Бриллианты в шампанском

— Надо бы обмыть сделочку, — промурлыкал Лев и по дороге к кирпичной шестиэтажке заглянул в только что открытый супермаркет. В пакет упали пакетики с нарезкой ветчины и осетрины, баночка маслин, пара лимонов и постоянный спутник их встреч — коньяк.

Ришелье был один и невесел.

— А… Барсик. Проходи. Чего стесняешься? А лыбишься чего? Денег намыл, что ли? — спросил он, запахивая халат.

— Откуда узнал? — застеснявшись своей радости, через плечо бросил Паншин.

— Да у тебя же все на морде лица написано. Ладно. Не тушуйся. Я не завистливый. Чего там у тебя в пакете-то? Ну, давай, накрывай. Самообслуживание не отменяли.

Лев прошел на кухню, порезал тонкими колечками лимон, выложил на блюдце маслины, в другие — нарезку, открыл коньяк и красиво расставил все на жостовском подносе.

— Рюмки за тобой. Чего делать будем? Может, в картишки перекинемся? — спросил Паншин, ставя поднос на журнальный столик и плюхаясь на диван.

— Можно, — нехотя ответил Ришелье, — дай только я сначала переоденусь. Ты же знаешь, что я не могу коньяк в неглиже пить.

Он быстро облачился в костюм, совсем не стесняясь Паншина, и тот в очередной раз подивился его ладно скроенному телу.

— Во что играть будем? В преф с болваном?

— Да ну! Долго. Давай в двадцать одно. На кон деньги поставим. Понемногу. Для интереса. По десять баксов, — ответил Лев, разрывая купленную по дороге в «Союзпечати» колоду.

— Да погоди ты. А выпить? А закусить? — напомнил Ришелье и разлил по пузатым рюмочкам желтоватую жидкость.

Они выпили. Съели по паре бутербродов и начали играть. Банковать выпало «французу». Он лениво перетасовал карты и дал снять партнеру. Игра началась. Фортуна улыбалась Льву. Понемногу из портмоне Ришелье уже шестьсот баксов перекочевали в стопку, придавленную большой белой раковиной. Лев расслабился, прятал улыбку и торжествовал. Они сделали перерыв, потом опять выпили, закусили и снова сели играть. Проигрывал Ришелье замечательно. В его голосе не было слышно ни одной минорной ноты. И тут… деньги у него закончились.

— Ну что, хватит? — закуривая, спросил он. — А то я ведь могу на кон и квартиру поставить.

— Да слабо тебе квартиру, — проговорил Лев, сыто отваливаясь на спинку дивана.

— Мне-то не слабо.

— А кому слабо?

— Про присутствующих или ничего, или хорошо, как сам знаешь про кого.

— Сволочь ты, кардинал! Как был в детстве сволочью, так и остался. Не хочешь играть, так и скажи.

— Да чегой-то я не хочу? Русским языком тебе говорю — ставлю на кон квартиру.

— Пиши расписку!

— Во дурак. Не верит! Да на тебе расписку, жлоб недоношенный. Только ты денежки все на кон поставь. И свои, и мои.

Лев вынул из внутреннего кармана пиджака, небрежно брошенного на стуле, перетянутую резинкой пачку долларов и пересчитал все, что было под раковиной.

Потом сложил все вместе, добавил туда расписку и, не дыша, поместил стопку в центр стола. Верхний лист перешел к «французу», следующая карта ему.

— Еще, — чуть напряглись голосовые связки у хозяина квартиры. Лев также взял себе одну.

— Открываемся? — спросил он. Ришелье кивнул. У Льва был туз и восьмерка, у Ришелье туз и десятка.

— Очко! — уголками губ улыбнулся он.

Лев встал с дивана и подошел к зашторенному окну. Уже стемнело. Почему-то, как в детстве, захотелось плакать или от злости разбить чашку.

— Ну, чего стоишь? Не памятник. Дальше играть будем? Впрыснем адреналинчика в вяло текущую кровь? — поднялось настроение у Ришелье. — Слабак ты, Барсик! — Лев вяло отмахнулся рукой. — Расписку, расписку. Вот на свою-то квартиру ты играть не будешь. Как был Барсиком — так и остался.

— А вот и буду! — стиснул зубы Лев. — Что куме, то и мне. Давай бумагу. — И быстро настрочил расписку на тетрадном листе.

Перед тем как открыться, Лев понял, что Талия — покровительница игры — его покинула окончательно. Даже не видя карт партнера, он понял, что он банкрот.

— Вот как славненько поиграли! — сказал Ришелье, поднимаясь и убирая в свое портмоне деньги и листок. — Давай выпьем на посошок, тут как раз по последней осталось.

Они выпили, закурили. Дым белыми облачками вился вокруг настольной лампы. Тягостная тишина повисла в комнате. Первым не выдержал Лев:

— Это же не всерьез? Ты же не можешь выгнать меня на улицу?

— Как скучно… — протянул Ришелье. — Ищи деньги. Сколько твоя квартира стоит? Тысяч тридцать? Вот и ищи. Это же дело чести — отдавать карточные долги. Думаю, у меня бы ты не спросил, откуда я взял деньги. Сказал бы спасибо и арриведерчи. Займи у кого-нибудь. Богатую невесту поищи. Ты же у нас известный ловелас. Выкрутишься.

— Да у кого же я займу? В отличие от тебя у меня даже богатых знакомых нет. Так себе, средний класс. Хотя… — И перед глазами Льва возникло холеное лицо Леры, удаляющейся по аллее. — Сколько ты даешь мне времени?

— Ну месяц. Да расскажи, что надумал! Вижу, какая-то шалая мысль тебе в голову пришла. Может, сроку набавлю. Давай колись! Вместе что-нибудь придумаем. Мы же друг друга двадцать лет знаем. Можно сказать, родственники.

И они пошли на кухню пить кофе, снова не ощущая себя врагами.

Работа, которую она себе придумала, заглушила мысли о сексе. Она арендовала комнату с отдельным входом в небольшой галантерее у метро. Оплатила муниципальные сборы, заказала рекламную вывеску и дала несколько объявлений в газету. Объявление гласило:

«Хотим поддержать вас в трудную минуту. Купим старые вещи, доставшиеся вам от бабушек и дедушек. Несите все, разберемся и дадим денег! Бесплатно высылаем специалистов по оценке старинной мебели. Телефон…»

В то время антикварных магазинов в Москве почти еще не было. Государственные из крупных — на улице Димитрова и мебельный на Фрунзенской набережной. Правда, эти магазины давно заелись, и многие приличные вещи там не брали. Да и платили немного. Начали открываться частные букинистические и антикварные магазины. В них проводились аукционы. Народ повалил к Лере валом. Раритеты, правда, попадались редко.

Лера дала несколько объявлений в многотиражки областных городов, и тогда дела пошли еще лучше. Замшелый старичок из Павлово-Посада привез китайские шахматы начала девятнадцатого века. Бабуля, бывшая дворянка, притащилась из Суздаля с целым чемоданом интересных вещей — пара вееров из страусиных перьев, бинокли фирмы «Цейс», кальяны, украшенные причудливой резьбой, серебряные рамочки с портретами давно ушедших людей, китовый ус для корсетов, французские стеклянные вазочки, ручной работы кружевные подборы для платьев. Все было такое замечательное, что Лера взяла, не торгуясь, даже абсолютно не нужный ей ус. Она наняла в магазинчик двух продавщиц — тоже выпускниц Строгановки — и пожилого мужчину, отлично разбиравшегося в антиквариате. Комиссия проводилась по вторникам и четвергам, по средам и пятницам они ездили смотреть мебель.

Дом был почти готов, и Лера с огромным удовольствием обставляла его стариной. Игорь целиком и полностью был теперь на руках тети Веры. Она ничего не знала ни о доме, ни об антикварном магазине. Началась какая-то сумасшедшая жизнь. Дом, Варшава, магазин. Магазин, дом, Варшава. Поезда на Париж, Берлин, иногда она ездила через Прибалтику вместе с челноками. Приглашения делала ей за десять долларов официантка Ванда из небольшого варшавского кафе. И тут Лере стало казаться, что за ней кто-то следит. Она постоянно находилась под чьим-то неусыпным наблюдением. «Неужели менты, — заметалась она. — Надо прекращать контрабанду. Необходимо вовремя остановиться. Я уже столько раз туда ездила… Денег немерено. Остановись, Лерка, от греха подальше. Все! Все! Это в последний раз», — говорила она себе, взяв в этот раз очень крупную партию камней.

«Господи, пронеси! Ведь я же ни у кого ничего не украла. Ведь людей же я не обманываю, только государство…» — «Зато камни ворованные», — тут же протестовал внутренний голос. «Но ведь я же их не воровала. Клянусь, Пресвятая Богородица, чем хочешь клянусь! В последний раз! Обереги! Сохрани! Помилуй!»