Страница 43 из 65
Из села идут и идут женщины, дети, старики, у каждого за спиной на лямках, словно ранец, либо деревянная коробка, либо большая консервная банка. Они срезают острыми ножами наиболее лакомые кусочки и укладывают в свои «ранцы». Дети несут прямоугольники китовой кожи, словно деловые папки, — ручка прорезана в самой коже.
— Для чего это?
— Деликатес! Срезай скорее вот тут, — Вадим засуетился. — Лучшая закусь в мире.
Сам же и вырезал добрый шмат черной кожи.
— Газетку, газетку!
Из портфеля я достал смятую газетку и с опаской завернул в нее деликатес. Директор подошел и стал загибать пальцы.
— Звероферму посмотрели, кита посмотрели. Так, что еще? Остальное — потом. А теперь — на Горячие ключи!
По его команде подошли снова автоцистерны и самосвалы. Цугом, как раньше купцы на тройках, мы выехали по разбитой ухабистой дороге за село.
— Остановка на Титьке! — донесся из передней флагманской машины могучий голос Пилипка.
— Титька — это что? — спросил я сидящего рядом коренастого русского шофера с могучими волосатыми руками. Тот сбил кепчонку на глаза, почему-то подумал:
— Это наша сопка.
Открылась даль. На зеленой равнине серебрилась речка, Далее полукругом поднимались сопки с пятнами снега в распадках. Машина дребезжит и стонет на ухабах. Одолевают думы.
— А вот и наша Титька.
Круглая сопка издали напоминает изящную женскую грудь — на вершине ее торчит тупая скала-останец. Все машины тормозят у останца, и Пилипок вылезает из кабины с бутылкой и пластмассовым раздвижным стаканчиком.
— Кто не выпил у Титьки, тот не жилец в наших краях, — изрекает он глубокомысленно, наливая. — Традиция! Даже вертолеты тут садятся.
Вадим опрокинул первый и вытер бороду.
— Сколько ни мотаюсь по Чукотке, все традиции почему-то зиждутся на сивухе.
— А как же? — удивился Пилипок. — Не воду же тут хлебать.
Дальше ехать стало веселее. Даже немногословный мой шофер Иван Зацепин разговорился и поведал, что пять лет назад прикатил сюда из-под Чернигова.
— Ну и как, не тянет назад?
— А что я дома видел? Голова колхоза кричит: давай-давай? А как давать — сам ни бум-бум. Из учителей бывших. Начальство ублажает, приговаривает: пятьдесят лет крадем и до сих пор колхоз не разворовали, простоит еще. Ну и… А тут жить можно, — говорит он с будничным и несокрушимым оптимизмом истинного славянина, который то же самое сказал бы и на Венере. — Вот только машины — барахло, — он отечески-ласково хлопает по приборному щитку. — Проволочками все скреплено. Да ведь и дороги какие… не асфальтированные.
Горячие ключи открываются вскоре за очередным перевалом. Зеленый распадок, словно лежащий в больших теплых ладонях рыжих скал. Ковер мха и густых трав. Легкое марево стоит над маленькими белыми домиками, над рядами выгоревших палаток, над прозрачными сверкающими крышами теплиц. Мы уже были проинформированы Пилипком, что тут большая птицеферма, которая поставляет свежие яйца всему району, теплицы, где выращиваются огурцы, помидоры, салат, лук. Летом — пионерлагерь для детворы всего района, а осенью, когда школьники разъедутся…
Осенью здесь отдыхают и механизаторы с приисков, и оленеводы греют кости, но также и разная подозрительная публика. Это уже информация Окрестилова. Кто именно гостит здесь сейчас, нам и предстояло выяснить.
За постройками блестело озерко, над которым колыхались прозрачные струйки пара. Плеск, смех, тот особый беззаботный гогот, какой издают купающиеся люди, — на миг показалось, что мы где-то на теплом пляже.
— Купаются?!
— А как же, — широко ухмыльнулся Иван. — Тут и зимой купаются. Сугробы выше головы, а вода-то теплая, парит…
Ну что ж. Быстро раздеваемся в дощатой кабине и прыгаем в воду, где уже нежится с десяток людей. Без мыслей отдаюсь той особой неге и теплоте, какие возникают, наверное, только в сновидениях. А подплыв к тому месту, где в озеро вливается прозрачный ручей, по ложу из косматых длинных водорослей, чувствую мимолетное касание обжигающих струй — то идет вода источника.
Окрестилов купается в очках, но — не протирает их, а просто окунает в воду и потом вздевает на нос. Мы лежим в воде на мягком отлогом дне у берега и вроде бездумно переговариваемся. На самом деле Вадим кратко характеризует каждого купающегося, незаметно указывая на него головой с проплешиной.
— Вон тот гогочущий малый, который хватает за ноги двух девиц с телевидения, — деятель местной культуры. Рядом крутится оператор Акуба, тот, что с мочальной бородкой. Наверное, приехали что-то снимать — экзотики море! А поодаль с рыжей бородой и в очках сычом сидит и с завистью наблюдает за ними Бессмысленный — местная достопримечательность, филолог с липовым дипломом.
— Что, разоблачили его? Отобрали диплом?
— Как же его отберешь, если он настоящий?
— Ничего не пойму. Ты же говоришь: липовый.
— Ну, ездил каждый год на сессию с торбой мехов и красной рыбы, сдавал… не экзамены, а торбы, конечно. И в конце получил диплом. Раньше корова через четыре «а» писал, теперь через три. А сам работает не то кочегаром, не то плотником.
— А диплом ему зачем?
— Сам спросишь. Однажды в пургу остановил меня на углу пьяный и стал жаловаться, что не знает, как расставлять абзацы. Дальше — толковый мужик Борисов, наш первопроходец с прииска «Отрожный». А вон оленевод Степан Ренто, бригадир. К нему и буду проситься в бригаду. У него характерная особенность: если приезжаешь к нему брать интервью без портфеля, он говорит, что русского языка не понимает. Наши знают, всегда к Степану с портфелем ездят.
— А в портфеле…
— То же, что и у тебя, — кивнул Вадим. — Дальше — еще один герой — начальник угрозыска капитан Рацуков в штатском. Его тут все знают. И не только тут — портрет напечатали на обложке какого-то журнала.
— Если кто-то кое-где у нас порой…
— …честно жить не хочет. Попробуй повоюй с таким: кое-где, кто да еще порой… икс, игрек, зет. В микроскоп электронный не разглядишь. А он таких кое-где имеет, не один обезвреженный злодей на счету, потому как не кто-то ворует, а все. Пытались ухлопать из-за угла, да он всегда с овчаркой ходит, свирепая зверюга, без масла сожрет. Дальше — два местных начальника соревнующихся коллективов, — видишь, и тут друг друга торопят. Живописная группка. А вон у бережка невзрачный тип… вон, видишь?
— Тот, что глаза закрыл?
— Ага. Это Касянчук, злодей из злодеев. Всегда с портфелем, ходит, только в портфеле не то, что у тебя. Однажды пьяный, забыл в гараже, один шофер надыбал, раскрыл и глазам не поверил…
— Порно?
— Пачки в банковской упаковке. Не меньше ста тысяч. Ну, шофер скоренько закрыл его и бросился…
— В милицию?
— Не такой он болван. Разыскал Касянчука и вернул. Так тот, гад, даже полфедора ему не поставил.
— И все знают?
— Деньги законные. Он заместитель председателя артели, ездит, выбивает горючее, списанную технику, закупает продовольствие. И платит не чеками, а наличными артельными деньгами.
— Вроде толкателя. Только методы северные, местные.
— Каждая артель так выкручивается. Кто-то горбатится, а кто-то раскатывает, добывает все. Для этого юркость нужна. Пошли тюхтю, вахлака — он или прогорит, или растеряет все. В любой артели свой добытчик.
— Ну а почему злодей?
— Втемную работает, не как остальные. Людей толкает на преступление, а сам выходит сухим. Уже по трем процессам проходил свидетелем, когда его законное место — на лавке. Не один хозяйственник по его вине рыбкин суп хлебает многие годы.
— Честного человека не толкнешь…
— Как сказать. Честность тоже разная бывает. У одного на рубль, у другого — на тысячи. Потряси перед своим носом таким портфелем со стегаными пачками, что закукуешь?
— Я руководствуюсь простым экономическим расчетом: красть нерентабельно. Даже если украдешь сумму, при раскладе на годы отсидки будет пшик. Сам знаешь, стеганые пачки во мне дрожи не вызывают. Иначе давно бы уже чулок натолкал…