Страница 2 из 21
Была предпринята попытка создания коллаборационистских частей (Русской народной армии) и в ходе советско-финляндской войны 1939–1940 годов. В ней приняли участие представители эмигрантского Русского общевоинского союза и советский невозвращенец, бывший функционер из секретариата Сталина Борис Бажанов. В итоге в РНА вступило 550 человек. Правда, в отличие от соратников Яцевича, в боевых действиях они участия практически не принимали, так как формирование армии прервалось с началом мирных переговоров. Имело место всего одно боестолкновение, в ходе которого на сторону отряда коллаборантов, численностью в 35–40 человек, перешло, по разным сведениям, от 200 до 300 красноармейцев{8}. Интересно, что бывшие красноармейцы предпочитали видеть на командных должностях белых офицеров, но не столько из идейных соображений, сколько из сугубой прагматики: эмигрантам терять нечего, поэтому нас не продадут.
Интерес к отечественной коллаборации, ее причинам и месту в истории возник как в среде эмиграции, так и среди западной советологической мысли, сразу же по окончании Второй мировой войны. Ниже рассматриваются наиболее значимые работы, касающиеся темы настоящего исследования (поэтому за пределами обзора остались мемуары и исследования, посвященные Русскому корпусу на Балканах, казачьей коллаборации, сотрудничеству с противником населения республик СССР, кроме РСФСР).
Одним из первых, кто поднял вопрос о причинах возникновения природы советской коллаборации, а также попытался ее проанализировать, стал американский журналист и советолог российского происхождения Юджин (Евгений) Лайонс. Лайонс неоднократно бывал до войны в Советском Союзе, где встречался с такими писателями, как Михаил Булгаков и Алексей Толстой. Именно он явился автором термина «гомо советикус», позже широко вошедшим в научный и публицистический дискурс{9}. Рассуждая о РОА — «неизвестной армии в истории II Мировой войны», он обращал внимание на то, что она была одинаково страшна и для коммунистов, и для нацистов. В глазах Сталина власовцы одним своим существованием разрушали идеологему о том, что «советский режим и его подданные были духовно едины», которая, по мнению Лайонса, «является грубым пропагандным мифом». Для Гитлера они представляли угрозу возрождением русского самосознания и, следовательно, неизбежным конфликтом с колонизационными планами Берлина. Парадоксально, но руководители КОНР «сражались вместе с немцами, их ненавидя»{10}.
Лайонс обращал внимание на то, что «“революционное пораженчество” — превращающее международную войну в гражданский мятеж — являлось обычной и морально оправданной идеей для поколения, воспитанного на большевистской истории и теории». Высоко оценивая сам Манифест КОНРа (преодоление большевизма), советолог писал о его запоздалом по вине немцев принятии, а потому «мертворожденности». Поэтому для Лайонса его текст мыслился «странным документом фанатичного самообмана. В начале власовского движения он мог бы быть оградой для миллионов несчастных сталинских подданных. Теперь, в конце, его вера в “освобождение” казалась нелепой или невыразимо патетической». Одновременно Лайонс признавал и существование в истории движения «предательской части», на которую предпочитают «не обращать внимания» бывшие власовцы{11}. Двойственная позиция нацистов по отношению к Власову обрекла его движение на забвение и гибель[3]. Впрочем, двойственность в отношении к коллаборантам присутствовала и у самого Лайонса, который воспринимал их прагматически: как потенциальную пятую колонну в возможной войне Запада с Советским Союзом{12}.
Следует отметить, что статья Лайонса содержала целый ряд ошибок, очевидно, вызванных недостатком или непроверенностью информации. Так, в числе прочего, в руководстве движения советолог наряду с Трухиным, Мальцевым и Жиленковым называет мифического «Б.Л. Галушкина», количество дивизий ВС КОНР оценивает в «три однородных», хотя в распоряжении Власова была всего одна полностью сформированная дивизия{13}.
Одним из первых отдельных исследований отечественной коллаборации в годы Второй мировой войны стала монография австрийского историка и журналиста Юргена Торвальда (Хайнца Борганца) «Кого хотят погубить… Опыт истории немецкой военной политики в Советском Союзе»{14}. В основном он исследовал феномен РОА, а также сотрудничество с немцами народов Кавказа. Историк не был непосредственным участником исследуемых событий, но в качестве источников он использовал большое число документов и мемуаров, в том числе не опубликованных (231 рукопись от 63 лиц), по большей части немецкоязычных. В частности, им были привлечены тексты гауптмана Николая фон Гроте (Гротте), участвовавшего в создании Смоленского воззвания, первого крупного программного заявления власовского движения и доктора Фрица Арлта (Арльта) курировавшего коллаборантов по линии министерства оккупированных восточных территорий.
Интересен его взгляд на командующего восточными добровольческими войсками вермахта (Osttruppen) генерала от кавалерии Эрнста Кестринга. В мемуарной и исследовательской литературе Кестринг за редким исключением{15} предстает воспринимающим собственные войска в чисто военном аспекте, а не как политических союзников (К. Кромиади, С. Фрелих, Й. Хоффманн, К. Александров){16}. Например, представитель абвера (военной разведки) при Власове капитан Вильфрид Штрик-Штрикфельдт вспоминал, что Кестринг всегда оставался верен своему принципу: «быть только солдатом»{17}. А в письме к офицеру для особых поручений при штабе ВС КОНР поручику Михаилу Томашевскому утверждал, что генерал восточных войск «натравливал национальные комитеты на Власова»{18}.[4]
Торвальд, опровергал подобный взгляд, видел в генерале в первую очередь человека, защищавшего интересы своих подчиненных.
Отечественная коллаборация, по мнению историка, являла собой «беспримерную драму первой попытки свергнуть режим Сталина во время II Мировой войны силами самих граждан Советского государства». То есть Торвальд, как и Лайонс, мыслил ее как некое революционное явление.
Исследователь выделял три периода коллаборации.
— Стихийное стремление советских граждан к борьбе против власти (от начала войны до первых шагов Власова на путях формирования Освободительного движения).
— Организация РОД, борьба с антивласовскими настроениями в вермахте и немецкой администрации (конец 1942-го — конец 1944 года).
— Формирование КОНР и его гибель (зима — весна 1945 года){19}. Торвальд утверждал, что это «движение имело все шансы стать многомиллионным и победить. Оно проиграло потому, что высшее руководство Германии в своих захватнических амбициях, колониальных мечтаниях предало историческую европейскую задачу (sic! — А. М). Это предательство затем было не менее трагически повторено победившими западными державами, по причине абсолютного непонимания политической обстановки в 1945 году»{20}. К сожалению, источники в книге Торвальда были включены в текст без ссылок, а зачастую и без атрибутации, что снижает научную ценность его монографии.
3
К сожалению, русский перевод статьи Лайонса, сделанный сотрудниками Национально-трудового союза нового поколения (с 195 7 г. — Народно- трудовой союз), в журнале «Посев» (№ 21. 1948. С. 5–7) не совсем удачен, так как содержит постороннюю вставку, отсутствующую в оригинале (Lyons E. General Vlassov's Mystery Army // The American Mercury. Vol. 66. 1948. P. 183–191). В нем Пражский манифест характеризуется следующим образом: «В то время как он обещал значительную долю социализации, он высказывался и против коллективной экономики. Правые эмигранты старого поколения считали Манифест слишком красным; симпатизирующие советам отвергали его, как “реакционный”». (Лайонс Е. Загадочная армия генерала Власова. С. 32.) Этот же фрагмент в «посевовском» переводе: «Защищая обобществленние хозяйства во многих областях, манифест отрицал насильственное введение коллективного устройства, называя всю эту схему будущей России национально-трудовым строем». http://www.mesogaia- sarmatia.narod.ru/posev/ne_505–9.htm. Подробнее см.: Б.а. Редактору журнала «Посев» // Борьба. № 9. 1948. С. 35.
Открытое письмо осталось без ответа со стороны руководства НТСНП.
4
В целом о Кестринге, даже у его недоброжелателей или противников, сложилось впечатление как об очень умном и профессиональном военном. Немцы за глаза называли его «Мудрым малибу», сотрудники НКВД (в 1931–1933 и 1935–1941 гг. Кестринг был военным атташе в СССР) также высоко оценивали способности «Кесаря» (под этим именем он проходил в оперсводках чекистов) как разведчика.