Страница 50 из 70
Испанец был бледен, но спокоен.
— В таком случае, капитан, мы все погибнем. Каждому из нашей команды известно, что двенадцать замочных скважин приводят в действие спуск запала, а сразу за этой дверью находится камера, наполненная первоклассным порохом тончайшего помола. Секрет дверного замка был известен одному нашему капитану, сеньор…
Улыбка погасла на губах у Тича. Ему приходилось слышать о беспорядках на борту этих испанских кораблей с сокровищами, чьи команды, истощенные плохим питанием и жестоким обращением, частенько восставали, чтобы обрести одновременно и свободу, и богатство. Это предохранительное устройство, вероятно, и было ответом Филиппа Анжуйского54 как мятежникам, так и пиратам. Построив огромный флот для перевозки сокровищ из многочисленных колоний своей необъятной империи, он позаботился о том, чтобы каждый галеон был подобен пистолету со взведенным курком, заряженному чрезмерным количеством пороха и готовому взорваться в пыль при малейшем неверном прикосновении к спуску.
Теперь Тичу стало понятным, почему капитан галеона предпочел умереть, наложив на себя руки. Секрет подлинной замочной скважины был известен только ему, и смерть от пули из собственного пистолета была просто милостью по сравнению с теми пытками, которые ему пришлось бы претерпеть, и с тем позором, которым он покрыл бы себя, если бы в конце концов не выдержал пыток и выдал секрет.
— Проклятье… — хрипло выругался Тич сквозь зубы, и хотя голос его был не громче обычного шепота, он явственно прозвучал во внезапно наступившем угрюмом молчании…
В своей пышной до абсурда каюте, на роскошной кровати среди надушенных подушек и тончайших простыней, источавших ароматы садов Кастилии, лежал капитан испанского галеона. Он был несомненно мертв. Взглянув на него, Анна невольно подумала, что он выглядит слишком молодо и обладает поразительно грубыми чертами лица для испанского аристократа, настолько знатного и влиятельного, чтобы командовать кораблем с сокровищами.
Анна устало протерла глаза. В течение долгих часов она и Лори — самые грамотные среди разношерстной пиратской братии — внимательно просматривали всю корабельную документацию, все тяжелые, переплетенные в тисненую кожу судовые журналы галеона, тщетно ища ключ к сокровищнице. То, что записи в них велись на витиеватом и вычурном испанском языке, отнюдь не помогало им в их нелегкой кропотливой работе.
Израэль Хендс с тщательной предосторожностью исследовал все тринадцать отверстий, но не был в состоянии отыскать хотя бы малейший — истинный или воображаемый — намек на то, какое из них было настоящей замочной скважиной.
Гиббонс накачивал в отверстия морскую воду, чтобы исследовать их и подмочить пороховой заряд, но это, очевидно, также было предусмотрено, поскольку вода вытекала обратно совершенно чистой, без единого серовато-коричневого зернышка пороха, которое могло бы свидетельствовать о том, что вода достигла своей цели.
Секрет оставался навечно погребенным в пробитом черепе испанского капитана, уставившегося остекленевшим взором в вычурный балдахин над своею кроватью…
Анна отвела глаза от очередного документа и устало обвела взглядом роскошную каюту. По обилию драпировок, золоченых резных украшений, хрустальных флаконов с помадами, притираниями и ароматическими эссенциями ее можно было бы принять за будуар избалованной и капризной куртизанки, если бы не коллекция великолепных шпаг на одной из стен, с длинной рапирой, красовавшейся на самом почетном месте. Теперь оружие для владельца этой коллекции было бесполезным, но победа, тем не менее, оставалась за ним. Тич сдался. Он сидел тут же, в кресле, молча обхватив голову руками, в угрюмой неподвижности. Он не привык к поражениям, и тяжело переживал неудачу.
Анна услышала шорох в соседней каюте и вспомнила, что там была заперта мать покойного капитана, которая вот уже несколько часов находилась без пищи и воды, без ухода и помощи. Движимая чувством естественного сострадания, Анна взяла со стола блюдо с едой и графин вина и отнесла все это к старухе.
Старая дуэнья сидела почти в такой же позе, как и Тич в каюте рядом, сгорбившись над столом и обхватив ладонями лицо, закрытое густой вуалью. На столе перед ней лежали серебряные четки. Пираты, убедившись в том, что она в самом деле старая, седая, некрасивая, да еще вдобавок страдает мучительным, рвущим грудь кашлем, оставили ее в покое. Когда дверь отворилась, она продолжала сидеть, не поднимая глаз и тихонько всхлипывая.
— Я принесла вам еду, — участливо произнесла Анна. При звуках нежного девичьего голоса всхлипывания мгновенно прекратились, но голова старой дуэньи еще ниже склонилась над четками.
— Грасиас… — прошептала испанка через некоторое время. Похоже было, что она немного знает английский язык, хотя, по-видимому, не расположена разговаривать на нем.
— Могу ли я чем-нибудь помочь вам? — спросила Анна. В ответ старуха снова принялась всхлипывать. Анна в порыве жалости взяла ее за руку, пытаясь лаской ободрить и утешить ее. Рука старухи была вялой и влажной, с длинными пальцами и гладкой кожей. Впрочем, не совсем гладкой…
Анна резко отшатнулась.
— Капитан Тич! — окликнула она. Ее звонкий юный голос дрожал от напряжения. — Зайдите, пожалуйста, сюда! Кажется, я нашла ваш ключ…
Из большой каюты донеслось проклятье, и через мгновение в дверях появился Черная Борода. Он увидел перевернутый стул, разбитый графин с вином и обнаженный испанский кинжал на толстом ворсистом ковре. Анна острием своей шпаги прижала старуху к переборке. Траурная вуаль была сорвана, и ничем не прикрытые черные глаза кастильского гранда яростно сверкали в бешеной злобе.
— Вот капитан галеона, — сказала Анна, прерывисто дыша и отходя в сторону.
Груз корабля с сокровищами, как оказалось, состоял из серебряных слитков. Ценность их была неимоверной, но объем и вес явились причиной того, что процесс перегрузки их на «Ройял Джеймс» оказался чрезвычайно трудоемким и длительным. Несмотря на лихорадочную деятельность Тича и его призовой команды, последняя связка слитков была перенесена на борт шлюпа лишь к полудню следующего дня.
Анна крепко спала в своей каюте, утомленная пережитыми приключениями. Тич спустился вниз и потряс ее за плечо.
— Как ты узнала? — отрывисто спросил он. — Как ты узнала, что это не женщина?
Анна улыбнулась и протянула ему свою маленькую тонкую ладонь:
— Мне кажется, я единственная женщина на свете, у которой между большим и указательным пальцами имеется мозоль от эфеса шпаги!
— Ну, разрази меня гром! — изумленно воскликнул Тич, и бородатая физиономия его медленно расплылась в широкой улыбке. — Ах ты, маленький чертенок! Клянусь дыханием Сатаны, у тебя есть голова на плечах!
Несмотря на улыбку, взгляд его оставался напряженным и жестким. Анна отнесла это за счет усталости, хотя до сих пор ей еще никогда не приходилось видеть его усталым. Выйдя на палубу, она ощутила на борту шлюпа атмосферу тревоги и беспокойства. Израэль Хендс ответил на ее оживленное приветствие резко, почти грубо. Обычно захват такой богатой добычи отмечался грандиозной триумфальной попойкой, но, хотя палубная команда и марсовые матросы были уже достаточно пьяны, пиратские вожаке и старейшины настороженно бродили среди буканьеров, словно приглядываясь и прислушиваясь к чему-то. Спустя некоторое время даже Анна почувствовала неповоротливость шлюпа и заметила, как тяжело он взбирается на волну. В своей жадности Тич перегрузил шлюп слитками до предела, граничащего с потерей плавучести.
Хендс настаивал на том, чтобы утопить часть слитков, разгрузив корабль. Команда была против, и Тич замкнулся в нерешительности, в которой алчность боролась с присущим ему чувством осторожности.
Шлюп кое-как продержался на плаву в течение этого дня и последовавшей ночи. Наутро даже самым упрямым стало ясно, что дальше так продолжаться не может. Малейшего ветерка было бы достаточно, чтобы перевернуть судно вверх килем. Хендс и те из команды, кто его поддерживал, убедили Тича в том, что если он не хочет выбросить в море часть добычи, то должен по крайней мере пожертвовать своими пушками. Тич с большой неохотой согласился. Все орудия, запасные якорные цепи, пирамиды ядер и множество палубных надстроек — все полетело за борт. Но не успела последняя пушка с тяжелым всплеском скрыться в зеленоватых волнах океана, как Тич уже пожалел о содеянном и с горечью принялся сетовать на тех, кто толкнул его на этот непоправимый шаг. «Ройял Джеймс» из хорошо вооруженного боевого корабля превратился в беспомощную лоханку, зависящую от произвола любого встречного, тяжелую в управлении и едва плетущуюся по волнам, словно обожравшийся боров, торопящийся поскорее убраться в свой хлев.
54
Филипп Пятый Анжуйский — король Испании (1688 — 1746).