Красный сокол

Клюнувший вниз бомбовоз дернул за собой и «моску». (Так испанцы ласково прозвали шустрый истребитель в честь маленькой назойливой мошки.) Каким-то образом «моска» завалилась на бок, оторвалась от искалеченного «хейнкеля» и, беспомощно переваливаясь с крыла на крыло, полетела вниз.

Очнувшийся пилот, с трудом манипулируя подкрылками, на какую-то секунду выровнял самолет, открыл фонарь и вывалился из кабины на милость богини удачи. Спасительный «зонтик» успел раскрыться буквально в нескольких десятках метрах от земли и затормозить падение.

Очумевший летчик отделался ушибами и выговором командира полка. Несмотря на это, Ивана поздравили с очередной победой над врагом и вновь отправили на базу отдыха для восстановления пошатнувшейся психики не столько от ушибов, сколько от нервного перенапряжения.

Глава 5

Сальвадор Дали

Таран над Гвадалахарой потряс сознание взбешенного летчика, но не до такой степени, чтобы потерять контроль над собой. А то, что он потерял на какой-то миг самообладание в бою, Иван осознал не тогда, когда приземлился и понял, что чудом остался жив, а гораздо позже, когда отоспался в уютном доме на берегу моря, перебирая еще и еще раз в памяти тот бой, ту картину, вставшую перед глазами при таране. Особенно этот мистический крест на гребне вытянутого зада, приближающегося к тебе, как локомотив из далекой юности, когда работал помощником машиниста.

В санаторном особняке он оказался по соседству с выздоравливающим после ранения Львом Шестаковым. Вместе обедали, вместе ходили окунаться в осенние холодноватые волны моря.

По вечерам вспоминали Луганскую школу летчиков, общего наставника летного дела Петра Степанчёнка.

Заметив подавленный вид прибывшего сослуживца и какую-то внутреннюю разбросанность мыслей, Лев предложил съездить на экскурсию в Мадрид, побывать в музее Прадо, осмотреть картинную галерею, чтобы лучше понять, как он выразился, душу испанца, корни испанской революции.

В Мадрид собрались ехать на персональной машине Анатолия Серова. Он вместе с Якушиным сбил ночной бомбардировщик «юнкере» — «Черный Дракон», сильно досаждавший республиканцам по ночам. За это премьер-министр Хуан Негрин наградил их золотыми часами и легковыми автомобилями. Путь до Мадрида не близкий, и потому поездку отложили на конец отдыха. А так как срок пребывания в санатории у всех был разный, договорились покинуть его в один день, удобный для хозяина машины.

Остаток дней однообразных прошел для героя Гвадалахары в раздумьях о возвращении в эскадрилью, в многострадальный Мадрид. И вот наступил день возвращения в мир преувеличенной реальности. День посещения Прадо!

В музее друзья не очень-то интересовались экспонатами, поясняющими мало знакомую им историю Иберийского полуострова. Единственно, где они задержались, так это у портрета Гарсии Лорки. Это имя было свежо на устах испанцев. За прошедший год со дня его казни оно облетело все города и села Испании.

— Демоническое выражение лица — ничего не скажешь, — обратил на него внимание Лев.

— Кто он? — флегматично спросил Анатолий.

— Сама революция, — тихо отозвался Иван, знавший историю гибели цыганского поэта. — Да. Есть в нем что-то жертвенное. Востребованный временем, но не принятый соотечественниками. Кто это его нарисовал?

— Сальвадор Дали, — по слогам прочитал Серов.

— Н-да-с, я считаю, революция одухотворяет, осветляет человека, а с полотна смотрит на нас какой-то сумасшедший. Аскет, фанатик, — продолжал рассуждать как бы про себя помрачневший специалист по воздушным таранам.

— Одухотворение может быть разное. Одних осветляет, других омрачает. Революцию делают сумасшедшие, фанатики. Массы, народ — это дрова, уголь, топливо для таких кочегаров, как Наполеон, Буденный, Махно. Разве ты не понял, как двигаются локомотивы истории? — запальчиво возразил «лев мадридского неба», как любя назвали Шестакова товарищи по оружию.

— Да, революция — локомотив истории. Так нас учили в школе. А кто или что тогда приводит в движение народ? — огрызнулся Иван, вспомнив наставления машиниста из Луганска.

— Как что? Пар, энергия! А говоришь: машинистом работал, — подстрекнул новоявленный теоретик революции школярское честолюбие Ивана.

— Хватит о революции. Говорят, Лорка не был сумасшедшим. Таким его нарисовал художник с больным воображением, — взял инициативу в свои руки хитрюга Серов, перехитривший «Черного Дракона». — Пошли смотреть картины!

В картинной галерее Иван безучастно взирал на живопись эпохи Возрождения, раздумывая о чем-то своем. Микеланджело, Рафаэль, Леонардо да Винчи, Диего Веласкес не будоражили его замороженные мозги. Тут все было понятным для грамотного человека, каким считал себя удачливый пилот. Да и товарищи рядом помалкивали, разглядывая шедевры живописи. Похоже, они, как и он, без труда могли разобраться в красках, символах, сюжетах реалистического искусства с легким налетом романтики или религиозного аскетизма. Эти залы друзья покидали с твердой уверенностью, что небо, лужайки, женщины прекрасны и удивительны, как сама жизнь. Но вот в последнем зале современной живописи Иван опять остановился, пригвожденный портретом Троцкого. Задержались возле него и товарищи.

— Твой тезка, что ли? — с трудом разбирая латинские буквы на табличке под портретом, усмехнулся Иван, вновь просыпаясь от равнодушия ума.

— К сожалению. И надо же так ухватить дьявольскую сущность этого трубадура мировой революции?! Ленин был здравомыслящим фанатиком, а этот — сумасшедшим. Вы посмотрите, когда написан портрет! Еще при жизни Ленина! Вот это да! Ведь мы только сейчас постигаем нутро этого домогателя высшей власти. После разоблачения его как врага народа. А Сальвадор уже тогда, пятнадцать лет назад, обнажил истинную душу этого черта! Вот это сила! Раскройте пошире глаза вот на это гениальное творение Дали! А теперь взгляните на рядом «Пылающего жирафа» сквозь призму сегодняшнего дня! — не переставая восхищаться, балабонил летчик с замашками раскрепощенного экскурсовода добровольно закрепостившихся вояк.

— А что тут гениального в этом… огненном жирафе? Детский рисунок! Больное воображение, — в свою очередь уставился раззадоренный Иван на мирное животное, охваченное пламенем то ли солнца, то ли космической радиации.

— Понимаешь, Ваня, — раздумчиво начал объяснять самодеятельный гид новейшего искусства. — Вот перед тобой полотно — «Восстание 2 мая в Мадриде». Рядом — «Расстрел повстанцев». И везде — пламя, пламя, пламя. Красное пламя. Земля горит. Небо горит. Это Гойя. Как будто все понятно.

Но может быть, это горит уже весь земной шар? Сальвадор Дали пошел дальше. У него горит… жираф. До него же долго доходит истина, у него же длинная шея. Это мещанин, обыватель, который живет сегодняшним днем. Живет поеданием листьев с дерева, которое завтра может засохнуть от этого, сгореть. Понятно?

— Да уж куда понятнее! На фоне вашего мудрого пояснения, учитель ночных сражений в небе, бред сумасшедшего художника смотрится гениальным предупреждением человечеству. Но, может быть, этот жираф-мещанин горит мыслями пробуждения перед лицом наглеющего фашизма? — не без иронии вопросил непонятливый ценитель абстрактного искусства под высокими сводами Прадо.

— Ого! Ты уже превзошел своего учителя! Куда нам, львам, до Красного дьявола?! — картинно повернулся Лев к умолкшему Серову. — Слыхал? Радио под гитару Хосе Петера и слова «Раздавайтесь в поднебесье голоса друзей крылатых! Смело встаньте на защиту городов, огнем объятых!» нашего Хуана Федрикоса окрестили «Красным Дьяволом»?

— Не слыхал, — проронил смутившийся комэск, пальцами приглаживая шевелюру на голове. — Он совсем не похож на черта!

— Не беда. Черти разные бывают. Дьявол — значит благородный черт. У Лермонтова Демон даже гениален, — на менторской ноте подытожил беглый обзор бредовой живописи «лев мадридского неба», похлопывая по плечу летчика, окончательно очухавшегося от мистики тарана.