Страница 48 из 65
У меня было много возможностей ступить на этот легкий, такой приятный (только греби деньжата!), но весьма, скользкий Путь. Но я никогда не становился. Помнится, одна добрая женщина, которой я помог, под видом «дополнительных документов» сунула конверт с купюрами, и я носил его в портфеле, не раскрывая, два дня. А когда раскрыл… сел на междугородный автобус и помчался к этой женщине.
— Вы хоть понимаете, что делаете? Я помог, а вы за колючую проволоку толкаете…
— Но ведь я от души… никому, даже перед смертью, — растерянно бормотала она. — Никто не знает и не узнает.
— Верю, верю. Если бы узнали, уже повязали бы. Но дело в другом. Возьму у вас, у другого, у третьего. И привыкну. А в конце все одно — полированная лавка. Это как наркотик. Нет, вы мою душу не трогайте…
Вернул, но не убедил. Видать, решила: мало дала. Как это все берут, о душе никто не думает.
Первая затяжка у Рацукова или не первая? Вопрос имел не столько принципиальное, сколько практическое значение. Для меня. Если брал раньше, то технологию отработал, застукать будет трудно. А если не брал, то будет поступать по-дилетантски, долго ходить вокруг да около, делать ошибки. Все взяточники поначалу дилетанты, учатся в основном на собственных ошибках, соответствующих курсов нет. А самое главное: почему оба здесь очутились? Имеют ли отношение к саморассасыванию зародышей у самочек песцов? Два и четыре десятых щенка… Эти четыре десятых представлялись мне то с хвоста, то с головы. Как мюнхгаузеновская лошадь…
Кажется, я все-таки задремал, потому что разбудил меня голос Вадима. Надо мной качались его запотевшие очки, полуседая бороденка. За палаткой слышался рокот моторов.
— Едешь или останешься?
— А что мне здесь делать? Пилипок едет? Мне позарез нужно выяснить у него кое-какие вопросы.
— Конечно, едет.
Взяв портфель, я направился к знакомому мне «ЗИЛу», открыл дверцу и — на секунду замер. На губах Уалы играла насмешливая улыбка.
— Садись, садись, — кивнула она. — Поместимся.
Почти всю дорогу до селения мы проделали молча. По временам я закуривал, и тогда она протягивала руку за сигаретой. Иван тоже за компанию выуживал из-под щитка «Приму», и кабину тотчас заволакивало дымом. Впрочем, через многочисленные щели в кабине дым тут же выдувало.
В молчании доехали до селения. У конторы шофер остановился, я вывалился из кабины и стал смотреть, как подъезжают остальные самосвалы и автоцистерны. Сзади хлопнула дверка. Уала уходила по середине дороги своей ритмической походочкой, словно под неслышную музыку. Чем-то она напоминала Ларису, только походка Ларисы сразу вызывала мысль о постели или смятой траве, а при взгляде на Уалу возникал образ стремительного танца.
После делового торопливого обеда в сельской столовой в конторе началась планерка. Именно на ней мне надо побывать, потому что по моему наущению Вадим должен был задать там пару вопросов, а я хотел посмотреть реакцию.
Пилипок снова преобразился. За столом сидел строгий начальник в окружении нескольких телефонов, половина которых не работала, в углу хрипела рация. На столе — бумаги, толстая тетрадь, о которую он выжидательно постукивал авторучкой. Кабинет заполнен людьми, мы с Вадимом примостились в уголке, он шепотом комментировал.
— Как там у нас дела? — спросил директор рыжеватого мужчину в брезентовой куртке и зеленых штанах (главный зоотехник, только что вернулся из тундры).
— В целом хорошо, — ответил тот. — В июле овода было много. Через недельку летовку можно будет кончать. Сейчас грибы пошли, мученье…
Осенью, когда наступает пора темных ночей, туманов и грибов — трудный период для пастухов. Олени — лакомки и, как найдут грибное место, так и растекаются по тундре. За светлое время нужно собрать стадо вновь, иначе — откол в сотни голов. Вот и бегай по тундре…
— Сколько времени потребуется на ремонт кораля?
— Недели две.
— А переносные корали где? Только точно.
— За Куускуном, километров двенадцать. Щиты, площадь камеры… Брезент только натянуть.
— Две с половиной забьем?
— Забьем, — почесав в затылке, отвечает зоотехник. Но директор не успокаивается, значительно постукивает авторучкой:
— Основная задача: забить две с половиной тысячи.
Он смотрит в окно, будто надеется увидеть эти две с половиной тысячи оленей, обреченных на заклание.
— Сколько осталось добыть моржей? — заместителю по добыче.
— Почти всех уже добыли…
— Молодцы. Выписать премию зверобоям, — бухгалтеру. — По десятке там… или пятерке.
Распоряжение записывается.
— Вчера отвезли молоко? Сколько там скисло? — заведующему молочно-товарной фермой.
— Литров шестьдесят. Подвели смешторговцы… фляги плохо вымыли.
— Опять? Паразиты! Детишки в райцентре ждут, больные…
— …и начальство, — добавляет тихо Окрестилов.
— Отвезите на ферму щенкам или там… самцам, — он снова смотрит в окно. — Как наши рыбаки?
— Голец у них идет, — снова отвечает заместитель по добыче. — Радируют: облачно, дождь. Вторая бригада просится в баню.
— Вывезти! — командует Пилипок так, словно отдает распоряжение вывести воинское подразделение из-под обстрела.
Зоотехник докладывает, что из тундры привезли сто пятьдесят туш оленей, забитых для нужд жителей.
— Сдавать мясо в торг?
— Вы что? — директор аж подскочил. — Оно на прилавках и не появится, Анна Петровна тому тушку, тому тушку… Знаю торгашей! Мясо только через столовую. Пусть люди едят. А?
Он словно бы ждет, что ему скажут ободряюще: «Молодец директор! Так держать!» Присутствующие переглядываются, то ли осуждая, то ли одобряя. Пилипок суровеет.
— С заготовкой сена не управились. Косить придется до Нового года, это уж точно.
— Как — до Нового года? — вырвалось у Вадима. Директор мутно посмотрел на него — добавил или вчерашнее?
Вадим шумно, по-лошадиному вздыхает — ох, набрыдло критиковать горе-хозяйственников, которые работают по извечной схеме: сеют летом, убирают зимой, а убранное бросают… И заголовки неизменные, хоть в рамку вставляй: спячка, раскачка, накачка. А Васька слушает.
Пилипок читает в своем талмуде, шевелит губами:
— Значит, намечено строить в будущем году один двенадцатиквартирный дом, кормокухню для зверофермы, три кораля… — Прорабу: — Включай это в титул, чтобы не тянуть, попасть в план. Может, поставим в титул два дома, а? Там, — он возвел очи к потолку, — срежут, один останется.
Наконец вроде мимоходом останавливаются на вопросе, который меня больше всего интересует, и я невольно подбираюсь. Вадим красноречиво толкает меня коленкой.
— Выяснили, почему произошло саморассасывание? — поворачивается директор к Тоне Рагтыне. Та почему-то заливается краской.
— Вот, — перед ней лежит белый лист, густо исписанный. — Комиссия из управления прислала акт. Из-за минтая.
— Мороженого? Того, что весной получили?
— Да, пятьдесят тонн на корм песцам. А специалисты определили, что на корм песцам он не годится.
— Порченый?
— Нет, рыба кондиционная. Но каким-то образом влияет на плодовитость зверей… отрицательно.
— Вот те раз, — откидывается назад Пилипок. — В прошлом году я был в отпуске на материке, там за минтаем очереди, драки. А тут звери не едят.
— Они едят, но…
— Не давать больше! Куда же эти пятьдесят тонн денем?
— Может, курям его? — спрашивает кто-то.
— Ну тонн пять или десять курам можно… А остальное?
— В тундре разбросать, песцам на приманку.
— Ну еще тонн десять максимум. А остальное?
Повисло тягостное молчание. Я зашептал Вадиму:
— Узнай, кто подписал акт, что за комиссия. Вроде бы из любопытства…
Он понимающе кивнул бородой.
После планерки я вышел на невысокое крыльцо и тотчас увидел Уалу. Она стояла, прислонившись к стене конторы.
— Идем, — сразу же позвала она. Не задавая лишних вопросов, я поплелся за ней. Напротив магазина шаг мой замедлился.
В голове от этих гольцов, коралей, моржей слегка гудело, надо было ее прояснить.