Отыщите меня

Родную мать Фаткул не помнит, знает лишь по фотографиям и рассказам папки и мачехи. Часто брал в руки альбом в коленкоровой обложке, сравнивал себя с матерью и убеждался, что похож на нее. Особенно узким разрезом черных глаз. Полюгинская шпана смекнула, прицепилась и прозвала Фаткула татарином. Обидного в этом ничего нет, каждому пацану давали какую-нибудь кличку. Кому-то досталась и похлеще, чем Фаткулу. Иногда папка присядет вместе с Фаткулом, рассматривает альбом и историю своей жизни рассказывает. Мать росла в многодетной семье пастуха и долго не знала грамоты. Выучилась на курсах ликбеза, потом в школе счетоводов. Там, в Казани, и познакомилась с папкой. Его послали туда на учебу, и она вечером помогала ему в математике. На пожелтевшей фотографии папка важно сидел на гнутом венском стуле, в хромовых высоких сапогах, закинув ногу на ногу, гордо выпрямив голову, и смотрел застывшим взглядом перед собой. В руках он держал какую-то книгу, а рядом стояла совсем молоденькая мать, в короткой юбке и светлом берете, положив левую руку на его плечо, и тоже смотрела своими раскосыми глазами вперед. Папка привез ее в родные свои места, сначала в Похвистнево, а потом в Полюгино. Мать работала бухгалтером на кирпичном заводе. Папка говорил Фаткулу, что они долго, несколько лет, ждали детей. Мать умерла при рождении Фаткула.

На могилке папка поставил столбик с самодельной надписью и деревянную оградку из штакетника, посадил иву и каждую весну брал с собой Фаткула окапывать холмик и крепить его дерном, тут же поминал и выпивал шкалик. Новорожденному дали имя Фаткул, исполнив последнюю, прощальную просьбу матери, и во всем Полюгино не было больше такого имени. Фаткула вырастила тетя Нина, которую директор кирпичного завода всегда с уважением называл Ниной Леонтьевной. Она была светловолосой и с голубыми прозрачными глазами, в которых никогда не увидишь ни слезинки, ни уныния, а только улыбку да хитринку. Работала она тоже на кирпичном, стояла у обжигающей печи в огромных брезентовых сапогах и переднике. Фаткул запомнил ее хлопоты по дому и постоянные заботы о нем. Тетя Нина ласкала, нежила и холила пасынка. Баловала конфетками, шила и покупала красивые удобные обновки. Но переломить себя Фаткул все же не мог, никак язык не поворачивался назвать ее мамой. Несколько раз зарок себе давал, с вечера клялся, что назавтра скажет наконец это слово вслух. Нина Леонтьевна очень этого ждала, чувствовалось по ее взгляду. Но сил произнести слово «мама» у Фаткула так и не нашлось. Однажды утром, когда папка ушел в мастерские, совсем непроизвольно у Фаткула сорвалось с языка — «Нина Леонтьевна». Она прямо-таки застыла и замерла на месте, по-недоброму покосилась, а потом весь день ходила с опухшими глазами. Под вечер буркнула:

— Дурачок ты, сынок, по имени-отчеству обращаются только к чужим людям.

Папке она ничего не сказала, не пожаловалась. Фаткул продолжал звать ее тетей Ниной. Она недовольно молчала, терпела долго, потом как-то не выдержала и расшумелась:

— Ты что, нарочно задумал мои нервы трепать, изводить меня и испытывать? Чтоб я больше не слышала этой ярмонки! Я тебе не тетка из Киева, а родная мачеха!

Родная так родная, пусть будет родной по отцу. Где тут отличить и как правильней самому разобраться? Но никакой другой матери Фаткулу не надо. С тех пор и стал звать ее мачехой. Она как-то сразу к этому привыкла, да и другие вскоре тоже перестали удивляться. Мачеху Фаткул любил, характер у нее добрый, мягкий. Она то тихая, спокойная, а то веселая на весь день, прямо бы взял и расцеловал ее в обе щеки от радости. Папка, тот горячий, несдержанный был человек. Чуть что, сразу за ремень хватается, по любой даже мелочи. Правда, он больше размахивал и грозился, но ни разу не выпорол. Мачеха услышит его гнев и прибежит. Прильнет к нему, пошепчет свои слова и поцелует. Папка успокоится, отойдет от сердца.

Вместо игрушек он приносил Фаткулу бросовые гайки, болты и всякую разность.

— Мастери какую-нибудь механику для смекалки, — говорил он.

Но разве сравнить весь этот железный хлам с фабричным «Конструктором», который однажды принесла мачеха?

На работе мачеха была ударницей, стахановкой, все-то у нее там ладно выходило. Но папка жалел мачеху, видел, как ей нелегко достается на кирпичном и как она устает. Он все хотел перевести ее на другую работу, но война помешала. Сама мачеха усталость свою дома не выказывала. Наоборот, приходила с работы добрая, розовощекая и самая красивая во всем Полюгино. Длинные шелковистые волосы аккуратно зачесаны, лица чистое и гладкое, лишь на ладонях прорезались тонкие чуть темные трещинки. На кирпичном был единственный во всей полюгинской округе настоящий городской душ, и мачеха после каждой смены там мылась. А по выходным в баню ходили.

Пологий берег Кинельки усеян низкими квадратными, с одним оконцем, деревянными банями на одного хозяина. По субботам или воскресеньям полюгинцы таскают из речки ведрами воду, заливают в котлы и бочки, раздувают огонь в топке, и валит дым из всех дверей. Папка тоже срубил ладную баньку. В половодье иногда ее затопляет, но к лету солнце просушивает. Как обычно, еще засветло идут к бережку с вениками. У мачехи уже все натоплено и готово. Горячий воздух кожу обжигает и мешает Фаткулу дышать. Папка привык, ему все нипочем, хлещет дубовым веником, аж брызги летят. На полке долго не усидеть, не выдержать жары. Кончики ушей и носа, кажется, сгорят, и кожа начнет лопаться. Фаткул бегает и прыгает, а папка еще да еще чуток поддает. Фаткул присядет на земляной пол, отдувается, а тот, знай свое, кряхтит и пыхтит от удовольствия, и хлесть-хлесть-хлесть… Когда папка уехал на фронт, то по выходным в баньку водила мачеха. Мочалку намылит до пушистой пены и давай сама тереть да натирать Фаткулу спину, плечи, ноги. Руки ходуном ходят, а она, смеясь, приговаривает:

— Потерпи, сыночек миленький… Ох ты, мой татарчонок… Ах ты, мой раскосенький…

Он терпит и молчит, потому что приятно. Но всякий раз почему-то в бане спать хочется. Так бы и склонился, улегся бы в корыто и тут же заснул сладким-пресладким сном. Мачеха голову моет, мылом по волосам гладит и все посмеивается себе:

— Ослеп ты там, поди, у меня, сынок? Потерпи еще малость, потерпи…

— Терплю… — отзывается Фаткул.

— Глаза поест-поест, да и очистит, — успокаивает она. — А они во-о какие у тебя чернущие, никак не отмываются… Мне бы твои глаза…

Мыться с мачехой Фаткул стеснялся, поэтому молчал и подчинялся ее воле. Она прижмет к себе покрепче, чтобы не выскальзывал из рук, или зажмет между ногами и будто плотным шелком окутает. Фаткул пошевелиться не смеет, руку поднять боится. А она ничего не стесняется, моет без устали, потом ополоснет водой, протрет ладошкою глаза, шлепнет по заднице и выпроводит в дверь одеваться. Сама выскочит в полутемный предбанник, поможет в чистом белье разобраться и назад бежит допариваться, домываться. Накажет Фаткулу, чтоб не бродил попусту, а скорехонько-прямехонько домой спешил и присмотрел за братом. Его она еще раньше помоет и отнесет в постельку. Распаренный и усталый после банного крика, Вовчик спал в своей зыбке беспробудно. Папка с фронта писал, что очень соскучился о полюгинской баньке.

Перед самой войной мачеха ходила беременной. Она маялась тошнотой, часто тихо вздыхала, поглаживая большой живот. Папка тогда с ней, как с больной, обращался, не велел тяжести таскать и низко нагибаться. Однажды рано утром мачеха громче обычного охала и стонала. Папка сбегал за совхозной легковушкой и отвез мачеху в больницу. Через неделю в доме появился новый человек, крохотный и пискливый. Фаткулу с трудом верилось, что он живой, а не игрушечный. В первые дни, когда дома никого не было, Фаткул подходил близко к кроватке, с опаской дотрагивался до его щек, лобика, подставлял к рукам свой палец, и тот беспорядочно цеплялся, морщился и сопел. Смешно было наблюдать за ним.

— Это твой братик, — слышится голос мачехи. Фаткул неопределенно пожимает плечами, кивает и соглашается.