Страница 44 из 49
— Ну, хорошо, — согласился мой спутник, — только не задерживайся.
Слегка наклонившись, он обеими руками подтянул лямки рюкзака и не спеша зашагал в гору.
Стоял на редкость жаркий июль. Дубы, грабы, платаны томились в солнечной неге, набираясь тепла на зиму. Сквозь их листву с трудом можно было увидеть редкое облачко.
Тук, тук, тук! — невдалеке трудился работяга-дятел.
По коре рядом стоявшего ясеня пробежала ящерица. В густой траве шуршала мышь. Пахло дикой грушей.
«Какую же красоту создал Господь! — размышлял я, оглядываясь кругом. — Рай да и только!»
Отдохнув с полчаса, я взвалил на плечи рюкзак и тронулся в путь. Идти было легко, груз не тяготил меня. «Вот что значит — последние километры! И лошадь, чуя близость дома, бежит веселее!».
На радостях я не сразу заметил, что тропа идет под гору. Послышался шум горной реки. С каждой минутой он становился все громче. «Кажется, я иду совсем не туда, — подумал я, остановившись. — Вблизи нашей пустыни никакой реки нет».
— Оте-е-ец Августи-и-и-ин! — закричал я изо всей мочи. — Где-е-е ты-ы-ы?
Горы ответили молчанием. Лишь река вела бесконечный разговор сама с собой.
Я испугался. Приближалась ночь, и остаться наедине в дикой местности, где водятся волки и медведи, не предвещало ничего хорошего.
— Оте-е-ец Аавгусти-и-и-ин! — снова изо всей силы закричал я. — Отзо-о-ови-и-и-ись!
Лишь слабый шум ветра, пробежавший по вершинам каштанов и лип, был мне ответом.
Мороз пробежал по моей спине.
«Пойду назад, — решил я после некоторого раздумья. — Может, найду свою тропу».
Рюкзак снова стал тяжелым. Каждый шаг давался с трудом. Я согнулся в три погибели и почти касался руками земли. Наконец я выдохся, бросил рюкзак на землю, а сам вытянулся на спине рядом.
Вижу: прямо передо мною, в каких-нибудь нескольких метрах, высокий каштан; он был сух, без единого сучка, истлевающий; чувствовалось, что внутри него пустота. Забыв про усталость, я встал, обошел дерево кругом. «Как же оно до сих пор не упало? Странно! Очень странно! Дай-ка я его повалю!» Мною овладел нездоровый спортивный азарт. Умом понимал, что не надо этого делать, не до каштана сейчас — я же заблудился, неизвестно, найду нужную тропу и приду ли домой, и вообще останусь ли жив?
«Три секунды ничего не решают, — успокоил я себя. — А каштан надо повалить, чтобы он не мозолил глаза».
Я разбежался и ударил дерево подошвой сапога. Каштан с шумом и треском повалился, задевая ветви других деревьев. Достигнув земли, он разлетелся на множество мелких частей.
«Вот так! — весело подумал я. — И делу конец!»
Вдруг из остатков каштана вылетела большая стая ос; громко, нудно и противно жужжа, она закружила в воздухе; я опрометью бросился в кусты радады, которые, на мое счастье, росли поблизости — и не успел: одна оса догнала меня и пребольно ужалила в колено. Я свалился в кусты, опасаясь, как бы другие осы не напали на меня. Но Бог миловал.
«Зачем я связался с этим каштаном? — корил я себя. — Мешал он мне, что ли? Только нажил беду на свою голову»!
Нога сильно болела.
«А если бы вовремя не убежал, что бы было со мною?! Мог бы погибнуть! Как пить дать!»
Я полежал еще некоторое время, растирая ногу. Жужжание ос затихло. Я надел рюкзак и, прихрамывая, продолжил подъем в гору. Больная нога все сильнее давала о себе знать. Силы оставляли меня. Останавливаться, однако, было нельзя. Я опустился на колени и пополз на карачках. Через некоторое время я достиг тропинки, которая вела в нашу пустынь.
«Как я мог ее пропустить давеча? Непонятно! Не иначе, как лукавый попутал! Сколько лишнего прошел! Уже давно был бы дома, если бы не заблудился!»
Обливаясь потом, я преодолевал метр за метром: следил за тропинкой, чтобы не потерять ее из виду, и за тем, чтобы встречные кусты не выкололи мне глаза. Вдруг я увидел гюрзу, которая, извиваясь, ползла впереди меня. Нас разделяло всего несколько метров. Гюрза, видимо, думала, что я догоняю ее и убегала от меня. А она меня совершенно не интересовала. Я думал только о том, как бы побыстрее добраться домой.
Я прополз еще полметра и, подняв голову, замер от страха и неожиданности: гюрза, мгновенно развернувшись, встала в боевую стойку и смотрела на меня. Она была темно-серого цвета, примерно двухметровой длины; у нее была большая голова; зеленые глаза были полны жуткой злобы; красная пасть была распахнута, из нее торчало огненно-желтое жало, которое с молниеносной быстротой бегало вперед-назад.
Гюрза стояла не шевелясь, я — тоже; мы смотрели друг другу в глаза; я боялся даже того, что гюрза обнаружит мое дыхание, и дышал незаметно, насколько это было возможно; глаза змеи пронзали меня насквозь; казалось, еще секунда — и она бросится на меня.
— Господи! — прошептал я. — Помилуй мя!
Мне показалось, что гюрза уловила движение моих губ, и я испугался еще больше; блестящее огненное жало по-прежнему играло в жуткой пасти, и я никак не мог отвести от него глаз.
— Я не обижу тебя, гюрза, — проговорил я тихим голосом, — и ты меня не обижай; и иду в свою пустынь, где меня ждут мои друзья, а тебя я даже и не замечал. Мы, монахи, никого не обижаем, живем в своих келиях, молимся, кладем поклоны, желаем всем только добра. Я всех прощаю, ни на кого не держу зла, молюсь о многих людях, особенно о тех, кто меня чем-нибудь обидел или причинил какое-нибудь зло; я хочу, чтобы все спаслись и ни один человек не погиб в геенне огненной.
Так я разговаривал с гюрзой минут пять.
— Продолжай свой путь, — как можно мягче сказал я ей, — я тебя не задерживаю; ты, наверно, устала стоять в боевой позе…
Гюрза словно поняла то, что я сказал: пасть ее медленно закрылась, глаза стали уменьшаться, злость в них исчезла; с разворотом назад она опустилась на землю и, извиваясь, поползла прочь от меня; скоро она исчезла среди камней.
Я вздохнул всей грудью и понял, какое это наслаждение — дышать всей грудью. В ту же секунду почувствовал тяжесть рюкзака, о котором совсем забыл. Я снял его и услышал чей-то голос.
— Оте-е-ец Геро-о-о-онти-и-и-и-й! — раздалось где-то вдали.
Я узнал голос отца Августина.
— А-а-а-у-у! — закричал я. — Я-а-а зде-е-е-есь!
Я ощутил необыкновенную радость. И прилив сил. Мой брат во Христе не забыл меня и идет мне на помощь!
— Оте-е-ец А-а-а-авгу-у-усти-и-и-и-ин! — закричал я. — А-а-а-а-у-у-у-у!
— Жди-и-и-и ме-е-е-еня-а-а-а-а! — раздалось в ответ.
Минут через двадцать на тропе показался отец Августин.
— Долго плутал? — спросил он, видя, что я изможден до предела.
— Порядочно, — ответил я виновато.
— Это бывает. Мы-то здесь много лет живём, знаем все приметы, а ты — всего полгода: немудрено и заблудиться…
Отец Августин надел мой рюкзак. «Спаси его Господи!» — подумал я с умилением. Мы стали подниматься вверх — отец Августин впереди, я — за ним. Я расстегнул рубаху, провел рукой по груди. И не поверил своим глазам: рука была… в пене. «Боже мой! На загнанной лошади меньше пены бывает! Если бы гюрза простояла еще две-три минуты, я бы простился с жизнью!»
Когда мы достигли пустыни, я рассказал отцу Августину о встрече со змеей. Он перекрестился и сказал:
— Слава Тебе, Господи!
Он оглядел меня, начиная со спутанных, слипшихся от пота волос и кончая потертыми кирзовыми сапогами, потрогал мое плечо, провел рукой по голове, словно удостоверяясь, что я иеромонах Геронтий, а не кто-то другой, и добавил:
— Ты вернулся с того света.
Затем взял мою руку в свою.
— Ты вел себя правильно. Если бы ты пошевелился, или сделал взмахе рукой, или побежал, то гюрза кинулась бы на тебя. И через секунду все было бы кончено.
Солнце скрылось за отрогами Кавказского хребта. В ущельях, среди скал, в долинах легли сумерки. Повеяло желанной прохладой. Небо стало ясным и бездонным. Лучи невидимого солнца освещали одинокое облако, похожее на горного орла, который, отдавшись на волю воздушным потокам, парил в свободном чудном полете…