Страница 42 из 50
— Ну и что?
— Одно из Бельгии и два из Австрии.
— О чем письма?
— В двух первых реклама спецтехники, а в последнем приглашение на международную выставку оружия.
— А что тут странного? — удивился Олег. — «Сова» выходит на международную арену. О наших успехах уже знают во всем мире. А после завершения операции мы вообще будем нарасхват.
— Но, Олег, мы нигде не давали своего адреса. Да и не в этом дело, — совершенно серьезно, не обращая внимания на ехидство Крылова, продолжала Варвара. — Я вчера два раза звонила в Австрию. Я точно уверена, что не только в сентябре, но и в ближайший год такой выставки там не будет. И фирмы, которая нас приглашает, тоже в Австрии нет и не было.
— Так чьи же это проделки? И зачем это все?
— Завтра узнаем, — завершил встречу Рогов. — А письма эти дайте мне, Варвара Петровна. Пусть их наши криминалисты покрутят. Если Дибич попросит, они в момент сделают.
Он готовился к завершению своей миссии в Москве.
Лобачев ценил в себе обостренное чувство опасности, чувство меры и ощущение той грани, за которую нельзя переступать.
Он определил для себя максимальный срок — три дня.
За это время надо провести встречу с готовой на все Розой Назимовой и нанести последний удар по «Сове».
Встреча с Розой должна дать очередную крупную порцию денег, а удар по сыщикам — это просто для души. Месть. Это как в спорте. Поражение соперника необходимо просто для ощущения собственного превосходства. Не из-за злости на него, не из-за денег, а для самоутверждения.
Впрочем, у Лобачева были и другие причины добить «Сову». Вернее, не причины, а так, неосознанное чувство тревоги.
Они явно выиграли в первом тайме. И значит, голова у них к нужному месту прикручена. Они все могут, если захотят.
Но все записи из офиса «Совы» за последнюю неделю ставили Лобачева в тупик. Это был сплошной треп расслабленных идиотов.
Они томно мечтали, как в августе будут тратить деньги, полученные от Павленко.
Они смеялись над ним, над Лобачевым, который бежал из Москвы, «как Керенский в женском платье».
Они беззлобно сожалели, что удалось ускользнуть супругам Паниным.
И это все! Остальное, кофейные разговоры о политике, о шашлыках, об автомобилях и о бабах.
Лобачев допускал, что в «Сове» могли обнаружить закладки, но он не мог найти ни одного намека, подтверждающего это.
Он даже направил Сашу Караваева покрутиться около гнезда этой ночной птички. И записи Лобачев прослушивал до боли в ушах. Нет ни одного намека.
А может быть, все гораздо проще?
Лобачев знал, что это было первое дело «Совы». И вот ребята собрались, сосредоточились, настроились на победу и провели первый тайм, как чемпионы. А в перерыве тренер принес им по большой пачке денег.
Ясно, что они раньше на своих офицерских должностях и за два года столько не имели. Павленко думал их приободрить, а они расслабились. Все зависит от суммы, как от дозы алкоголя. Малая бодрит, а большая с ног валит.
Большие деньги проявляют в человеке все скрытые пороки. Кто-то становится злым, завистливым, угрюмым или жадным. Кто-то превращается в болтливого шута или пытается изображать сексуального светского льва.
А ребята из «Совы» размагнитились и ударились в купеческую вседозволенность. Даже смешно, как они размечтались: «…арендуем яхту, поплывем в Стамбул, посмотрим танец живота, попробуем винные погреба в Афинах, а потом соблазним гречанку на фоне Олимпа».
Да, похоже, все именно так. Бог с ней, с «Совой». Эти сыщики получат свое уже послезавтра. Месть будет страшной!
А завтра у Лобачева решающая встреча с Розой Назимовой.
Эта несчастная дамочка третья, и последняя, «богатая жена подследственного».
Встречи с двумя первыми закончились для Лобачева со счетом один-один.
Первой была Надя Буравченко. Она еще два года назад была начинающей запорожской студенткой по фамилии Гурко. Но по совету подруг Надя бросилась покорять Москву. И через три месяца без особых усилий стала штатной фотомоделью.
Еще через три месяца к ней пришел успех. У нее состоялась встреча с перспективным банкиром Ефимом Буравченко. Она умело раскрутила любовь и довела дело до свадьбы.
А недавно Следственный комитет арестовал Фиму. Странно. Это же банк. Там столько всяких бланков и цифирей, что любой может ошибиться.
А ее Ефим Маркович работал, как молодой папа Карло. Но прокурор на это не смотрит. Ему бы взять и посадить!
И адвокат пугает, что Фиме светит «от трех до пяти с конфискацией».
Вот эта самая конфискация пугала Надежду больше всего. Муж может и посидеть, а деньги ей нужны.
И вот несчастную Надю вызвал какой-то следователь.
Возле указанного в повестке дома ее встретил услужливый сотрудник, который жестом указал на вывеску: «Прокуратура Главного административного округа».
Вокруг центральных дверей висело еще около десятка вывесок, но Надя прочла только эту. Другие ее просто не интересовали.
Она шла именно сюда, в Прокуратуру этого самого округа. Ее абсолютно не волновало, что в этом огромном здании, кроме фирм, удостоенных вывесок, еще около сотни контор, которые арендуют офисы, подвалы, комнатки и чердаки.
Кабинет Лобачева также не насторожил ее. Все как везде. Огромный портрет «железного Феликса» с взглядом, проникающим до печенок, гора умных книг, закупленных в магазине «Юридическая литература», сейф с пластилиновыми печатями и черная массивная лампа для допросов с пристрастием.
Именно так она и представляла себе кабинет следователя средней руки. Неужели именно здесь решается судьба ее квартир, особняков, яхт и банковских счетов?
— Садитесь, гражданка Буравченко. Должен вас огорчить. Следствие завершается не с лучшими для вашего мужа результатами.
— Не виноват он.
— Мы, слава богу, живем в правовом государстве. Вину вашего мужа будет решать суд. А решать он будет на основании тех материалов, что мы ему представим. Прочтите вот эту фразу. Я буду требовать десять лет с конфискацией.
— Как это «десять»? И почему это с конфискацией? Адвокат обещал от трех до пяти.
— И когда он вам это обещал?
— Две недели назад.
— Ах, уважаемая Надежда Тарасовна. Как быстро летит время. Может быть, тогда он и был прав. Но посмотрите на эти документы.
Лобачев встал и быстро разложил пачку документов перед обалдевшей «женой подследственного».
Он видел, что она просматривает протоколы, но не читает их. Надежда просто не могла сосредоточиться.
Через пять минут Федор ловко сгреб бумажки и продолжил:
— Как вы увидели, гражданка, прошло время, и появились новые доказательства. Обратили внимание на показания Семиняки?
— Но он не должен был ничего плохого о Фиме сказать. Он не мог этого сделать.
— Мог, не мог. Но он сказал! Очень трудно нам было этого добиться. А теперь у вашего мужа уже другая статья.
— С конфискацией?
— С полной! Заберут все, кроме вашей зубной щетки. Вот такой расклад, дорогая вы моя. Надо вернуть государству все нажитое нечестным путем. Но не расстраивайтесь вы так. Это мы, прокуроры, предлагаем десять лет, а суд даст семь-восемь. Меньше просто закон не позволяет.
— А конфискация?
— Это обязательно. Так что, я вас прошу ничего из дома не вывозить. Мебель, одежду, посуду, тряпки. Ничего! Из холодильника можете немного взять, а по остальному полная конфискация.
— Простите, уважаемый господин следователь, а нельзя ли как-нибудь иначе?
— Не понял!
Лобачев угрожающе встал из-за стола.
— Не понял. Вы что мне предлагаете? Вы думаете, что я соглашусь изъять показания Семиняки? Да, без них все дело развалится и вашего мужа отпустят. Его выпустят, а меня на три года посадят. Это тысяча дней.
— А если как-нибудь изъять?
— Даже и не думайте. Вы ничем не сможете скрасить мою отсидку. Конечно, если бы я знал, что за каждый день неволи я получил по двести пятьдесят долларов, то сидеть было бы чуть-чуть веселее. Двести пятьдесят баксов за сутки тюрьмы. Жалкие деньги!