то другого фрица грохнул.

— А за что дали-то?

— Да я… это самое — испытывал их самолеты перед войной.

— Вон как…

Повертев в руках железный символ храбрости, я обратил внимание на обрубины, выступающие на конце одного из четырех раструбов.

— Тут крепилась лента с дубовыми листьями, мечами или заколка с бриллиантами. По степеням, значит. Обломились. На прощанье нас тогда щедро обложили знаками внимания. Золотыми монетами, часами. Мне Геббельс подарил серебряный портсигар, с помощью которого можно было фотографировать. А Геринг — секретный карандаш. С близкого расстояния он мог покалечить, ну, там ранить и даже убить человека.

— Сохранился? Покажите! — задрожал я, как охотничий пес перед выстрелом хозяина.

Иван Евграфович снова порылся в нижних ящиках шкафа и вытащил массивный желто-коричневый карандаш, толщиной с палец. Металлический стержень пишущего инструмента походил на толстый карандаш для пометок и резолюций, который мне удалось однажды увидеть на столе у командующего Днепровской флотилии. Таких размеров карандаш является гордостью и столяра-краснодеревщика. Настораживал только металлический корпус его и кнопка-пупырышек на нем.

— А он пишет? — Как лезвие опасной бритвы, возвратил я пишущее устройство в руки обладателя диковинной штучки-дрючки.

— А как же? Вот смотри, — повел он заостренным кончиком в моей записной книжечке.

— А стреляет чем? — не в силах отвести глаз от тайной принадлежности секретного агента допытывался я, как маленький ребенок в доме заморских игрушек.

— Да вот этим же заточенным наконечником! Стоит сдвинуть эту кнопку и нажать на торцевой выступ — как глаза нет, — деловито объяснил технологию выведения из строя любого собеседника подвыпивший ас.

— Занятная вещь. Вот бы проверить ее в деле!

— Нет проблем. Нужен пистон. Любой. Бумажный для детского пистолета тоже подойдет. Когда-то у меня их было навалом. Чем больше пороха засыпать и забить пыжом, тем выше убойная сила. Сейчас я проверю: нет ли заряда? Давненько не заглядывал сюда, давненько, — бормотал седовласый испытатель семейных реликвий, снимая колпачок и заглядывая в зубы дареному коньку-карандашу. Не обнаружив внутри ничего подозрительного, Иван Евграфович потряс, постукал трубочкой об стол, но из нее не выпало ни крошки от былых зарядов.

— Да, хитрая штука, а действует примитивно, как пугач. Я на этом деле собаку съел, когда подручным у слесаря на заводе мантулил. Меня пацаны «профессором» окрестили за это. Видишь, — раскрыл он рот, намереваясь дунуть в сопло стержня. Выстрел не то что оглушил, а просто отбросил мою голову назад, так как дым, искры и какие-то огарки неожиданно брызнули из «карандаша» в лицо онемевшего «профессора».

Я вскочил, закричал в проем между комнатами: «Аля! Иди сюда, с Ваней плохо! Скорее!»

Дым немножко рассеялся, и моему взору представилась закопченная, с черными пятнами на лбу кислая физиономия стрелка с выпученными глазами.

Вбежала Аля:

— Что у вас случилось? Почему дым? О, боже! Что с тобой? — кинулась она к супругу.

— Бэ-э, бба… уу гад… кара… Геринг, блин, — протирая кулаком глаза, бубнил очухавшийся маэстро убойных сил.

— Карандаш невзначай пальнул, — пояснил я встревоженной женщине, спешно оторванной от газовой плиты с бурлящей сковородкой.

— Он как ребенок. Вечно с ним что-нибудь случается, — пожаловалась женщина, убедившись, что муж цел и даже подает признаки натурального оживления. — Пойдем умоемся, — подняла она его со стула и потащила на кухню.

И я понял: Иван Евграфович не только заворожил меня на всю оставшуюся жизнь, но и затронул мою писательскую жилку исследователя человеческого легкомыслия.

Часть 1

Барьеры на пути к звездам

Глава 1

Испытание водой

Вечером 23 февраля 1914 года в одном неказистом доме на окраине Харькова раздался крик новорожденного. Тихая бездонная ночь за окном поглотила этот одиночный крик, не предвещая никому ничего сверхъестественного, кроме рождения в глубинах солнечной галактики новой звезды. Собравшиеся вокруг роженицы родные и повитуха с любопытством уставились на увесистый розоватый комок с морщинистым личиком и дрожащими ручонками, пытавшимися за что-то ухватиться, чтобы то ли подняться, подтянуться вверх, то ли перевернуться на бочок, свернуться в калачик, как он привычно лежал до этого часа в утробе матери.

Отец вложил ему в правую ладошку свой заветренный на морозе, задубелый в работе указательный палец, и малец ощутимо уцепился за этот спасительный перст судьбы, перестал кричать, таращить глазенки, успокоился, прикрыл веки.

— Уснул. Ишь, как намаялся, пока вылезал на свет Божий. Эдакий бутуз — хоть сейчас слесарем представляй, — вполголоса пояснила акушерка. — Ты за ним присмотри, Евграф, а я матушку ублажу. Она, сердешная, тоже намучилась, дай Боже.

Евграф попытался нежно отнять свой палец, но не тут-то было. Дитя конвульсивно скрючило свои пальчики вокруг первого объекта познаваемого мира, беспокойно шевельнулось и молча потянуло добычу в рот.

— Такой не пропадет, — промолвила соседка, залюбовавшаяся тесной связкой между отцом и сыном.

Через две недели, когда мать полностью оклемалась, дитё решили окрестить в церкви. Стать кумой согласилась акушерка, а вот приличного кума найти было труднее. В конце концов, подыскать удалось на заводе, где работал Евграф. Втроем они и отправились в местный приход исполнить христианский долг перед пришедшим в этот мир человеком, а мать оставили дома готовить праздничный обед.

В церкви им указали на дверь, за которой совершалось крещение. В боковом приделе, поджидая священника, уже стояли молодые люди с ребенком на руках.

Батюшка появился в черной повседневной рясе с белым посеребренным крестом, свисающим на цепочке. Все обступили кадку с водой. Дамочка распеленала ребенка и подала его батюшке. Поп обхватил дитя двумя руками и опустил в воду. Ребенок испугался, заплакал. Тогда поп выпустил его из рук, и он столбиком пошел на дно, повалился на бочок, забулькал. Дамочка всплеснула руками, тревожно запричитала: «Ой, что с ним? Может, вода холодная? Скорее хватайте, а то захлебнется!» — и сама потянулась к посудине. Поп степенно отстранил ее:

— Не лезь поперед батюшки в воду! — и проворно подхватил дергающееся на дне тельце мальчика. Передавая суматошно ревущего дрожащего ребенка крестной, поп заметил: — Растерялся. С ним нужно осторожно. В трудную минуту может оплошать.

Отойдя от купели, молодые люди начали тайком шептаться с попом, указывая на ведерко с яйцами. Евграф опустил руку в кадку. «Да нет. Нормальная вода», — обронил он, поворачиваясь к обеспокоенной куме, мурлыкающей над младенцем. Вызванный послушник ведерко с яйцами куда-то унес, и молодые люди, оживленно перешептываясь, подались на выход.

Поп возвратился на место и жадно воззрился на раскрасневшиеся щеки очередной матери в окружении двух мужчин. Спросил: